Библиотекарь

Ирма что-то слабо пискнула и сжала объятия, клюнув ее куда-то в ключицу.

Руки аккуратно гладили живот, проникая все ниже, но не чувствовали ответной дрожи, только нежность и податливость гибкого, как лоза, тела. И вот…

Лорин выдохнула: там не было волос. Совсем. Не брито, как у некоторых, просто идеально гладкая нежная кожа. Ледяной спицей в сердце женщину пронзило понимание…

Рвано выдохнув, Лорин отстранилась и перевела дух. Почему так больно? Девочка продолжала льнуть к ней, но женщина взяла в ладони ее лицо и медленно спросила:

— Сколько. Тебе. Лет?

На черные глаза моментально навернулись слезы.

— Ирма. Пожалуйста.

— Одиннадцать, — тихий всхлип резанул по сознанию, и у Лори подкосились ноги.

— Мерлин мой, — прошептала она непослушными губами, опускаясь на колени перед девочкой. — Мерлин, что я чуть не… Прости, прости!

Ребенок, рыдая уже в три ручья, плюхнулся рядом, обнимая ее.

— Лорин, Лори… Ты самая лучшая! Лори! Я люблю тебя!

«Какое счастье, что я не зашла далеко… О чем я только думала?! Одиннадцать… Стоп. Как?!»

— Рассказывай, Ирма. Или… не Ирма? Рассказывай все.

***

Лорин после исповеди девочки приходить в себя пришлось долго. Точнее, понадобилось не раз делать для этого перерывы. Благо, успокоительное зелье в доме водилось в достаточном количестве, но и после заимствования у мисс Тернер с подругами его едва хватило им обеим.

Вот как бывает, оказывается… И она что-то думала про то, что у нее трудная жизнь? Бедная девочка. Последние слова, перед тем, как этот ребенок заснул в ее постели, были словно удар под дых… «Лорин, ты меня не бросишь»?

После всего… Нет, она никогда не сможет.

Лори, вздохнув, опустилась рядом и погладила темную головку.

Чуть больше двух лет прошло после того, как сама она перестала быть дочерью и внучкой, похоронив всех близких после эпидемии инфлюэнцы. В тридцать лет внезапно стать… матерью странной одиннадцатилетней девочки, прошедшей огонь и воду… Справится ли она? Ей стало страшно…

Нет, она никогда не сможет и даже не попытается заменить ей мать. Сестра. Старшая сестра, вот как будет правильно.

Верность своего решения она ощутила буквально всем телом: словно отпустило туго натянутую струну где-то внутри и стало легче дышать. Она легла, не снимая халата, и осторожно обняла спящую девочку. Никто из них теперь не будет одинок.

***

Ирма была счастлива… У нее теперь была семья. Пусть совсем крошечная, но кто мог быть лучше Лорин?! Яркая, остроумная, сильная, смелая… Знающая просто потрясающе много! Женщина стала для нее примером для подражания, заменив и сестру, и мать, и… половину мира. Только сейчас Ирма поняла, как ей не хватало тепла, ласки, доверия. И живого человека рядом. Совсем рядом, чтобы можно было прижаться и ощутить биение жилки на руке.

Она таяла в объятиях Лори, но, когда однажды у нее сорвалось: «мама», та не остановила ее сразу, но насторожилась и потом пришлось объясняться. Мама бывает только одна…

Она просто приняла эту истину, как принимала все, что говорит сестра. Сестра… Наверное, ничем не хуже, чем мама. Живая. Рядом. С ней.

Что еще нужно?

Лорин понимала: девочку срочно надо учить. Вот-вот должно прийти письмо из школы, как будет там чувствовать себя она, совершенно неподготовленная? Как жаль, что девочка даже не помнит, когда у нее день рождения. Она взялась за Ирму со всей немалой энергией… И уже в конце первого же «урока» почувствовала себя едва ли не профессором — так слушал ее этот ребенок.

Заниматься с сестричкой было одним удовольствием: она впитывала все, словно губка, ловила каждое слово, воспринимая новые знания с восторгом. Любые: от простых сведений, вроде того, как правильно выбирать одежду и продукты, бытовых заклинаний и до родословных известных семей и особенностей ритуальной магии. А когда девочка достала свои записи по рунам, ее учительница поняла, что ей достался настоящий клад. Впору было учиться самой. Вскоре и одежду, и дом украсили почти незаметные изображения: вышивки тон-в-тон, рисунки, резьба, нитяные плетения.

Лори поменяла ей палочку, дав свою старую, которую ей пришлось сменить после смерти родных. Она подходила девочке лучше, чем ее собственная, к которой сама учительница относилась с большой опаской после того, как та вдруг заискрила в ее пальцах, одарив болевым импульсом до самого локтя. Да так, что рукой до самого вечера приходилось двигать очень осторожно.

Ирма глотала книгу за книгой, разбираясь, пробуя, радуясь тому, что получалось и упорно добиваясь того, что шло не сразу. Мисс Уайт только дивилась прилежанию и удивительной силе ребенка. А потом призадумалась: ее девочка показывала то, что скорее свойственно чистокровным… Может ли быть?..

«Нет, — говорил ей внутренний голос. — Не стоит в это лезть». Пока она к нему прислушивалась.

***

Том Реддл пинал камушки на берегу Темзы возле моста, рассеянно прислушиваясь к крикам чаек. Над останками то ли какого-то зверька, то ли чьего-то завтрака вились толстые наглые мухи. А его Муха, тощая и черная, так и не прилетела. Вот уже вторую неделю он, как последний дурак, приходил туда, где его никто не ждал и портил себе настроение.

Неужели девчонка не пережила зиму? Отчего-то думать так было горько и обидно, словно сам виноват. Вот почему он не мог представиться своим именем? Она бы тогда могла написать… Или нет?

Могла. Пойти на совиную почту и отправить. Деньги у нее были, уж на письмо-то хватило бы точно.

И что? Что мог бы сделать он, попроси она о помощи?

Хотя… у него уже появилось определенное влияние на учеников своего факультета. Возможно, он бы смог добыть ей денег на жилье… Но… Разве такая попросит?

Да что теперь жалеть. Ничего не случилось. И все же… Нет теперь единственного человека, с которым можно было говорить обо всем на свете, так легко и свободно. Он знал одну сторону жизни. Она — немного другую, но эти знания были ему полезны. После прошлого лета его сокурсники казались ему совсем маленькими детьми, просто несмышленышами. Что ж, надо привыкать, что ее больше нет. Больше он не придет сюда. Незачем. И все же интересно, как ее звали?

Он подобрал острый камень и с трудом процарапал на опоре моста: «Муха». Долго думал, почему на кладбищах ставят памятники со всякими финтифлюшками, но ничего дорисовывать не стал. Поднялся до небольшой полянки, сорвал пару каких-то непонятных цветков, положил рядом. Ну, вот. Он сделал все, что мог. Прощай.

Последний камешек булькнул, и легкая рябь вечернего ветерка разгладила пошедшие было от него круги. Мальчик поднялся и быстро пошел прочь от воды. Больше он сюда не придет.

В серо-стальных глазах смешались печаль и, в то же время, облегчение.

Ни с кем не надо больше возиться. Не надо делиться. Не надо ни о ком думать. Волноваться.

Но и некому рассказать, что… Ах, сколько всего хотелось рассказать. Научить. Поделиться.

Ну и ладно. Что он, не проживет? Очень даже запросто.

Сверток со старыми учебниками, аккуратно перевязанный тонкой бечевкой, он оставлять не стал. Принес в приют и спрятал в подвале, куда с недавних пор другие дети соваться остерегались. Он вернет их в школу. Или не вернет. Плевать…

***

А письмо так и не пришло.

Ирма ждала его, ждала, выбегая на каждый шорох едва ли не две недели.