Страница 9 из 14
Но вот – вопрос, продолжает Х. Салливан, «как вообще возможно определить, что природа – это совершенство и равновесие, и не нужно ли пересмотреть наличные представления о равновесии, коль скоро они таковы, что получается, будто человечество в своем “пристрастии” к технологическому развитию оказывается “чужим” природной системности Земли как нарушитель равновесия в этой системности. Может ли быть человечество “чужим” на Земле – представляя такую же экологическую систему, как и все прочие экологические системы на планете? Нет – и значит, требуется пересмотреть само понятие равновесия» [14, с. 276].
Согласно Х. Салливану, понятия равновесия, стабильности характеризуют физические, но не экологические системы, эволюция которых происходит в крайне медленном по сравнению со скоротечной человеческой жизнью геологическом и климатическом времени. Потому люди и наделяют экологические системы стабильностью, делая единственное исключение для экологической системы человечества именно из-за короткой жизни людского поколения, которому социальная динамика отчетливо видна в быстром социальном времени, а природная динамика не видна в медленном геологическом и климатическом времени. «С исторической точки зрения, представление о равновесии природы отчасти наблюдательное, отчасти метафизическое, но ни в коем случае не научное. Оно – пример архаического телеологического мышления, которое приписывает наблюдаемым процессам из-за их кажущейся целесообразности некий замысел, рассматривая их, поэтому, системными частями совершенного целого, находящегося в равновесии с самим собой и выполняющего вселенскую цель устойчивого воспроизведения гармонии. Этот взгляд на природу как воплощенную мудрость “космического замысла” уже тысячелетия доминирует в человеческом сознании, оставаясь и в настоящее время мировоззрением многих, если не большинства людей» [14, с. 276].
Разгадка – в том, развивает свою мысль Х. Салливан, что в природе, в том числе в экологической системе человечества, нет гармонии, нет равновесия, но есть вечная эволюция, вечное отрицание равновесия, стабильности. Это – эволюция без замысла, эволюция как инновационное развитие, когда конкретные инновации (в природе, обществе) появляются не с какой‐то целью, но случайно, ради самих себя. Глобальный ненаправленный, прецедентный эволюционизм – вот базовый принцип существования экологических систем, в том числе экологической системы человечества. В обществе (экологической системе человечества) этот глобальный эволюционизм принимает вид технологического развития – просто потому, что человеческая форма жизни адаптируется к среде технологически. Риторический вопрос, нужно ли человека ограничивать в его технологической экспансии – применять к нему «регулирующие санкции» именем восстановления глобального экологического равновесия.
Планетарная технологическая экспансия человека – легитимный, достигнутый в базовых параметрах глобального эволюционизма результат конкуренции в глобальной экологической системе. Результат, ставший легитимным и устойчивым фактором влияния на планетарную среду. Технологическое развитие не только не нарушает «заповедей» глобального эволюционизма, но, напротив, выступает ускорителем глобальной экологической эволюции. Глобальная экологическая эволюция, осуществляющаяся как инновационный (прецедентный) процесс, естественно, сопровождается кризисами (переходов эволюционирующей системы из одного состояния в другое состояние). Вот и технологическое развитие, постоянно перестраивающее не только общество, но и в целом глобальную экологическую систему, обвиняют в развязывании экологических кризисов. При этом обвинители руководствуются ценностными суждениями об «экологическом равновесии», а именно его и не предусматривает глобальная экологическая эволюция.
«Необходимо, – полагает Х. Салливан, – отказаться от упрощенной дихотомии между “равновесной” природой и “раскольническим” технологическим развитием, а также – внимательно оценивать технологический инструмент с позиции его экологических и энергетических издержек, его “отходов”, его неизбежного применения в сомнительных целях. Мечта о “равновесной” природе как области, изолированной от человеческой культуры, должна быть признана иллюзией, тем больше овладевающей людьми, чем радикальнее изменения на Земле, вызываемые технологической практикой. Следовало бы взять за аксиому идею разбалансированности глобальной экологической системы – и кто знает, куда эта аксиома выведет наше понимание технологического и в целом экологического развития» [14, с. 283].
Оригинальное обоснование идеи технологического (научно-технического) развития как фундаментального инструмента воспроизведения человеком себя в качестве целостного человека в противовес идее уничтожения технологическим развитием целостного человека, якобы суживающего горизонт своей интеллектуальной рефлексии до узко понятой когнитивной рефлексии (исключающей оценочную, моральную рефлексию), предлагает упоминавшийся уже исследователь из США Я. Ван дер Лаан. Оригинальность подхода Я. Ван дер Лаана состоит в том, что технологическое развитие он рассматривает как процесс, который хотя и декларируется ограниченным институциональными рамками узкого научно-технического мышления, но де-факто питается самой широкой (целостного человека) интеллектуальной рефлексией, в том числе литературой вообще и научно-фантастической литературой в особенности. «Сопоставление литературной и научно-технической культур, – пишет Я. Ван дер Лаан, – открывает некий новый горизонт в понимании, что такое научно-техническое развитие и каким интеллектуальным инструментарием оно обеспечивается. Нет спора, что наука в виде теоретического и технологического знания отвечает на вопросы “что” и “как”. Но разве не на эти же вопросы отвечает и “гуманитарная наука” литературы в поисках смысла существования человека – на вопросы, что такое человек, зачем он пришел в этот мир, каков этот мир? Причем литература отвечает на эти вопросы в широком диапазоне моделей “так есть”, “так будет”, “так должно быть”, внося в свою картину мира не только объективное, но и футурологическое и моральное измерения. Науке же (в том числе технологии) предписано заниматься одним только “есть”, и ей запрещен уход в футурологию (“так будет”) и мораль (“так должно быть”)» [16, с. 233].
Тогда уместен вопрос, продолжает Я. Ван дер Лаан, откуда же в науке возникают новые идеи, ясно, не содержащиеся в моделях «есть», – идеи, благодаря которым научно-техническое развитие де-факто представляет именно научный и технологический прогресс, именно инновационное развитие. Ответ – в том, что новые идеи вносятся в науку не «научным мышлением», а вообще мышлением, которое и представляет «литературный» интеллект, вбирающий в себя весь человеческий инструментарий познания, в том числе объективное, футурологическое и моральное познавательные измерения. «Литературный» интеллект ограничивается в науке просто потому, что это – наука, а не литература. Не следует ли отсюда, что литература самостоятельно делает работу, плоды которой – идеи не только о том, что есть, но и о том, что будет и что должно быть – могло бы использовать научно-техническое развитие для повышения своего инновационного коэффициента полезного действия?
В реальности так и происходит, полагает Я. Ван дер Лаан, и «литература устойчиво выполняет свою социальную миссию, посылая в общество идеи, которые со временем и материализуются в виде научно-технических и социальных инноваций. Собственно, подобный механизм общественного (инновационного) развития предполагал К. Поппер, считавший, что общество получает устойчивый импульс к развитию от своего “банка идей”, носящего общественный характер и пополняемого демократически, из любых интеллектуальных источников, в том числе литературы. Этот банк идей постоянно “давит” на общество, заставляя общество меняться (развиваться) именно в соответствии с накопленными идеями» [16, с. 235].
По-видимому, действительно, общество в принципе устроено так, что весь его «коллективный интеллект» статистически работает на научно-техническое развитие, которое и есть институциональная база социального развития. Таков фундаментальный механизм общественного развития. Однако механизм этот скрыт, а на видимой поверхности – никак не связанные между собой литературные упражнения интеллекта, в том числе в специальном жанре научной фантастики, и научно-техническое развитие. Между тем преимущество института «литературного» интеллекта над институтом научного мышления заключается в следующем. В то время как наука и технология способны разрабатывать свои идеи, но не способны посмотреть на себя критически, научно-фантастическая литература не только продуцирует новые научные и технологические идеи, но и способна вынести им оценку с позиций морали и общественного блага – вбрасывая в общество идеи технологического пессимизма / оптимизма. «Сама возможность “литературного” научно-технического развития оценивать себя же, чего лишено реальное научно-техническое развитие, выполняет важнейшую социальную миссию – не дает забыть человеческое измерение науки и технологии. Это и есть в точном смысле слова общественный механизм научно-технического развития, складывающийся по некоей фундаментальной логике общественного развития, которая предусматривает интеллектуальную рефлексию в отношении всего, что происходит в обществе. Такая интеллектуальная рефлексия – не выбор отдельных интеллектуалов, но необходимое обеспечение фундаментальных социальных процессов, в том числе научно-технического развития» [16, с. 239].