Страница 26 из 30
Евреев и политработников, попавших в районе Вязьмы в окружение в октябре 1941 г., немцы живыми бросали в колодцы. Находясь в Вяземском и Молодечненском лагерях, я от очевидцев слышал множество рассказов об этом. Оказавшихся в окружении ловили на дорогах, по деревням, свозили на сборные пункты. Здесь по внешнему виду отбирали евреев и убивали. Лично я спасся благодаря советским людям, моим русским товарищам – офицерам и врачам.
В Вязьме врачи Редькин и Собстель укрывали меня, раненого и больного, от немецких ищеек. В Кальварии, по настоянию некоторых товарищей – старших офицеров, в частности подполковника Проскурина С. Д., батальонного комиссара Бантровского Г. С. и др., врачи держали меня в госпитале. Когда в феврале 1943 г. меня выписали в лагерь и появилась реальная опасность быть обнаруженным немцами, врач Куропатенков (Ленинград) поместил меня в изолятор госпиталя. Позже меня, как и ряд других товарищей – политработников, советских и военных работников, – врач Шеклаков А. Д. (Москва) и другие укрывали в госпитале среди поносников и туберкулезных до конца 1943 года. Значительная часть офицеров и бойцов Красной армии, имевших несчастье в силу случайностей войны попасть в плен к немцам, погибла в лагерях от неслыханных гонений, от голода, невыносимо ужасных бытовых условий, болезней. И если в числе переживших плен есть и небольшая группа евреев, то она выжила только благодаря поддержке русских, украинских, белорусских и других товарищей» [119].
Г. А. Хольный был радистом-разведчиком в 160-й Горьковской стрелковой дивизии. Под Рославлем попал в плен к фашистам. Прошел многие лагеря смерти – от Вязьмы, Минска, Масюковщины до Штукенброка. Много раз бежал, активный участник движения Сопротивления. После войны Г. А. Хольный – кинорежиссер, оператор научно-популярных и художественных фильмов, преподаватель ВГИКа. Многие годы был президентом Ассоциации бывших военнопленных «Штукенброк», исключительно много сделал по вопросу реабилитации и защите прав бывших военнопленных. В настоящее время благодаря Г. А. Хольному действует совместное российско-германское общество «Цветы для Штукенброка» (Blumen für Stukenbrock).
«Я потомственный москвич, родился 20 марта 1921 г. в Москве, в располагавшемся на Арбате родильном доме Грауэрмана. Жили мы в знаменитом месте – Сивцев Вражек, около Гоголевского бульвара. Я окончил знаменитую школу, располагавшуюся напротив канадского посольства: бывшую медведниковскую гимназию – ныне это школа № 59. Преподавали в ней гимназические учителя, высокообразованные, интеллектуальные, интересные люди. Да и класс у нас был замечательный. Когда я окончил школу, то решил осуществить свою давнюю мечту – поступить в Институт кинематографии. Кино для меня было святыней! Но вдруг выяснилось, что принимают только на национальные отделения. Но, кроме кино, я интересовался и архитектурой и поступил в строительный институт. Думаю, проучусь год в строительном, а потом буду все равно поступать во ВГИК! Это был 1939 год. И вот поступил я в институт, мы отпраздновали, и вдруг – „Ворошиловский призыв“. Всех ребят со средним образованием призывали в армию на два года. Что ж, тогда никто и не думал искать пути, чтобы не пойти в армию: это был долг, обязанность. Родители мои были людьми очень левых убеждений, и я пошел в армию с их „благословения“.
У меня обнаружился музыкальный слух, и меня направили в войска связи. Служил я в пехоте, радистом-разведчиком в 160-й Горьковской дивизии. Служба моя проходила в Горьком, и адрес у меня был самый короткий: „Горький, Кремль, Хольному“. Наша дивизия была „первой готовности“. Буквально через неделю (после начала войны) эшелоны нашей дивизии, в том числе нашего батальона связи, отправились на фронт через Москву. По пути несколько раз нас бомбили, но обошлось. А когда приехали на фронт в район Смоленска, через два дня оборвалась связь с Большой Землей. Мы попали в окружение. Оставался узенький коридор: 20 км слева, 20 км справа, и вот мы по этой дороге въехали эшелонами в одно из самых больших окружений на Центральном фронте. Повоевали немного. Передо мной был враг – немцы. Я знал, да и потом на своей шкуре испытал все это. Били меня смертным боем, и в тюрьме был, и в концлагере был – знал, что такое фашисты…
Я попал уже в стационарные в Вязьме. Это были уже какие-то казармы, разрушенные, правда, без стекол. В них было холодно: ноябрь месяц!.. У меня была шинель, у большинства все-таки шинели были, потому что это было главное – шинель, обувь какая-то, без одежды ты не мог. И шинель мы берегли. Шинели были, были такие бушлаты, были куртки рабочие, вроде полупальто – они потолще были, поудобнее. Но шинель была удобна тем, что ты ей мог накрыться. В России для побега лучше одежды не придумаешь, она тебе и подстилка, и одежка, хлястик распускал – и оно получалось как одеяло. На ночевку считалось нормальным валежник какой-нибудь набрать, шинелькой накрыться, вещмешок под голову – и все в порядке, костерчик там где-то развести… В Вязьме очень тяжело было. Отопления не было, цементный пол, пучок соломы, разбитые окна, кое-как заделанные фанерой. Тряпками нельзя было – срывали, себя накрывали, но кое-как досками забили, чтобы хоть ветра не было. Кто устроился где-то в уголке, многие прямо под окнами – замерзали, погибали сотнями.
Бывает, в лагере с кем-то познакомишься, куда-то на работу попал, где-то на нарах удобное место нашел около печки – тысяча вариантов есть, которые позволяют получить какое-то преимущество. Но там ничего не было. Там получилось все наоборот. Видно, там уже я заболел то ли сразу сыпным тифом, то ли сначала каким-то простудным заболеванием – и тогда организм ослабился, и я заразился сыпным тифом. Короче говоря, с одним из первых эшелонов в открытом вагоне я был отправлен в Минск, в большой стационарный уже организованный лагерь…» [120]
София Иосифовна Анваер – врач в третьем поколении. Ее дед был земским врачом в Псковской губернии, мать – московским врачом-фтизиатром. В 1938 г. поступила в 1-й Московский мединститут. После 3-го курса, 23 июня 1941 г. – на второй день войны – добровольцем ушла на фронт. Была медсестрой в 505-м передвижном госпитале 19-й армии генерала Лукина под Вязьмой. В окружении попала в плен. Находилась в немецких лагерях смерти – Вязьма, Смоленск, Штутгоф, Эльбинг. Была членом подпольной антифашистской группы. Воспоминания начала писать в середине 1950-х, а закончила в середине 1990-х годов: вышла в свет книга С. Анваер «Кровоточит моя память. Из записок студентки-медички».
1941, октябрь – ноябрь – попала в окружение. Назвалась грузинкой Анджапаридзе.
1941, декабрь – пребывание в лагере военнопленных в Вязьме, черная работа в лазарете. Встреча с пленным генералом Μ. Φ. Лукиным. Тяжелая болезнь, лечение. Эпидемия сыпного тифа в лагере, смерть 35-40-летних заключенных. Вновь болезнь и выздоровление.
1942, январь – март – работала в лазарете Вяземской горбольницы, окруженной двумя рядами колючей проволоки. Голод. Отсутствие лекарств. (Лазарет № 1 «Дулага-184».)
1942, март – май – отправка переболевших тифом в Смоленский лагерь. Перевод медработников в лазарет военнопленных. Работа в сыпнотифозном корпусе. Ночные дежурства, голод, «куриная слепота». Отправка «добровольцев» эшелоном из Смоленска в Германию…
«Нас гнали по грязным дорогам целый день и ночь. Неделю назад пригнали сюда[121]. Дрожало на ветру чадящее махровое пламя, оно слабо освящало развалины и шеренги вражеских солдат на подходе к ним. Солдаты, взмахивая прикладами, загоняли нас вниз под эти развалины. Выстрелы, брань, удары, хрипы и стоны сливались в страшный неумолкающий звук. Под ногами заплескалась вода. С каждым шагом она поднималась все выше. Вот уже начала заливаться в сапоги, дошла до бедер. Потом я уперлась в стену, и напор идущих сзади людей уменьшился. В темноте слышалось дыхание загнанных людей. „Спасите, тону“, – раздался одинокий голос и тут же перешел в бульканье. Кто-то схватил меня за ногу, и я упала, погрузившись по грудь в холодную воду. Я вскрикнула. Невидимая рука помогла мне встать. Наверху, там, откуда нас пригнали, раздался взрыв, и на какой-то миг я увидела сплошную массу людей, раскрытые в крике рты и полные ужаса глаза. Толпа шарахнулась в нашу сторону, меня так сдавили, что я потеряла сознание. Через какое-то время я вновь услышала выстрелы, гул голосов, бульканье воды под ногами. Толпа, сдавившая меня, не дала мне упасть в воду. Выстрелы вблизи постепенно утихли, и хриплый немецкий голос приказал: „Руэ! Одер вир шиссен!“ („Спокойно! Или будем стрелять!“).
119
Рассказ бывшего военнопленного М. Шейнмана // Гроссман В., Эренбург И. Черная книга. Воспоминания бывших узников нацистских лагерей. 1980 // URL:http://jhistory.nfurman.com/shoa/grossman020.htm.
120
Хольный Г. А. Воспоминания о лагере военнопленных «Дулаг № 184» // Сайт «Я Помню». URL:http://iremember.ru/memoirs/svyazisti/kholniy-georgiy-aleksandrovich/.
121
В вяземский лагерь для военнопленных.