Воображаемые девушки

Она подсела к нему ближе, убавила звук телевизора. Потом подняла палец, всего один, и провела им вдоль его подбородка – как напоминание, что ему пора бы уже побриться и с кем он имеет дело, кто она.

– Тебе не нравятся чизкейки? – невинно спросила Руби, и я пытаюсь вспомнить, как звали того чувака – Раф, Ральф или Рэй, потому что Раф, Ральф или Рэй ответил:

– Ты же знаешь, что нравятся.

– Знаю ли?

Она прильнула к его плечу и прошептала ему что-то на ухо. Но что именно, я не могла расслышать, потому что находилась в другом конце комнаты.

Он был уже согласен, как только она прикоснулась к его подбородку. Я знала, что он думает. Бедняга уже несколько раз опаздывал на работу из-за моей сестры. Нормальные люди в таком случае переживают, как бы их не уволили. Но сама Руби всегда опаздывала на заправку «Камби», где работала. Она ела «М&М’s» прямо со стеллажа с конфетами, заливала в свою машину полный бак топлива, но ее не увольняли. Даже не думали об этом. Но опять же, в нашем городке никто не жил так, как Руби.

Раф, Ральф или Рэй мучительно размышлял. Потом он увидел, что я наблюдаю за ними.

Тогда мне было лет тринадцать, может быть, двенадцать. Он взглянул на меня и улыбнулся. Тут я поняла, что ради Руби он рискнет рабочим местом. Почти все парни в городе поступили бы точно так же.

– Хочешь чизкейк, Хлоя? – спросил он меня, потому что, если парень не хотел упустить свой шанс с Руби, ему следовало сначала понравиться ее младшей сестре.

Я сказала, что да, конечно, я хочу чизкейк, и обязательно с вишнями, и мы глазом не успели моргнуть, как он уже ехал на юг, к мосту Мид-Гудзон, чтобы успеть в «Вениро» (та самая кондитерская на Манхэттене, где, по его заверениям, продавали лучшие в штате чизкейки) до закрытия, а по выходным они закрывались в час ночи. Мы даже не дали ему денег на бензин, хотя Руби пожертвовала ему пять центов на оплату дорожной пошлины.

Честно говоря, я не знаю – да и плевать мне было, – уволили его на следующий день или нет.

Но как же легко было уговорить его. Он мог бы отказать Руби, даже героически попытался. Но в конце концов это оказалось ему не под силу. Буквально физически. И мне кажется, чизкейки ему не особо-то и нравились.

Однако мой отец обладал внутренней силой, какой не было у того парня. Или Руби утратила свою магию за те два года, что мы жили раздельно. Папа вышел из кабинета, бородатый, с большой головой и с таким видом, словно вся власть была у него в руках, словно никто не мог диктовать ему, что делать, и я возненавидела его, чуть-чуть… нет, сильно возненавидела за то, что он смог отказать Руби в том, чего она хотела.

– Итак, мы всё решили, – сказал папа. – Полагаю, Руби остается на ужин?

– О, нет, – ответила Руби. – Я остаюсь, но не на ужин. Я сижу на жидкой диете, ну, вы знаете, чтобы очистить желудок. Пью одни коктейли, фруктовые или молочные. Но мне не хочется создавать вам лишние проблемы и ставить за блендер.

Она вежливо кивнула мужчине, который приходился мне отцом, хоть и бросил меня, когда я еще даже не умела ходить, потом вежливо кивнула женщине, которая вышла замуж за мужчину, приходящегося мне отцом, а затем потянула меня за рукав из подвала, чтобы убраться от них обоих ко всем чертям.

Я могла бы догадаться, что рано или поздно она приедет за мной. Мне следовало ждать. Руби была импульсивной. Это было вполне в ее духе: выйти к почтовому ящику у калитки, надев лишь резиновые сапоги, толстовку на летнюю комбинацию с пятном от джема на кружевном подоле, а потом вдруг оказаться в другом штате, в часах езды от дома, и заявить моему отцу, что хочет получить надо мной опеку.

Понятия не имею, что такого случилось по дороге к почтовому ящику, из-за чего она решила, что хочет немедленно вернуть меня. Руби ничего мне не сказала. Но, должно быть, произошло нечто очень важное, иначе она абсолютно точно надела бы поверх комбинации платье.

Только вот когда Руби что-то решала, в ее голове это становилось реальным, у этого вырастали ноги. Она могла написать на бумаге цвет моего нижнего белья, которое я надену завтра, сложить записку в несколько раз и спрятать ее в носке своего ботинка, и потом оно действительно каким-то немыслимым образом оказывалось красным, даже если я рылась в своем ящике наугад, даже если выбирала белье, которое не надевала сто лет. Как будто просто написав название цвета, она повелела ему оказаться на моем теле.

– Что сказал отец? – спросила я.

Мы пришли в фургон, чтобы поболтать наедине, и забрались на кровать, расположенную в отделении над рулем, хотя там было очень сыро.

– Он сказал, что ты должна ходить в школу, – сморщив нос, ответила Руби.

Она прижала ладонь к стеклу маленького окошка, выходящего в сад моей мачехи, и снаружи к нему тут же подлетел шмель, но мигом упорхнул прочь. Сестра постучала по окошку, но он больше не возвращался, даже близко не подлетел.

– Мне нужно ходить в школу, – сказала я, – еще чуть больше трех недель.

– Он сказал, у тебя выпускные экзамены, и если ты не явишься на них, или провалишь, или еще что-нибудь, то тебе придется заново учиться в десятом классе. – Она повернулась, чтобы посмотреть на меня. – У тебя больше нет челки.

– Она отросла где-то год назад, – произнесла я тихим голосом, потому что не злилась. Я думала, что вот в этот самый миг она видела меня без челки впервые за столько лет и что я все время представляла себе это, гадая, понравлюсь ли ей.

– Я могу снова подстричь тебе челку, если хочешь.

Руби приподняла мои волосы надо лбом, создавая иллюзию челки, которая занавесом падала на глаза и скрывала вещи, которые не хочется видеть. Мир съежился, перестав давить со всех сторон, с ним стало легче справляться – одно движение ее руки, чтобы заставить меня заскучать по челке.

– Когда мы вернем тебя домой, то первым делом подстрижем тебе челку, – сказала Руби, – а потом отправимся в «Вок-н-Ролл» за вегетарианским ло-мейн[8], и я, как всегда, отдам тебе всю маленькую кукурузу. А то некому было ее есть, и мне приходилось всё выкидывать.

– Я думала, ты на жидкой диете. Очистка желудка.

– Мне не нужно будет ничего чистить, как только я верну тебя.

Она опустила руку, и мои волосы снова стали прежней длины. Мои глаза снова видели всё. Я поморщилась. Задумалась о поездке в городок, где находился тот самый «Вок-н-Ролл», о том, кого мы могли там встретить – или не встретить.

– Нам не обязательно есть ло-мейн…

– Что? Ты не хочешь китайскую кухню? Может, тогда блинчики из «Свит-Сью»?

– Туда надо ехать, – ответила я. – Ты же имеешь в виду то местечко за зданием старшей школы, да?

Руби странно посмотрела на меня.

– Ты не помнишь «Свит-Сью»? Блинчики в «Свит-Сью»? Бананово-клубничные блинчики?

Я помнила – помнила обо всем, что было связано с городком или с Руби. По крайней мере раньше. Может, всему виной то, что я теперь была так близко от нее, но мне казалось, что меня кружат-кружат-кружат, надев на голову сетку от комаров, а потом спрашивают, как попасть в такое-то место.

– Я помню…

Я собиралась поднять эту тему. Лондон. Это про нее мы говорили, завуалированно, а не про стрижки и что поесть на ужин.

Про девочку, которая умерла.

Про главную причину, по которой я жила здесь.

Про Лондон.

Но я никак не могла заставить себя произнести это имя.

Поэтому ответила Руби:

– Да. Конечно, я помню «Свит-Сью».

Мы разговаривали так, как будто я уже вернулась, как будто мой папа разрешил мне уехать. Как будто у меня вообще не было папы, а в мире не существовало слова «нет». Как будто я собиралась полакомиться блинами прямо завтра утром.

– А еще… – она пристально смотрела на меня, заглянула во все мои морщинки и уголки, проникла взглядом под одежду, – в тебе что-то изменилось, и дело не только в прическе.

Я не мешала ей разглядывать меня, хоть и умирала от любопытства – интересно, что она видела?

8

Популярное китайское блюдо из пшеничной лапши с разными добавками – мясом, овощами, морепродуктами.