Страница 6 из 9
По мнению автора, именно благодаря усилиям Александра I Франция вновь заняла место в ряду европейских держав. После присоединения к Священному союзу Франции, Швеции, Испании, Неаполитанского и Сардинского королевств Союз получил общеевропейское значение. Велика его роль в установлении политического правления во Франции, где в этот момент происходит раскол в правящих кругах на крайне правых и более умеренных, стремившихся придать конституционный характер реставрируемому государству, не чуждый освободительных идей. Царь рекомендовал французскому королю в качестве премьер-министра герцога Ришелье, который к тому же мог стать посредником между Францией и Союзом. Ришелье проявил свойственные ему административный талант и энергию, однако проводимая им осторожная и примирительная политика не устраивала представителей крайне правых, опасавшихся рецидива революции. В 1819 г. Ришелье передал свои полномочия лидеру правых Деказе, который, однако, через год был убит бонапартистским террористом. Ришелье вновь вернулся на свое место, которое он окончательно уступил представителю правых в декабре 1821 г., теперь их власть установилась во Франции окончательно. После смерти Людовика XVIII в 1824 г. на престол взошел его брат граф д’Артуа, коронованный как Карл X, при этом обряд коронования, проведенный по канонам старого режима, должен был подчеркнуть победу легитимных Бурбонов над «узурпатором» Наполеоном.
Завершает книгу глава, посвященная декабристам. Истоки декабризма автор видит в тесных идейно-культурных связях России с Европой, в частности с Францией. Идеи Французской революции, понятия «свободы», «права», «республики», «нации», «тирании» стали определяющими в терминологии декабристов и в их программе. Автор считает, что католицизм и масонство со своим рационализмом оказали влияние на декабристов отрицанием православия и автократии. Тайные общества были пропитаны идеями идеологов революции – Сен-Симона, Б. Констана. Бонапартизм, создавший миф о Наполеоне и культ «Великого человека», сыграл важнейшую роль в сознании будущих инсургентов. «Таким образом, не будет преувеличением сказать, – пишет автор, – что Священный союз и выступивший против него декабризм родились в один день как лицевая и оборотная сторона одного идеалистического стремления преобразовать мир, с одинаково оптимистической верой в возможности человека и его действия» (с. 381).
При изучении рассматриваемой эпохи, пишет автор в заключение, видно, как два «Великих человека» все более погружались в гущу идеологических сражений, принявших различные направления, – от радикального атеизма до мистической религиозности. Бонапартистская идеология, которую с таким пылом искоренял Александр I, быстро распространилась по всей Европе, вооружив идейно движение карбонариев. Тесные культурно-идеологические узы, связывавшие Францию с Россией, дали человечеству новые культурные направления: появился романтизм, который ощущал свое место между мечтой и действием. «Революционные и мистические идеи двух великих людей, смягчив друг друга своей собственной восторженностью, оказали длительное воздействие на литературу и политику воинственного и оптимистического идеализма» (с. 385).
Позднеимперская Россия: Проблемы и перспективы
(Реферат)
Сборник статей «Позднеимперская Россия: Проблемы и перспективы» под редакцией Йена Д. Тэтчера (Брунельский ун-т, Великобритания) выпущен в честь Р.Б. Маккина, одного из ведущих специалистов по истории предреволюционной России. Как отмечает Тэтчер во введении, исследователей этого периода можно условно разделить на «оптимистов» и «пессимистов»: если первые убеждены в том, что у России при Николае II еще была возможность для построения современной парламентской монархии, а Февральская революция 1917 г. и последующий приход к власти большевиков оказались возможными вследствие вступления России в Первую мировую войну, то с точки зрения вторых, российская монархия пребывала в состоянии системного кризиса еще до войны, несмотря на кажущуюся стабильность, так что ее падение было неизбежным в любом случае; открытым оставался лишь вопрос о том, как именно это произойдет. Труды Маккина, во многом изменившие отношение историков к обсуждаемому периоду, невозможно однозначно отнести к какому-то одному из этих направлений, поскольку их автору, проанализировавшему обширнейший круг источников, удалось показать как прочность существующего строя и слабость революционного движения накануне мировой войны, так и глубину накопившихся противоречий, которые слишком легко могли вырваться наружу. В рецензируемом сборнике присутствуют как «оптимистические», так и «пессимистические» статьи, хотя, как оговаривает во введении Тэтчер, «мы разделяем его [Маккина. – М.М.] базовый пессимизм, когда обсуждаем вероятность того, что Россия могла бы эволюционировать в стабильную конституционную монархию» (с. 8).
Сборник открывается статьей Сары Бэдкок (Ноттингемский ун-т) «Самодержавие в кризисе: Николай Последний». Автор анализирует стиль руководства, присущий Николаю II, его отношение к политическим реформам, и, в частности, отмечает крайнюю неприязнь императора к любым переменам, ограничивающим его власть. Сталкиваясь с необходимостью подобных решений (например, во время революции 1905–1907 гг.), Николай всегда соглашался на них в высшей степени неохотно, ограничиваясь лишь минимальными уступками (с. 21). К этому добавлялась стойкая убежденность в том, что народ в массе своей остается преданным «царю-батюшке», а оппозиционные настроения искусственно нагнетаются различными антигосударственными силами. В то же время, обладая формально неограниченной властью, Николай II из-за архаичного стиля управления не имел возможности эффективно контролировать собственный государственный аппарат. У него даже не было своего секретариата. К тому же вплоть до 1913 г. император вынужден был тратить до полутора часов ежедневно на занятие тривиальнейшими вопросами, поскольку его личное разрешение было необходимо, например, для смены фамилии или раздельного проживания супругов. Требовалась радикальная реформа правительства, но это, в представлении Николая, подорвало бы основы самодержавного строя. Следствием перечисленных и других обстоятельств стала фактическая неспособность царя адекватно управлять страной, своевременно и обоснованно реагировать на вызовы эпохи. Самодержавие превратилось в анахронизм, и его падение становилось лишь делом времени (с. 24–25).
Питер Уолдрон (Сандерлендский ун-т, Великобритания) в статье «Позднеимперский конституционализм» разделяет данную С. Бэдкок оценку оснований конституционного строя, введенного во время революции 1905–1907 гг., как слабых. Анализируя историю создания и функционирования Государственной думы в 1906– 1917 гг., он показывает, что эффективное взаимодействие между Думой, Государственным советом и правительством так и не было налажено. Усугубляло ситуацию неприязненное отношение министров к депутатам и аналогичное отношение депутатов к министрам. Кроме того, работа Думы регламентировалась настолько плохо, что орган, задуманный для ускорения реформ, фактически тормозил их осуществление. Не удалось сформировать и сильную центристскую фракцию в Государственном совете. Созданная в 1905–1907 гг. парламентская система не отражала произошедших на рубеже веков изменений в обществе, поскольку наиболее широкое представительство сохранила старая элита, неуклонно терявшая позиции, между тем как крестьяне, рабочие, средний класс были в значительной степени исключены из законодательного процесса (с. 38–39). Это, естественно, не повышало доверия населения к новому законодательному органу. Не сложилось и новой политической культуры, необходимой для его успешной работы. Нежелание Николая II всерьез делить власть с Думой способствовало дискредитации парламентской системы, что облегчило и ее фактическую ликвидацию после 1917 г.