Страница 4 из 17
Неплюев прошел от стола к окну, в которое слева заглядывал косой луч взошедшего солнца. Высохший ковыль степи за низким левым берегом Яика порозовел. День обещал быть теплым, безветренным.
Вид безбрежной светло-розовой степи отвлек от мыслей о прошлом, вернул к реальности дня сегодняшнего. Неплюев еще раз просмотрел письмо Гуляева, крикнул канцеляриста, чтобы вызвал к нему толмача Чучалова, да не мешкая. А сам вновь по-стариковски загрустил о далекой молодости. «Нетленна память, батюшка Петр, о делах твоих. И в поучение всем нам, твоим выученикам. Како ты пестал нас, к наукам и делам приучая, тако же и мы теперь в меру сил… Вот ныне у меня при канцелярии открыта школа толмачей, а беру я в ту школу способных да расторопных отроков. И тем имею добрых помощников для переговорных дел со здешними ордами и дальними государствами. Иначе был бы я нем и глух. Старательным толмачам и жалование кладу не малое, по пятидесяти рублей в год, как церковному протопопу…»
Толмач Петр Чучалов, двадцати пяти лет от роду, неловко сгибая в пояснице узкое и длинное, почти саженного роста тело, робко вступил в кабинет, замер: неужто промашку в чем допустил и теперь не миновать крепкой выволочки, а то и места лишит. Наголодаешься вдоволь, пока найдешь еще какую службу после позорного изгнания от самого губернатора!
Иван Иванович с полувзгляда приметил состояние толмача, дернул густой бровью, готов был пристыдить, да вдруг с усмешкой припомнил, как однажды в столице прокутил ночь с товарищами, утром же припоздал на судовую верфь, где самим государем был к строительству нового корабля поставлен за старшего. Пришел, а царь Петр уже ходит по фрегату и не раз справлялся о Неплюеве. И только чистосердечное признание тронуло сердце скорого на расправу царя, и вместо брани оробевший Неплюев был удостоен отеческой улыбки и шутки: «Кто бабке не внук!» Однако на всю жизнь запомнил тот случай Иван Иванович и подобных промашек по службе впредь не допускал.
Неплюев смягчил взгляд, подозвал толмача ближе к столу, разрешил сесть. Коротко сообщил о письме Гуляева и о просьбе киргиз-кайсаков о посредниках:
– Вот и надумал я послать тебя вместе с Гуляевым в Хиву. От себя же буду писать письма к хивинскому хану да к верному нашему другу старшине Куразбеку. На его содействие весьма располагаю, к нему и особые подарки от меня повезешь. Готов ли ехать? Нет ли каких причин в семье к отказу?
У Чучалова затылок будто сухой коростой покрылся. Почудилось, что голова превратилась в крохотный детский кулачок. Ответил первое, что пришло на ум:
– Не опытен, ваше превосходительство… Обмишулюсь среди иноверцев… В чужих землях не доводилось быть, больше при канцелярии, с бумагами.
– В канцеляриях, мил дружок, много не высидишь и не выслужишь. Крут бережок, да рыбка хороша, как говорят яицкие казаки. А в поездках приобретешь и опыт и знания, – успокаивая оробевшего толмача, негромко и не торопясь говорил Неплюев, меряя просторный кабинет широкими шагами. – Дело надо сделать весьма важное, государственное дело по всем статьям. Не просто толмачами поедете: я сказал, а вы передали, но посланцами с правом принимать решения от моего имени, если выгода в том для России будет. За старшего будет Яков Гуляев: этот парень на свои руки топора не уронит!
Неплюев остановился против сидящего как на углях Чучалова:
– Страшатся хивинские ханы возмездия за убийство князя Черкасского и его воинства, потому и не идут на установление добрых с нами сношений. Ваш приход в Хиву и явится тем добрым сношениям изначальным примером. Уразумел? – И после недолгого молчания добавил: – Если завершите переговоры между киргиз-кайсаками и хивинцами миром, будет в том превеликая польза и нашему Отечеству. Тогда вот вам мое губернаторское слово: исхлопочу перед государыней дворянские звания. Пример вам усердной службы – мой теперешний бригадир Тевкелеев.
Чучалова в жар кинуло. Из безродных полунищих посадских людишек – во дворяне! Да с пожалованной от матушки-государыни землицей с дворовыми крестьянами! За такое благодеяние он готов не только в Хиву, но и за край света…
Чучалов бухнулся на колени, глаза затмили слезы.
– Ваше превосходительство… Все исполню, приказывайте!
– Встань, голубчик. Теперь идем со мной к купцам. Поедешь до Нурали-хана при российском караване.
Петр Чучалов едва не вскрикнул от радости. Как? Не один поедет через дикую разбойную степь, а при караване? Да ведь это совсем иное дело, и страшиться, поди, нечего.
Счастливо улыбаясь, толмач подскочил к двери и распахнул ее перед губернатором.
Купцы дружно зашаркали сапогами, поднимаясь и поклоном приветствуя Неплюева, наделенного императрицей и Сенатом большими полномочиями в этом необъятном, мало обжитом крае, в том числе вершить суд и расправу.
Ответив купцам общим поклоном, Неплюев негромко сказал:
– Садитесь, уважаемые гости. Прошу выслушать со вниманием, потому как дело, о котором пойдет у нас речь, весьма важное, а для купечества прибыльное, хотя и хлопотное.
По скамьям легким ветерком прошел заинтересованный и облегченный шепоток: слава богу, не о пошлинах речь пойдет.
– Известно вам, сколь давно и пока безуспешно пыталось российское купечество встать твердой ногой в сказочно богатых азиатских городах. И что же? До сих пор лишь тамошние купцы везут в малом количестве свои товары к нам и продают, кладя прибавку в цене за перевоз. Мы же берем что есть, ибо выбирать не из чего.
Неплюев говорил об Афанасии Никитине, который ходил в неведомую Индию во времена государя всея Руси Ивана Третьего, говорил об убитом в Хиве в 1603 году купце-одиночке Леонтии Юдине, о князе Черкасском, посланном Петром Первым в хивинские земли, чтобы отыскать старое русло Амударьи и, повернув ее воду в Каспий, по ней установить безопасный торговый путь в Хиву и Бухару.
– Что из этого вышло, сами помните. И поныне уцелевшие в живых российские воины из того отряда вот уже тридцать шесть лет томятся в неволе, а сам князь сложил голову от ханского коварства. А ныне и над тем малым хивинским торгом здесь, в Оренбурге, нависла лихая беда: не ждать к осенним торгам тамошних купцов.
– Отчего же так? – вскинулся с места Данила Рукавкин и обвел купеческие ряды удивленным взглядом. – Вот тебе и осенняя ярмарка! И хивинские шелка да ковры к перепродаже дома! Такую даль тащились, такой убыток имели – и все, выходит, впустую? – но тут же повинился, что невольно прервал губернатора, сел, скомкал в кулак небольшую русую бороду. Рядом замер Родион Михайлов, тоже в растерянности.
– В минувшем июле, – пояснил Неплюев, поглядывая на взволнованного неожиданным известием Рукавкина, – разбойная ватага киргизцев в верховьях реки Сагиз разграбила караван в шесть верблюдов и четыре лошади при двадцати четырех хивинцах. Под тот разбой попал и казанский татарин Аит Усеев с товарами.
Казанские купцы завозились на лавках, кто огорчился, а кто и обрадовался, не сумев скрыть злорадной искры в глазах.
– Вслед за тем был разграблен и второй караван, который возвращался из Оренбурга в Хиву с двумя десятками вьючных верблюдов. Сами понимаете, вряд ли кто отважится идти к нам после такого разбоя.
По купеческим рядам прокатился ропот беспокойства. Татары зацокали языками, россияне кряхтели в кулаки и чесали бороды: пропала ярмарка, а с нею и надежда на выгодный торг. А друг у друга что за интерес покупать – товар без малого одинаков. Разве что башкирцы привезут меха и мед, как и в прошлые разы. Но все возы одним медом не затаришь.
Неплюев сказал купцам о принятом решении отправить с киргизским посольством российский караван.
– Не пугаю вас, но говорю, чтоб знали: опасен и весьма труден путь в те земли, но важен он нашему Отечеству. И кому-то же надо быть первопроходцем. Идти придется без воинской стражи, только с добрым сердцем. Оно же пусть расположит к доверию и дружбе инородцев, а стало быть, и к миру между государствами. Жду вашего согласия, почтенное купечество.