Страница 12 из 13
По мнению Коэна, «административные формальности» в СССР всегда были наполнены материальным содержанием. Вопрос о материальности административных форм волновал большевистское руководство, о чем свидетельствуют целые тома, посвященные проблемам документооборота и хранения документов, а также секретной переписке. Созданная в 1922 г. инструкция по указанным вопросам действовала до конца 1980-х годов (4, с. 303).
Исследования советских административных практик во французской историко-социологической литературе позволяют выйти за рамки понимания истории администрации как истории структур, форм, организаций и финансирования, а также исключительно социальной истории, позволяя увидеть политическое измерение управленческой реальности.
1. Блюм. А., Меспуле М. Бюрократическая анархия: Статистика и власть при Сталине / Пер. с фр. – М.: РОССПЭН, 2008. – 372 с.
2. Blum A., Mespoulet M. L’anarchie bureaucratique: Statistique et pouvoir sous Staline. – Paris: Découverte, 2003. – 372 p.
3. Blum A., Mespoulet M. Le passé au service du present. L’administration statistique de l’État soviétique entre 1918 et 1930 // Cahiers du monde russe. – Paris, 2003. – N 44/2–3. – P. 343–368.
4. Cohen Y. Administration, politique et techniques. Réflexions sur la matérialité des pratiques administrative dans la Russie stalinie
5. Dubois V., Lozac’h V., Rowell J. Jeux bureaucratiques en régime communiste // Sociétés contemporaines. – Paris, 2005. – N 57. – P. 5–19.
6. Mespoulet M. Statistique et révolution en Russie: Un compromis impossible, (1880–1930). – Re
Лаборатория империи: Россия/СССР, 1860–1940 / пер. с фр. – М.: Новое литературное обозрение, 2010. – 336 с.
(Реферат)
Работа французской исследовательницы представляет направление в национальной исторической школе, заявившее о себе рядом публикаций, посвященных таким вопросам, как переписи, а также административный и полицейский учет населения. Опубликованная в 2007 г. книга1 состоит из введения, восьми глав и заключения.
Целью исследования, как определяет ее автор во введении, является анализ того, каким образом учитывалась национальная принадлежность индивидов, на основе которой осуществлялось строительство имперского и советского многонационального здания. «Долгосрочная перспектива (переход от имперского к сталинскому обществу), масштаб которой сопоставим с человеческой жизнью, позволяет подчеркнуть быстроту процесса определения и пересмотра идентичностей в период политических потрясений» (с. 6). Национальная принадлежность, значение которой нередко недооценивается, была важным параметром, обеспечивавшим индивидам покровительство со стороны государства или, наоборот, лишавшим их такового.
За годы, прошедшие с момента крушения Советского Союза, роль национального фактора в советскую и дореволюционную эпоху подверглась переоценке. Несмотря на то что в основе советской системы лежал принцип классовой борьбы, СССР проводил оригинальную национальную политику и использовал национальные идентичности в качестве одного из излюбленных инструментов государственной политики. Благодаря открытию архивов стало возможным восстановить малоизвестную ранее историю формирования федерации, основанной на признании этнического многообразия страны. «Исследования показали, что большевики не только не боролись с национальными чувствами, но отличались настоящей “этнофилией”, приписывая и территориям, и индивидам ту или иную национальную принадлежность, которая определялась и гарантировалась государством», – пишет автор. В результате большевики начали в трудах ряда историков представать в роли строителей наций, которые затем обретут независимость в 1991 г. (с. 8).
Такая позиция, по мнению автора, вела к преувеличению роли идеологии и государства в конструировании идентичности и мешала представить нюансированное видение процессов, начавшихся задолго до 1917 г. В данном исследовании имперский и советский периоды рассматриваются в континууме, что позволяет понять роль дореволюционных социальных практик, основанных на этничности. Первая мировая и Гражданская войны привели одновременно к этническим депортациям и приходу к власти в ряде регионов лидеров национальных движений. Большевикам в итоге удалось – путем репрессий, давления, а главное, с помощью сложных переговоров и соглашений – объединить под своей властью значительную часть территорий, входивших ранее в состав империи. Эта политика, как показали исследования последних лет, вдохновлялась не столько определенной теоретической схемой, сколько формировалась методом проб и ошибок и носила прагматический характер. Внимание к политическим ожиданиям относительно самоуправления в соответствии с национальными обычаями и интересами (а эти ожидания вполне проявились накануне и в период революции) были основополагающими для советского опыта, по крайней мере в 1920-е годы. Не менее важной для имперской и советской практики в моменты кризиса была тенденция строить оценку гражданских качеств и лояльности на основе этнической принадлежности индивида.
Смена курса в советской национальной политике, о которой также идет речь в книге, по мнению автора, до сих пор отчасти остается загадкой. Но и за репрессиями, и за мерами в поддержку национальностей стоит одно и то же внимание к национальному фактору в развитии страны; и репрессивная, и поощрительная политика опиралась на схожие практики определения национальной принадлежности.
Особое внимание уделяется участию ученых в выработке политической модели «управления» национальными различиями. Исследователями уже неоднократно подчеркивалось, что советский режим считал себя правительством экспертов, действовавшим во имя ускоренной модернизации общества. «Вопреки авторитетной ныне установке, предполагавшей, что специалисты по социальным наукам всегда являлись проводниками антидемократической модели современности (modernity)», ставившими сциентистские утопии на службу полицейскому государству, изучение деятельности русских этнографов и статистиков показывает, что позиции этих ученых существенно ослабевали в периоды наибольшего размаха государственных репрессий (с. 12). Специалисты в области социальных наук играли существенную и в то же время парадоксальную роль.
В первой главе «Империя: Интеграция, дискриминация, колонизация» представлены первые дискриминационные меры в отношении этнических групп, политическая лояльность которых ставилась под сомнение царской администрацией. В середине XIX в. области Российской империи и их население управлялись по-разному, и к различиям в территориальных режимах добавлялась характерная для сословного общества пестрота личных статусов. На периферии европейской и азиатской частей России действовали особые административные режимы. Реформаторы второй половины XIX в. предприняли попытки упорядочить это разнообразие путем унификации административной и юридической системы центральных губерний и распространения ее действия на окраины. Парадоксальным образом в процессе этой деятельности на первый план вышли религиозные и этнические различия населения. В начале XX в. тот простой статистический факт, что русские (включая украинцев и белорусов) составляют лишь 56% жителей России, а на долю «инородцев» приходятся остальные 44%, стал главным аргументом в дискуссии о дальнейших государственных реформах.
С середины XIX в. «обрусение» окраин пытались осуществить за счет притока православного населения из центральных губерний. В 1896 г. регулированием миграций уже занимался специальный отдел, созданный при Министерстве внутренних дел. «Продвижение русских земель» должна была зафиксировать перепись 1897 г. (с. 21).
Вторая глава «Карты и цифры» посвящена исследованию системы статистического учета народонаселения. С 1850 г. эта функция была возложена на полицию. Ее деятельность в этой области контролировалась губернскими статистическими комитетами, в 1858 г. объединенными под эгидой Центрального статистического комитета (ЦСК) МВД. Военная администрация первой начала регистрировать российских подданных по национальному признаку – при постановке на воинский учет всех юношей в возрасте до 20 лет, как то предусматривал закон 1874 г. В результате регистрации призывников были получены, а затем опубликованы и введены в научный оборот данные о национальном составе населения европейской части империи.
1
Cadiot J. Le laboratoire imperial: Russie – URSS, 1860–1940. – Paris: CNRS Editions, 2007.