Красные петухи
(Роман)

— Сего сделать не могу, — глухо пророкотал Флегонт. — Слишком много людям зла причинил ваш подзащитный, и скрывать его под сенью храма святого… Не обессудьте…

Кориков резко встал. Он весь клокотал от гнева. Этот мужичий поп-самоделка и впрямь воображает себя земным наместником бога.

— Жизнь полна метаморфоз, отец Флегонт. Вдруг колесо истории еще раз обернется, Боровиков и иже с ним окажутся наверху, тогда как? У вас ведь шестеро сыновей…

— Молите бога, что сан мой и облаченье не позволяют ответить вам, как вы того заслужили. До свиданья. — И Флегонт растворил высокую дверь.

Глава девятая

В ту пору президиум Северского губкома РКП(б) заседал редко. Отчасти потому, что большинство членов президиума постоянно разъезжали по уездам и волостям огромной губернии то по делам своего ведомства, то с самыми различными поручениями губернского комитета партии, а еще потому, что Савелий Павлович Аггеевский заседаний не любил. Каждое заседание президиума губкома было заметным событием в жизни Северской партийной организации и проходило обычно при большом стечении приглашенных.

Члены президиума сидели за особым столом, накрытым красной скатертью. Савелий Павлович очень любил красный цвет: на полу его кабинета была разостлана красная ковровая дорожка, окна занавешены красными тяжелыми портьерами, и даже чернильный прибор на столе Аггеевского был из красного мрамора. По установившемуся порядку справа от Аггеевского сидел председатель губисполкома, старый большевик- подпольщик Савва Герасимович Новодворов — плотный, приземистый, квадратный мужчина с широким плоским лицом, отяжеленным массивным подбородком, который рассекала пополам тонкая, но глубокая морщина. По левую руку от Аггеевского всегда садился секретарь губкома, ведающий вопросами пропаганды, Лавр Гаврилович Водиков — широколобый, с насмешливым взглядом глубоко посаженных коричневых глаз и пышными пшеничными усами. Водиков — самый образованный в президиуме, в прошлом адвокат, левый эсер, примкнувший в годы гражданской войны к большевистскому подполью.

На недавней партконференции членом президиума губкома был избран и Чижиков. Гордей Артемович беспокойно ерзал на стуле и то приминал воинственно топорщащийся ёжик волос, то шуршал густо исписанными листами. В длиннющей повестке дня сегодняшнего заседания под номером первым значился доклад председателя губчека «О политическом положении в губернии».

Аггеевский любил поговорить сам, но длинных речей на президиуме не терпел, и если докладчик перешагивал за оговоренный регламент (обычно он составлял пятнадцать минут), Аггеевский перебивал оратора категоричным: «Заканчивайте!» Иной раз оратор не мог с ходу «закруглиться», тогда Савелий Павлович вставал и, произнеся: «У нас не Государственная дума» или что-нибудь подобное, сажал оратора и открывал прения.

Чижиков знал эту черту Аггеевского и теперь думал, как бы, не занимая лишнего времени, четко и впечатляюще изложить суть политических событий, происходящих в губернии. Отсеивая наименее значительные, группируя, систематизируя важные, Гордей Артемович звенышко по звенышку увязывал факты и события в единую цепь, подкрепляющую выводы губчека. Но тут нежданно и непрошено врывались вдруг мысли о Маремьяне… И не просто мысли — целые картины, живые и яркие, возникали вдруг в сознании Чижикова. Тогда Гордей Артемович ощущал странную, неприятную раздвоенность: одна часть его сознания отливала в сжатые, емкие формулировки тревожные трудные мысли, другая — неслась в кошеве по накатанной дороге, обнимая озорную, смеющуюся Маремьяну… Тревога и радость мешались, наплывала беспокойная неуверенность, и, досадуя, сердясь, ругая себя зло и обидно, Чижиков комкал, отгонял непрошеные видения — медленно вчитывался, въедался в тезисы своего доклада. Но это не очень-то получалось. И только когда долетел высокий звонкий голос Аггеевского: «Считаю заседание открытым», видения разом растаяли и мысли выстроились четким, железным строем.

— Чека считает современное политическое положение в Северской губернии чрезвычайным, — начал Чижиков, и сразу в просторной комнате стало как будто тесно, загустела тишина, все взгляды устремились на волевое, скуластое, слегка побледневшее лицо председателя губчека. — Мы накануне антисоветского восстания. Все симптомы налицо. Вот хроника событий в деревнях Яровского уезда за последние полмесяца: перестрелка в Иевлево, разгром ссыпного пункта в Астахово, изгнание продотрядчиков из Караульного, бесследное исчезновение двух секретарей сельских партячеек и, наконец, всем известная трагедия в Челноково…

— С которой чека до сих пор не разобралась, — вклинился Водиков.

— Чека за продработниками охотится, на контрреволюцию ни времени, ни сил не остаемся! — выкрикнул Пикин.

Плеснулся разноголосый гул и разом стих, и стало еще напряженней и тревожней. На побелевших скулах Чижикова перекатывались желваки.

— Мы не на толкучке! — сухо и жестко выговорил он. Глубоко вдохнул носом и продолжал речь: — В Иримском и Тоборском уездах обстановка не лучше. За полмесяца в губернии семнадцать вооруженных столкновений. Двадцать пять убитых и тяжело раненных. Пожары, пожары и пожары. Эсеровские листовки зовут к мятежу. В некоторых деревнях и волостях южных уездов нащупаны штабы зреющего мятежа из кулаков и бывших офицеров. В селах создаются ячейки крестьянского союза, которые ведут бешеную антисоветскую пропаганду. Контрреволюционный заговор уходит корнями к сибирскому крестьянскому союзу и эсеровскому парижскому центру. — Чижиков выговорил все это на одном дыхании. Умолк. Скользнул жестким проницательным взглядом по лицам собравшихся и, не меняя ни тона, ни позы, продолжал: — Мы не разобрались толком в социальных особенностях сибирской деревни, начали разверстку без всякой политической подготовки. Партячеек в большинстве деревень нет. Сильно влияние кулачества, замаскированных эсеров…

Краем глаза Чижиков видел нахмуренное лицо Новодворова, тонкопалую руку Аггеевского, нервно приплясывающую на красном сукне, склонившегося над папкой Водикова с карандашом в руке. Чувствовал: не по душе им сказанное, но заговорил еще напористей:

— Разверстка ведется через колено, только силком, всех крестьян стригут под одну гребенку. Факты приведены в докладной президиуму. О подобных безобразиях не раз писала «Беднота». Уисполкомы завалены жалобами. До чего ведь доходит! Вот продотряд Обабкова. Мародеры! Такие и дают пищу для разнузданной антисоветской пропаганды. Убежден: Обабков — более опасный враг Советской власти, нежели иной отъявленный белогвардеец. Потому что действует от нашего имени и представляет нашу власть, а Губпродкомиссар товарищ Пи…

— Он — тоже контрреволюционер! — выкрикнул Пикин.

— Вам лучше знать, — безжалостно отпарировал Чижиков. — Не время для обид и не место. Больше хлеба нужна нам бдительность. Посмотрите, какая шваль окопалась в областрыбе, в потребкооперации, в органах просвещения и здравооохранения! Немало разных недобитков и в продорганах. Примеры — в докладной. Кулак плюс рассерженная, обиженная разверсткой, одураченная эсерами часть середняка, плюс затаившиеся белогвардейцы — вот горючая смесь грозящего восстания. Все накалено до предела. Не хватает искры…

Новодворов трубно кашлянул, Аггеевский щелкнул крышкой больших именных серебряных часов — подарок Реввоенсовета за мужество и отвагу. Чижиков правильно истолковал этот жест и перешел к практическим предложениям:

— Прежде всего, усилить политработу в деревне. Укрепить сельские партячейки, помочь им. Все силы губернской парторганизации— селу. Губком то ли не понимает этого, то ли черт знает что. Кулаки натравливают неграмотных женщин на коммунистов, на нашу власть, а женотдел губкома разглагольствует перед ними о вреде сифилиса, о свободе брака и любви в советском обществе. Пора прекратить и дискуссионную болтовню о роли профсоюзов. Пусть этим займутся теоретики. Под угрозой Советская власть, а мы… Враг не дремлет. Даже частушечки специальные придумывает. — И Чижиков продекламировал частушки, услышанные от Онуфрия Карасулина. — Надо Обабкова и ему подобных — из партии исключить, судить показательным судом ревтрибунала и расстрелять, как врагов революции… Надо профильтровать аппарат — партийный и советский, повымести оттуда эсеровскую мразь. Лучше малограмотный друг, чем шибко грамотный враг. Поставить вопрос перед ЦК РКП(б) об укреплении губернии в военном отношении. Кому нужен затеянный губпродкомом решительный штурм разверстки с прицелом закончить ее к новому году? Не разумнее ли навалиться всеми силами на пропаганду, успокоить крестьян, не ослабляя, конечно, и работы по выполнению продразверстки в сроки, установленные декретом СНК.