Страница 12 из 22
Гармошка дверей закрылась, автобус тронулся с места. Бриджит сидела напротив Николаса. Голые ноги, прикрытые нелепой юбкой, были стройными, длинными и золотистыми. Он мысленно отделил их от остального тела, по-прежнему возбужденный их доступностью. Он скрестил ноги и незаметно поправил трусы, смявшиеся под жестким вельветом брюк.
Лишь вспомнив, кому принадлежат эти длинные золотистые ноги, он сообразил, что мимолетная эрекция – слишком неудобное и незначительное вознаграждение за постоянную раздражительность. Более того, окинув взглядом бахромчатые рукава черной замшевой куртки и скучающее, упрямое выражение лица Бриджит, он ощутил отвращение и отчужденность. Зачем он везет это смехотворное создание в гости к Дэвиду Мелроузу, человеку с безупречным вкусом и невероятному снобу?
В терминале пахло дезинфицирующими средствами. Женщина в синем комбинезоне водила по сверкающему полу полировальной машиной; негромко жужжали щетки, начищая черные и коричневые полупрозрачные вкрапления в дешевом белом мраморе. Бриджит, все еще укуренная, одурело уставилась на цветные пятна, словно на кремневые и кварцевые звезды в белом небе.
– Что ты там увидела? – раздраженно спросил Николас.
– Офигительный пол, – ответила Бриджит.
На паспортном контроле она долго искала паспорт, и Николас с трудом сдерживался, чтобы не начать скандал перед встречей с Элинор.
– Странным образом в этом аэропорту сначала выходят в зал прилета и лишь потом получают багаж, – объяснил Николас. – Наверное, Элинор ждет нас там.
– Ничего себе, – сказала Бриджит. – Если бы я была контрабандистом… – Выдержав паузу, но не услышав возражений, она продолжила: – Я бы только сюда и летала. В зале прилета легче легкого передать кому-нибудь контрабанду в ручной клади, а потом отправиться на таможню за своим законным багажом.
– Я восхищен твоим творческим мышлением, – сказал Николас. – Ты сделала бы великолепную карьеру в рекламном агентстве. А что касается контрабанды, у марсельских властей есть чем заняться, вместо того чтобы искать ее в дамских сумочках. Не знаю, известно ли тебе, что…
Бриджит его не слушала. Николас снова превратился в занудного мудака. Он всегда был такой, когда нервничал. Вообще-то, он и по жизни был такой, только не в постели и не когда за кем-нибудь ухлестывал. Приотстав, Бриджит показала ему язык. Мэ-э-э… Тоска.
Она заткнула уши и уставилась на свои непослушные ноги, а Николас уверенно шествовал вперед, ядовито комментируя нечто, все более и более отдаленное от робкого замечания Бриджит про контрабанду.
Бриджит подняла взгляд и увидела знакомую фигуру у колонны рядом с газетным киоском. Барри. Он всегда чувствовал, когда на него смотрят, и, в зависимости от настроения, объяснял эту способность паранойей или экстрасенсорным восприятием.
– Бриджит! С ума сойти.
– Барри! Все, что тебе нужно, – это любовь! – Бриджит прочла вслух слова на футболке Барри и расхохоталась.
– Нет, правда, с ума сойти, – сказал Барри, тряхнув длинными черными патлами. – Я только сегодня утром о тебе вспоминал.
Для Барри, который вспоминал о Бриджит каждое утро, встреча с ней в аэропорту стала еще одним свидетельством проявления силы мысли.
– Мы едем в Арль на фестиваль прогрессивного джаза, – сказал он. – Поехали с нами, а? Будет здорово. Там выступает Бакс Миллерман.
– Ух ты! – выдохнула Бриджит.
– Знаешь, я на всякий случай дам тебе номер Этьена. Я у него остановлюсь. Может, встретимся.
– Ага, – сказала Бриджит. – Классно.
Барри вытащил большой листок папиросной бумаги «Ризла» и накорябал на нем телефонный номер.
– Главное, ты ее не выкури, – пошутил он. – А то ты меня не найдешь.
Бриджит дала ему номер телефона Мелроузов, зная, что Барри туда не позвонит и что предложенная встреча все равно не состоится.
– А ты здесь давно? – спросила она.
– Дней десять. Я тебе только одно посоветую: не пей розового. В здешнем вине столько химии, что с похмелья колотит похлеще, чем после винта.
Над самым ухом Бриджит раздался голос Николаса:
– Где тебя носит?! Совсем совесть потеряла, смоталась куда-то, а я ищу тебя по всему аэропорту, таскаюсь с чемоданами уже минут пятнадцать! – Николас сердито уставился на нее.
– Надо было взять тележку, – сказал Барри.
Николас посмотрел на него как на пустое место:
– Никогда больше так не делай, иначе я… А, вот и Элинор!
– Николас, извини, пожалуйста. Мы заглянули в парк аттракционов, покататься на колесе обозрения, а нас случайно отправили на второй круг, представляешь?
– Ты в своем репертуаре, Элинор. Тебе всегда достается больше развлечений, чем ты думаешь.
– Ну, мы все-таки успели. – Элинор помахала Николасу и Бриджит, выводя круги раскрытой ладонью, будто мойщица окон. – Познакомьтесь, это Анна Мур.
– Привет, – сказала Анна.
– Как поживаете? – сказал Николас и представил Бриджит.
Элинор повела всех к автомобильной стоянке, и Бриджит послала Барри воздушный поцелуй.
– Чао! – сказал Барри, тыча пальцем в уверенное заявление на своей футболке. – Не забудь.
– С кем это беседовала твоя подруга? – спросила Элинор. – Очаровательный юноша.
– Он летел вместе с нами, – ответил Николас, раздосадованный тем, что Барри оказался в аэропорту и что Бриджит, наверное, успела договориться с ним о встрече. Он попытался отогнать дурацкие мысли, но безуспешно, и, как только все уселись в машину, прошипел: – О чем ты говорила с этим типом?
– Барри никакой не тип, – возразила Бриджит. – Поэтому он мне и нравится. И если хочешь знать, он сказал: «Не пей розового, в нем столько химии, что с похмелья колотит похлеще, чем после винта».
Николас резко повернулся и устремил на Бриджит убийственный взгляд.
– Между прочим, он совершенно прав, – сказала Элинор. – Надо было пригласить его на ужин.
Проследив, как Патрик сбежал из библиотеки, Дэвид пожал плечами, присел к фортепиано и начал импровизировать фугу. Ревматические пальцы возмущались при каждом ударе по клавишам. На крышке фортепиано пойманным облачком стоял стакан пастиса{22}. Боль мучила Дэвида весь день и будила его по ночам, если он ворочался. Будили его и кошмары; он так громко стонал и вскрикивал, что его бессонница проникала в соседние спальни. Легкие тоже никуда не годились, и, когда его настигал приступ астмы, в груди хрипело и свистело, а лицо опухало от кортизона, который должен был снять спазмы в бронхах. Задыхаясь, Дэвид останавливался на лестничной площадке, не в силах вымолвить ни слова и обшаривая взглядом пол, словно бы в поисках воздуха.
Музыкальный талант пятнадцатилетнего Дэвида привлек внимание Шапиро, знаменитого преподавателя игры на фортепиано, который славился тем, что никогда не брал двух учеников одновременно. К сожалению, спустя неделю Дэвида подкосила ревматическая лихорадка, и он полгода провел в постели; распухшие суставы лишили его возможности играть на фортепиано. Из-за болезни он не стал серьезным пианистом и, хотя его распирали замыслы, отказался заниматься сочинительством музыки, утверждая, что ему прискучило марать нотную бумагу «стаями головастиков». Вместо них у него появились стаи поклонников, умолявших сыграть после ужина. Как правило, его просили исполнить композицию, которую он играл в прошлый раз и вскорости забывал, однако слушатели вполне удовлетворялись новой музыкальной пьесой, которую он точно так же забывал. Неустанное стремление развлекать окружающих и дерзость, с которой он бравировал талантом, привели к тому, что все его тайные, ревностно оберегаемые замыслы постепенно рассеялись и тоже забылись.
Он наслаждался лестью, однако сознавал, что, экстравагантно разбрасываясь талантом, так и не избавился ни от приверженности к стилизации, ни от страха перед посредственностью, ни от мучительного подозрения, что каким-то образом сам виноват в приступе ревматической лихорадки. Однако же это осознание для него было бесполезным; то, что он уяснил причины своих неудач, нисколько не умаляло самих неудач, а кроме того, лучше бы он этого не знал, поскольку это лишь усиливало в нем ненависть к себе и делало ее более явной.
22
Пастис – французская настойка на спирте, крепостью 38–45 %, в состав которой обязательно входят анис и лакрица.