Страница 10 из 13
– Можно будет принести пакетик, даже если он у слуги в кармане… – говорит Педро.
– Нет. Самое главное: никто не должен знать о краже. Ваше дело – подменить сверток.
– Ну а если в комнате мы его не найдем?
– Тогда… – Лицо мужчины снова искажается гримасой, Жоану кажется, что губы его шевельнулись, произнесли какое-то имя вроде Элиза. А может, и нет: Жоан иногда слышит и видит то, чего никто больше не видит и не слышит. Негр любит приврать.
– Тогда мы все равно подменим свертки, будьте покойны. Вы не знаете «генералов»!
Как ни велико отчаяние этого человека, бравада Педро смешит его, он улыбается:
– Ну что ж, ступайте. Постарайтесь управиться до двух часов. Возвращайтесь сюда, только смотрите, чтоб никто вас не заметил. Я буду ждать. Тогда и сочтемся. Но вот что я вам хочу сказать: если вас схватят, меня в это дело не впутывайте. Я вам ничем не помогу, мое имя не должно даже упоминаться. Если накроют – уничтожьте сверток, а обо мне забудьте. На карту поставлено все.
– В таком случае, – говорит Педро, – давайте договоримся о цене сейчас. Сколько вы нам даете?
– Сотню. По тридцати на брата и еще десятку сверху – тебе.
Кот ерзает в кресле, но Педро не дает ему произнести ни слова:
– Нет, сеньор. По пятидесяти. Вы и так внакладе не останетесь. Полторы сотни – или мы отказываемся.
Хозяин колебался недолго. Взглянув на циферблат, по которому бежит секундная стрелка, он соглашается:
– Ладно.
Тут вмешивается Кот:
– Вот какое дело, сеньор… Не подумайте, что мы вам не доверяем, но мы ведь можем погореть, а вы сами сказали, что помогать нам не станете…
– Ну и что?
– Так нельзя ли задаточек? Это было бы по совести.
Большой Жоан одобрительно кивает Коту:
– Да, это было бы по совести. Мало ли что может случиться, где мы вас будем искать? – говорит Педро.
– Верно. – Хозяин вытаскивает из бумажника кредитку в сто мильрейсов, протягивает ее Педро.
– Ну а теперь ступайте. Пора.
Уже в дверях Педро сказал:
– Не беспокойтесь. Через час получите ваш пакет.
Перед домом (улица совершенно пустынна, в окошке горит свет и мелькает взад-вперед силуэт женщины) Большой Жоан хлопает себя по лбу:
– Мясо-то я забыл!
Педро глядит на освещенное окно, поворачивается к друзьям:
– Я все понял. Тут любовная история. Наш клиент соблазнил здешнюю девицу, а слуга перехватил письма, которые они писали друг другу. Теперь он хочет поднять шум. От сверточка пахнет духами, значит и от другого должно пахнуть.
Жестом приказав Коту и Жбану ждать на противоположном тротуаре, он подходит к воротам дома. Не успел прикоснуться к створке, как с лаем появился большой пес. Педро привязывает к щеколде шнурок, а пес, рыча, носится из стороны в сторону. Педро зовет друзей.
– Ты, – говорит он Коту, – стой тут, на стреме. Жоан, пойдешь со мной.
Они влезают на решетчатую ограду, Педро тянет за шнурок, и калитка отворяется. Кот отходит за угол. Собака кидается в открытую калитку, выскакивает на улицу, с грохотом катает пустую консервную банку. Педро и Жоан перемахивают через стену, захлопывают калитку, чтобы собака не могла вернуться, и идут к дому через сад. Женщина в окне все ходит взад-вперед.
– Жалко ее, – шепнул Жоан.
– Никто ее не заставлял изменять мужу.
Возле дома негр останавливается: если Кот условным свистом подаст сигнал опасности, он предупредит Педро, который подходит к кухне, огибая дом. Двери на кухню и в комнату прислуги открыты, но, прежде чем подняться, Педро заглядывает на кухню. За столом какой-то мужчина раскладывает пасьянс. «Это, наверно, и есть тот слуга», – соображает Педро и, шагая через четыре ступеньки, взлетает по лестнице. В комнате темно. Педро притворяет за собой дверь, чиркает спичкой. Кровать, чемодан, вешалка на стене. Спичка догорает, но Педро уже роется в простынях. Ничего! Под матрацем тоже пусто. Педро берется за чемодан: приподнимает крышку, зажигает еще одну спичку, которую держал в зубах, осторожно перебирает пожитки слуги. Ничего. Тут он спохватывается, что слуга, может быть, не курит, и, загасив огонек, прячет спичку в карман. В карманах висящей на распялке одежды – пусто. Еще одна спичка. Педро оглядывает комнату.
– Ясное дело, он носит их с собой. Больше им негде быть.
Он выходит из комнаты, спускается по лестнице. Замирает в дверях кухни, где по-прежнему сидит за столом слуга. Только теперь замечает Педро, что под ногами у него – сверток. «Все пропало», – думает Педро. Как вытащить письма? Он идет навстречу Большому Жоану. Напасть на слугу? Начнется свалка, крик, шум, все узнают о пропаже. Нельзя. И тут его осеняет: он свистом подзывает Жоана, и тот появляется рядом.
– Слушай, – приглушенно говорит Педро, – слуга сидит на свертке. Сбегай ко входной двери, нажми звонок, а когда он пойдет открывать, я сверточек уведу. Только как позвонишь – дуй оттуда вовсю, чтоб он тебя не заметил и подумал: почудилось. Только выжди немного, я должен вернуться к кухне.
И он бежит обратно. Через минуту раздается звонок. Слуга торопливо поднимается, застегивает пиджак и, зажигая по дороге свет во всех комнатах, бежит открывать. Педро врывается в кухню, подменяет свертки и, перескочив через забор, свистит Коту и Жоану. Кот тут как тут, а Жоан исчез. Они высматривают его в темноте, но негра нет. Педро начинает тревожиться: может быть, слуге удалось сцапать Жоана и он сейчас вытряхивает из него душу? Но ведь все тихо…
– Еще подождем немножко. Не придет – вернемся в дом.
Они снова посвистывают, но ответа не получают. Педро Пуля принимает решение:
– Пошли в дом.
В эту минуту слышится условный свист, а вскоре перед ними вырастает фигура Жоана.
– Где тебя носило? – спрашивает Педро.
Кот, ухватив собаку за ошейник, вталкивает ее за ворота. Они отвязывают шнурок от щеколды и исчезают в конце улицы. Тут Жоан начинает рассказывать:
– Только я притронулся к звонку, эта сеньора наверху перепугалась. Распахнула окно, перегнулась, я уже подумал: сейчас выкинется. И плачет все время. Ну, мне жалко ее стало, я и влез по трубе, чтоб сказать: не из-за чего больше плакать, письмишки-то мы свистнули. Ну а в двух словах всего не объяснишь, вот и припоздал малость.
С неподдельным любопытством Кот спрашивает:
– Хороша?
– Хорошая. Погладила меня по голове, спасибо, говорит, помоги тебе Бог…
– Что ж ты за дурень, Жоан? Я спрашиваю, хороша ли она для этого дела, какие ножки…
Негр не отвечает. На улицу въезжает машина. Педро Пуля хлопает Жоана по плечу, и негр знает: атаман одобряет его поступок. Лицо его расплывается в довольной улыбке:
– Дорого бы я дал, чтобы увидеть, какая рожа будет у этого португальца, когда его хозяин развернет пакет. А там – фига.
И, уже свернув за угол, все трое начинают хохотать – вольный, громкий, неумолчный смех «генералов» звучит как гимн народа Баии.
Она называлась «Большая японская карусель», хотя размерами не поражала и ничего японского в ней не было. Карусель как карусель: уныло странствовала из города в город по баиянскому захолустью в те зимние месяцы, когда льют затяжные дожди, а Рождество, кажется, вовсе не наступит. В былые времена ярко выкрасили ее в два цвета – красный и синий, но красный превратился теперь в бледно-розовый, синий – в грязновато-белый, а лошадки лишились кто головы, кто ноги, кто хвоста. Потому дядюшка Франса и решил обосноваться не на одной из центральных площадей Баии, а в Итапажипе: народ там победнее, целые улицы сплошь заселены рабочим людом, детишки рады будут и такой забаве – облупленной и обветшавшей. Брезентовый верх давно прохудился, а теперь зияла там здоровенная дыра, так что в дождь карусель не работала. Канули в прошлое те времена, когда была она красивой, когда гордились ею все ребятишки Масейо, когда на площади было у нее свое постоянное место рядом с «чертовым колесом» и театром теней, когда по воскресеньям приходили мальчики в матросских костюмчиках и девочки, одетые голландскими крестьянками или в платьицах тонкого шелка: те, кто постарше, садились верхом, маленькие вместе с боннами катались в лодочках. Отцы отправлялись на «чертово колесо» или в театр теней, где всегда можно было потискать или ущипнуть зазевавшуюся зрительницу. В те времена увеселительный аттракцион дядюшки Франсы и вправду веселил весь город, и карусель, сияя разноцветными огнями, крутилась без остановки и приносила своему хозяину немалый доход. Жизнь была прекрасна, женщины – неотразимы, мужчины – приветливы, а стоило лишь опрокинуть рюмочку, как женщины делались еще краше, мужчины – еще дружелюбнее. Так вот и пропил он сначала «чертово колесо», а потом и театр теней. Расставаться же со своей любимицей ему не захотелось, и потому однажды ночью он с помощью друзей разобрал карусель и пустился странствовать по городам Алагоаса и Сержипе, а вдогонку за ним полетела отборная брань кредиторов. Немало мест сменил он; вдоволь наездился по дорогам двух сопредельных штатов, побывал во всех городах, выпивал во всех барах и тавернах, прежде чем пересек границу Баии. Тут, в сертанах, в крошечном городишке карусель его послужила для увеселения банды знаменитого Лампиана. Дядюшка Франса завяз в этом городке безнадежно – не было денег на дорогу, и не только на дорогу: нечем было расплатиться за номер в единственной убогой гостинице; не на что было выпить рюмку кашасы или хотя бы кружку пива. Пиво, кстати, всегда подавали теплое, но он и от такого бы не отказался. Дядюшка Франса ждал субботнего вечера, надеясь поправить дела и перекочевать в какое-нибудь место повеселее, как вдруг в пятницу в городок нагрянул Лампиан с двадцатью двумя бандитами. С этой минуты карусель без дела больше не простаивала. Матерые душегубы – у каждого на совести было по двадцать – тридцать человеческих жизней – обрадовались карусели, как малые дети, и поняли, что нет большего счастья, чем в сиянии огней, под дребезжащие звуки дряхлой пианолы взобраться на спины покалеченных деревянных лошадок. Карусель дядюшки Франсы спасла городок от разграбления, девиц – от бесчестья, а мужчин – от смерти. Что же касается двоих полицейских, что чистили сапоги у входа в караулку и были застрелены наповал, то ведь бандиты сначала увидели их, а потом уже карусель. Быть может, попадись они на глаза Лампиану чуть позже, он пощадил бы и их, чтоб не омрачать счастья своих молодцов. Разбойники, выросшие в глухих деревнях и никогда в жизни не видевшие карусели, предались чистой детской радости и ни за что не хотели слезать с деревянных лошадок, бежавших по кругу под музыку пианолы и мелькание разноцветных огней – синих, желтых, зеленых, малиновых и ярко-алых, алых, как кровь, хлещущая из простреленной груди…