Страница 12 из 109
Наша служба продолжается. Направо - налево. Заряжай - разряжай. И снова: направо - налево.
На сей раз наша позиция расположена у самой реки, где в бурлящей воде, словно за зеленым стеклом, видны рыбы. Когда мы возимся у орудий, поворачиваем, наводим на цель, то можем взглянуть наверх; листья, покачиваясь и кружась, опускаются вниз, желтые и красные и уже фиолетовые будто искры радостного свечения.
Разумеется, есть и другие люди, те, кто сейчас бежит навстречу пулеметному огню, навстречу танкам, крушащим их окопы, и те, кто повис на колючей проволоке, кто лежит среди рвущихся бомб, уткнувшись в грязь, и ждет, пронесет или разорвет в клочья...
И думаешь: только не искать лазейки в красоте...
Но разве поможет тем, другим, что мы сидим здесь, проклиная небо и фельдфебеля только за то, что наш суп остыл?
Мы часто вспоминаем Швейцарскую национальную выставку. Особенно после отпуска. Она относилась к лучшим временам. Как воодушевляла она нас, и прежде всего главной чертой Швейцарской Конфедерации - свободным братством разных языков!..
Здесь, в нашей тессинской деревне, нам еще хватает слов, чтобы заказать пиво, купить кисть винограда, спросить, где ближайший сортир. Но уже перед любым мальчишкой, который напялит твою каску и с детским простодушием восторгается солдатами, мы беспомощны. Мы смеемся, треплем сорванца по волосам и пожимаем плечами с дружелюбием соотечественников. Мы сидим на откосе, как в амфитеатре, и учим итальянский. Основные формы глагола, что бы это значило? Наши парни похожи на необъезженных коней, а молодому, несколько бледному, несколько худощавому, несколько нервному и очень академичному преподавателю нужны немалые усилия, чтобы продвигаться вперед согласно его плану. Нас же интересует только один вопрос - как провести любовное объяснение, причем с успехом. А все педагогические методы, то есть упрощение и повторение основных положений, воспринимаются солдатами скорей как окольный путь, если не как уловка, с помощью которой народ обводят вокруг пальца.
Быть и иметь, говорит нам худощавый учитель, - этого на сегодня довольно. Быть и иметь, "essere" и "avere" - что еще нужно человеку?
Потом мы снова возвращаемся к своим винтовкам.
Молодой учитель - тот самый, что в первый вечер сидел на свежей соломе, качал головой и говорил, что, если бы ею ученики увидели его здесь, на соломе, весь его авторитет полетел бы к чертям!
"Тебе еще нужно многому научиться", - сказал ему тогда молодой слесарь... Судя по всему, он постигал все очень медленно, как это обычно бывает с учителями. Его беспокоило лишь то, что он призван на военную службу, в то время когда существует столько нерешенных языковых проблем, здесь же, в роли солдата, он вообще не в состоянии мыслить.
Как знать, может, это благословение?
Наступит однажды время освобожденной души. И нет сомнения, что она прорвется сквозь иные плотины, и одичают сады, и оплодотворятся илом. И никто не сможет этого остановить. И те, кто сидят сейчас дома и в состоянии думать, тоже. Они, как и мы сами, не в силах понять того, что с нами происходит.
Но что-то происходит.
Иногда, например в перерыве, бывает так: опираясь руками о колени, заглядишься на жука, безостановочно снующего туда и сюда. Случайно, безо всякой цели, без умысла, просто так... Ты складываешь руки. Дремлешь, и вдруг на свете остается только это легкое давление в переплетенных руках, легкое, совсем не судорожное давление, которое все сильнее и сильнее освобождается от твоей воли. Кажется, будто ты замкнут - кольцо, кругооборот. И внезапный покой, словно и души наши замкнуты, нечто цельное, круглое...
Как это странно, вдруг ощутить себя огромным, и удивиться месту, которое занимаешь в пространстве, и тому, с какой высоты смотрит человек на земную поверхность, а потом словно бы стать снова маленьким в сравнении с окружающим миром, прямо-таки смехотворно маленьким, как карлик. Кажется, исчез всякий масштаб, словно любое соотношение с окружающим миром, с так называемой действительностью, разрешается таким образом, что она больше ничем не мешает нам, не может ни испугать, ни отвлечь. Вдруг на мгновенье видишь себя так, как представляешь себе душу камня, - ограниченное, круглое, плотное и твердое наличное бытие. И чувствуешь собственное настоящее, свою собственную душу, вошедшую в тело, - словно сам даруешь себе покой.
Сегодня произошло несчастье. Машина, в которой было семеро солдат, шла по улице, где движение было запрещено, и столкнулась с другой машиной. Говорят, четверых положили в больницу, одному раздробило челюсть, жизнь другого, телефониста, в опасности. Когда назвали его имя, нам всем показалось, что мы его знаем в лицо. Каково же было наше изумление, когда сразу вслед за этим сообщением появился вышеупомянутый телефонист с кистью винограда в руке и в отличном расположении духа...
"Ну и повезло же тебе", - сказал кто-то.
"Мне? - удивился он. - А почему?"
Маленький Бюлер, коротыш с мальчишеским лицом, отпускавший при случае потрясающие остроты, к сожалению, покидает нашу батарею. Его отправляют в больницу по ту сторону Готарда. У него больной желудок из-за того, что он работает гальваником. "Все бы ничего, - сказал он мне однажды, - но больного желудка я злейшему врагу не пожелаю". "Теперь, - рассказывает он, - они снова собираются меня резать". Если в течение трех недель мы не получим от него открытки, тогда - прощальный салют над его могилой!
Он смеется, впрочем весьма невесело.
Кто-то предлагает ему сигареты...
Бюлер помолвлен, ему нет еще и двадцати четырех, он собирался сыграть свадьбу на рождество. И вот ему еще раз приходится собрать все свое мужество и лечь под нож. А если и тогда не станет лучше...
Раздается гудок, и мы обещаем сохранить для него его место за печкой. "Бедняга, - говорят все, - надо будет послать ему открытку..."
И мы закутываемся в теплые одеяла.
Это покой, впитывающий все извне: каждый свист, каждый выстрел, пронесшийся над долиной, каждый шорох в ольховнике, сверкание реки и шепот опавшей листвы - тревожно бодрый, светлый, ясный, но не разрушительный, не гнетущий. И так явственно чувствуешь, как проникает в тебя все это, как меняешься ты, с каждым вздохом, беспрерывно меняешься, но никогда не теряешь себя.