Трёхочковый в сердце

…

Ник собирал вещи, тяжело было расставаться с этой комнатой, всё-таки здесь он жил последние несколько лет. Спортивные трофеи, накопившиеся и захламляющие полки и шкафы. Несколько плакатов, в том числе его гордость, подписанный самим МДжеем, Кира достала для него, на одном из фанатских аукционов. Было страшно представить, сколько она за него заплатила. Телевизор он решил оставить, будет кому-то подарок, тем более сейчас по нему не показывают ничего хорошего, только кричащие заголовки очередных спортивных обзоров, от диванных аналитиков. Вещей было слишком много. В разы больше той несчастной сумки, с которой он впервые сюда приехал. Фотографии, вырезки памятных статей, услужливо законсервированные в рамки его девушкой. Костюмы, кроссовки куртки и толстовки, спонсорская экипировка и прочее. Этого хлама стало слишком много, и Ник решил раздать его часть, может, кому пригодится, теперь, правда, вряд ли:

«Да, Рик, это хороший пример того, как одна ошибка может стать для тебя роковой. Парню прочили первую строчку рейтинга, но стоило разок промахнуться, и общественность уже отправила его за границы первого круга драфта, что скажите коллеги» – подобное бормотание телевизора, стало уже привычным за последнее время.

«Я думаю, что не стоит торопиться с выводами, фанаты по-прежнему разъярены результатами финального матча мартовского безумия, но давайте абстрагируемся. В конце концов, это была одна игра, которую, за исключением последнего эпизода Ник Лазарев, отыграл великолепно».

«Карл, позволь я добавлю, даже финальный бросок был хорош, да он не попал, но – как была выбрана позиция, рассчитано время, и выключена защита. Сейчас мы говорим только о влиянии общественного мнения» – кто из них Рик, а кто Карл или воображаемый Чак, Нику было плевать, он даже не смотрел, но в каком-то мазохистском удовольствии, продолжал слушать.

«Да, да, безусловно, к моменту драфта, волна негатива схлынет, все поймут, что неудачи случаются у каждого, даже Майкл был не без греха, и в итоге сорок пятый номер вернется обратно в топ – пять лотереи молодых талантов».

«Несомненно, будем надеяться, что у Никиты Лазарева все сложится в лучшем виде и рано или поздно его майку поднимут, увековечив под сводами одной из спортивных арен Национальной Баскетбольной Ассоциации».

«Это вполне резонное пожелание, жаль только в родной альма-матер, его вряд ли будут чествовать, после такого финала, я слышал, что все джерси с его фамилией или номером были сожжены, как во времена Большого Решения Леброна Джеймса».

Ток-шоу продолжалось, Ник уже не слушал. Он вспоминал, какую волну ненависти вызвал, после финала. Никто не пытался его поддержать или утешить, партнёры по команде говорили, какие-то ободряющие слова, но это не шло не в какое сравнение с попытками фанатов и болельщиков попасть в него бутылкой, или перевернуть командный автобус. Охрана спорткомплекса не справлялась. Ровно, как и студенческого городка, сразу после игры дверь в его комнату подожгли, а стены возле, расписали разного рода нецензурными пожеланиями. Ник понимал всю эту злобу, агрессию и ненависть, более того – принимал и впитывал. Весь этот общий негативизм, находил внутри него оправданный отклик. Его самого продолжало преследовать чувство, схожее с глубокими, кровоточащими порезами, после встречи с дикой кошкой на каком-нибудь авантюрном сафари. Эти раны саднили, проникшая инфекция, наливалась гнойными нарывами, трескающимися и сочащимися при любом неосторожном движении. И вся эта отравляющая боль, терзала Ника изнутри. Ему тошно было смотреть телевизор и читать новости, с не утихающими спортивными обзорами и прогнозами, но он смотрел и читал. Его воротило от одного вида кроссовок и формы, в которой был проигран тот матч, но каждый вечер Ник продолжал сидеть, молча перебирая складки на затасканной майке, обводя пальцами, контуры так и не полюбившегося номера. Он хотел бы закрыться от всего мира, спрятаться, отгородиться, не только стенами, но, может быть, и деревянной крышкой, под толщей земли. Тем не менее, стоило солнцу зайти, он выходил на улицу, нарываясь на пьяные компании, в поисках рискованных встреч. Кира пыталась его остановить, рвала на нем одежду, не в порыве страсти, а попытке удержать от очередного сумасбродства. Слёзно просила одуматься, колотя, своими маленькими, ухоженными кулачками, иногда даже пыталась драться. Каждый раз, оставаясь одна, заплаканная, в тёмной комнате. Позже, ближе к утру, чем времени разгульной ночи, она шла искать его – пьяного, уснувшего где-нибудь на скамейке или под деревом, возле корпуса общежития. Причиной тому была их внутренняя связь, или включённый сигнал GPS у Ника на телефоне, но Кира всегда его находила. Ему сильно везло, несмотря на общую ненависть, все встречные прохожие и бывшие болелы, сторонились его, как прокажённого. Поэтому кроме сердечных ран, наутро добавлялись лишь боли в пояснице, от дискомфортного уличного матраца.

Всё равно с этим местом его связывало слишком многое, не только стены комнаты, шкафчик в раздевалке и, в скором времени, выданный диплом. Здесь Ник переживал свои первые взлёты, и, как оказалось, первое значимое падение. Воспоминания, которые будут поддерживать его, навевать меланхоличную радость по былым денькам, и преследовать разочарованием неудач, со временем превратившихся в черно-белый фрагмент, на полке сознания. Всем этим он будет обязан этому месту, даже встрече с Кирой, не глядя на то, как у них всё сложится.

Ник перебирал остатки вещей, дойдя до откровенного мусора из газет, журналов, старых дисков с музыкой и фильмами, он даже не знал, что ещё хранит такие. Там оставалось достаточно хлама вроде порванных вещей, и старой обуви, ковыряться в котором не было никакого желания, когда ему на глаза попалась фотография из недавней статьи. Та самая, запечатлевшая момент рукопожатия с Тренером. Издание было местной газетёнки, пестрившее лишь броским заголовком, но сам снимок должен был стать значимым эпизодом в жизни Ника, если бы всё сложилось.

«Поцелуй Иуды» – так гласил заголовок статьи. Естественно в ней перевернули всё с ног на голову, выставляя Ника предателем и заговорщиком, подставившим великого Тренера, предавшего, последним броском, всадившего нож в спину своего наставника: «И ты, Брут!». Никого не смущала мешанина из разных исторических событий, замешанных в общее ведро газетных помоев. Главное, что выливая их, выходило омерзительно и едко. Ник смотрел на фотографию, перебирая в памяти отрезки того вечера.

…

После сирены они практически сразу ушли с площадки, там и так не хватало места от переизбытка фанатов, празднующих игроков и журналистов. Со всех сторон взрывались вспышки фотоаппаратов, камер телефонов, микрофоны навязчивой стаей птиц облепляли со всех сторон, словно каждый из спортсменов был с ног до головы усеян хлебными крошками. Они еле пробились в под трибунное помещение, к раздевалкам, где охрана спорткомплекса продолжала худо-бедно удерживать наплыв людской массы. Команда стояла возле двери, не решаясь войти внутрь, где-то снаружи праздновал соперник, крики и топот которого дрожащими вибрациями расходился по всей арене. Они не смотрели друг на друга, не говорили, просто ждали, когда развеется этот немыслимый дурной сон. Сентиментальный Влас тихонько плакал в стороне, сегодня он играл выше всяких похвал, но даже этого не хватило, его пытался поддержать Кевин, которому горечь поражения давалась легче, обходя того стороной, а может так только казалось. Тайлер ходил из стороны в сторону, пытаясь сдержать обуревающую его злость, ему хотелось драться – грязно, не спортивно, разбивая кулаки о чужие носы и зубы. И у него был отличный кандидат, на роль «груши для битья», только легче от этого не становилось. Ник всё это видел. Как метается Тайлер, желая начистить ему лицо, может, это было и правильно, по крайней мере, честнее прочих: «Не переживай, это был хороший бросок» или «Держись, ты сделал всё что мог». Как Кайл и Риз избегают встречных с ним взглядов, впервые, предпочитая смолчать, нежели нести взбалмошную чушь. Как Влас, Кевин, Гордон и остальные, каждый по-своему переживая, пытались спрятать эту боль глубоко внутри себя. Они медленно отходили, отодвигались от него, словно земля под Ником вымирала, прогнивая и отравляя всех близстоящих. Ему не в чем было их упрекнуть, он сам, с удовольствием бы, отпрянул от самого себя.