Страница 2 из 8
А. Фрейндлих: Меня съели уже в институте, я была обглодана со всех сторон. И в течение четырех лет пребывания в институте все время доказывала, что я сама по себе. Хотя генетически я была, конечно, связана с отцом и обязана ему по природе какой-то. Но мне надо было доказывать, что я имею право и на самостоятельность. Это было непросто. Так что меня обглодать – обглодали, но доесть – не доели.
М. Г.: Алиса Бруновна, могли бы Вы обозначить любимое время и место в Вашей жизни?
А. Фрейндлих: Театр Ленсовета, семидесятые годы. Тогда было самое золотое время жизни театра и моей жизни. Это был тот самый благословенный пик, когда и силы еще в полной мере фонтанируют, и опыт жизненный приобретен – творческий, человеческий, профессиональный. В театре один за другим выходили очень хорошие спектакли. Мы даже немножко пугались, нам казалось, что в этом есть что-то опасное. Подряд за пятилетие вышли «Дульсинея Тобосская», «Люди и страсти», «Преступление и наказание», «Левша» – спектакли, которые публику заставляли с вечера занимать очередь за билетами. Я любила свой театр, любила его лидера Игоря Петровича Владимирова.
М. Г.: Вам сложно было входить в коллектив БДТ?
А. Фрейндлих: Непросто, потому что труппа была богата звездами, действительно очень сильными актерами, особенно была сильна мужская труппа. И я себя очень долго ощущала пришелицей – у коллег было странное предубеждение: раз я была одной из ведущих актрис в театре Ленсовета, видимо, пришла, чтобы претендовать на эту же роль и в БДТ. А мне как раз нужно было начать все сначала, мне казалось, что холодный душ, свойственный всякому началу, просто необходим, чтобы ощутить себя заново. Так что ощущение от меня и мое внутреннее ощущение абсолютно не совпадали. Это надо было преодолеть.
М. Г.: Сейчас поползли какие-то очень неприятные слухи по поводу печальной судьбы театра БДТ. Якобы он заканчивается, умирает. Это правда, на Ваш взгляд?
А. Фрейндлих: Да, появляются какие-то очень обидные статьи в газетах про то, что театр умер. Уже почти панихида. Если бы эти опасения звучали хотя бы с чувством сострадания и сожаления, может быть, мы бы это восприняли иначе. Но они, мне кажется, имеют ноту ликования. Это несправедливо и неблагородно. Мне думается, театру стало худо, когда Георгий Александрович Товстоногов ушел из жизни. Это такого масштаба личность, режиссер и руководитель, что мы тотчас почувствовали сиротство. Пришли новые режиссеры, очень хорошие режиссеры, но они все-таки диктуют свою волю. В результате за все это время в театре продолжают раздаваться очень неплохие музыкальные ноты, которые не складываются в музыкальные фразы.
М. Г.: Как-то я спросил у Тимура Чхеидзе (одного из ведущих режиссеров БДТ), почему Алиса Бруновна не сыграет роль Гамлета? Он ответил, что она слишком умна для этого.
А. Фрейндлих: Он имел в виду, наверное, что слишком умна для того, чтобы пойти на такой рискованный шаг. Для того чтобы сыграть роль Гамлета, не надо иметь много в голове. Так что это не является препятствием. Препятствием является что-то другое, может быть, чувство страха и опасность, которую таит в себе этот шаг. Наверное, он это имел в виду. Я столько делала глупостей в своей жизни, что удостовериться в том, что я достаточно умна, мне было непросто.
Но… Театр – театром, а портрет – портретом. Еще несколько штрихов из разговора с отцом актрисы…
М. Г.: Бруно Артурович, кто придумал-то имя «Алиса»?
Б. Фрейндлих: Я тогда работал актером в Ташкентском театре Красной Армии. В декабре получил телеграмму: «Родилась дочь. Приезжай. Ждем. Будем рады». Можете себе представить, какое чувство я испытал? Я – отец! Приехал в Ленинград. Качал всю ночь капризную девчонку. Ходил туда и обратно по коридорам, все голову ломал: как назвать эту реву? Как-то трудно сочетание найти к имени Бруно. Не назвать же ее Екатерина Бруновна или Варвара Бруновна, или Фекла Бруновна. (Смеется.) И вдруг, совершенно невзначай произнес: «А что, если Алиса?» (Со значением поднимает указательный палец.) И можете себе представить, на мой возглас крикунья внезапно замолчала, как будто согласилась со мной. Я потихонечку уложил ее в постель, сам лег и долго соединял ее имя с моим: Алиса Бруновна. Вот так до сих пор ее и величают.
И мы, спустя много лет, продолжаем разговор с той, кого отец окрестил одной бессонной ночью…
М. Г.: Алиса Бруновна, а Вы помните свою первую любовь?
А. Фрейндлих: Это было в детском саду. Я одного мальчика очень сильно полюбила. В нашем детском садике было такое правило (этот эпизод произошел на даче, нас вывозили туда всем садиком): когда родители привозили какие-то сладости, то эти сладости собирались в одну корзинку, а потом делились между всеми. И я потребовала нахально от воспитательницы, чтобы она этому мальчику дала именно вот такую конфету, потому что я точно знаю, что эти конфеты мне привезла мама. Она мне сказала: «Алиса, встань и выйди вон из комнаты». Я ответила: «Нет, я знаю, что эти конфеты мне привезла мама, и хочу, чтобы вы дали (не помню имени этого мальчика) ему еще одну конфету». Тогда она взяла меня за руку и потащила вон из комнаты. И я разъехалась на шпагат с криком: «Не на-а-а-до!» И это при нем меня вытащили на шпагате из комнаты! Я помню мое состояние всю жизнь! Как только я попадаю в какую-то стыдную ситуацию, я вспоминаю это «Не на-а-а-до!» Вот так сильны впечатления детства.
М. Г.: Алиса Бруновна, Вы счастливый человек? У Вас сохранилось равновесие счастья и несчастья, которое нужно для осознания счастья?
А. Фрейндлих: Я счастливый человек. Во-первых, я занимаюсь любимым делом, я нисколько в нем не разочаровалась, и, если бы мне Бог дал силы, я занималась бы этим до конца дней моих… А во-вторых, у меня замечательная дочь, замечательные внуки, что еще нужно? Никогда особенно не разочаровывали друзья, не предавали всерьез, а если и предавали немножко, то ровно настолько, что я, поставив себя на их место, могла их оправдать. Совершенно не поддающихся оправданию предательств никто по отношению ко мне не совершал.
М. Г.: А мужчины предавали?
А. Фрейндлих: Предавали, но достаточно было аргументировать все, чем они руководствовались, и сразу находилось оправдание. Надо только почаще читать Евангелие, и все становится на свои места. Мне кажется, что если бы сейчас (нам, наверное, поздно, и детям нашим тоже поздно) хотя бы малышей, которые растут, заставили не только выучить, но и поверить в десять заповедей, совсем бы другое поколение пошло, и тогда была бы надежда, что нравственно мы выживем. Я имею в виду – Россия.
Со времени нашей предыдущей встречи с Алисой Бруновной прошло уже несколько лет. Актриса приехала в столицу, чтобы получить национальную театральную премию «Золотая маска» в номинации «За честь и достоинство». Мы подъехали к невероятно пафосному отелю в самом центре Москвы и, пройдя несколько зон охраны, оказались в номере, где остановилась Фрейндлих. Она уже получила свою премию, но лицо ее было недовольным: «В этом номере нельзя курить. Как здесь люди живут? Это что-то невозможное! Когда что-то запрещают, я немедленно хочу это сделать!» Мы пошли в ванную комнату. Включили холодный душ для вытяжки дыма и защелкали зажигалками. Поздравив актрису, я поведал Алисе Бруновне о статье злобной критикессы, вышедшей после нашей последней программы. «Алиса Фрейндлих не дает интервью. И правильно делает!» – это был основной лейтмотив публикации. Наша героиня только усмехнулась.
А. Фрейндлих: Я проснулась сегодня с дикой головной болью. Всю ночь пыталась заставить себя спать. Мне это не удалось. То ли потому, что волновалась, то ли потому, что на солнце какие-то там бури бесконечные. Я уже начинаю быть метеозависимой. Весь день боролась с головной болью, пыталась как-то себя привести в порядок, погасить на лице бессонную ночь. Потом поехала на «Маску». Тряслась, волновалась, считала пульс. Он был где-то в районе ста двадцати. Принимала валидол. Я всегда волнуюсь, когда происходит что-то значительное, связанное со сценой. Потом, когда все уже было позади, когда вся процедура закончилась, я вдруг испытала дикое облегчение. Оттого, что все позади. Вот такой у меня интересный день.