Лот Праведный. Исход

8

Все изменилось вокруг. Вышел караван на большую дорогу, где устроены предусмотрительно для страждущих путников колодцы с прохладной чистой водой, где пестреют на горизонте шатры скотоводов, где в оазисах пышных раскинулись селенья богатые и где белеют в тени каменистых холмов небольшие города за крепостными стенами, в которых нетрудно найти пристанище в домах постоялых, поесть лакомств в харчевнях, а на пестрых базарах купить необходимое или диковинное.

Даже воздух здесь другой – смешались в нем тысячи ароматов. И легкий ветер, что дует постоянно. Как встанет солнце и нагреется земля, дует он в спину горячей струей, словно подгоняя путников подальше от мертвой пустыни. А как солнце зайдет, дует с севера знобкой прохладой, так что по ночам уже приходится укрываться одеялами в шатрах.

Спит Лот в шатре дяди своего. Спит беспокойно. Выходит он иногда посреди ночи, чтобы вдохнуть воздуха влажного, что приносит ветер с родины его отца. Смотрит на бескрайнее небесное поле, усеянное звездами словно цветами, смотрит на огромную изумрудную луну, вглядывается в темноту горизонта, будто пытаясь увидеть в ней скрытые до рассветного часа чудеса грядущего дня. Странное лихорадочное возбуждение чувствует он в последние дни. Все ему непривычно, все тревожит своей чрезмерной красотой. Привык он к однообразию скудной жизни в пустыне. Привык к жизни суровой на грани смерти. И бежит Лот, забыв про стыд, от смутной тревоги в шатер матери своей – тихо проскальзывает сквозь полог, находит на ощупь край одеяла и спешит прильнуть к родному телу. А мать словно ждет его – вот уже ее рука ласковая зарылась в его кудри и сухие горячие губы прильнули к его прохладному лбу. И сразу становится спокойно на сердце Лота. Целует он руку его ласкающую и засыпает счастливый, чтобы чуть свет, разбуженный шепотом материнским, убежать в шатер дяди, где ему быть положено.

Но однажды, проснувшись в шатре дяди и выйдя из него, чтобы пойти к матери своей с утренним приветствием, не находит Лот шатра ее – будто и не было его на месте, где был поставлен с вечера. И бежит Лот обратно в шатер Аврама, будит его, дерзко тряся за плечо, и пытается что-то объяснить, глотая от испуга слова. А Аврам лишь хмурится недовольно и требует, чтобы Лот вышел и подождал снаружи, пока он не оденется. И выходит Лот, недоумевая. А потом появляется дядя и, даже не оглянувшись на место, где стоял шатер Такхи, направляется к костру, на котором уже исходит паром похлебка утренняя. И берет Аврам чашу глиняную, в которую услужливо налил человек отвара, отпивает из нее два глотка мелких и тогда лишь говорит Лоту, стоящему над ним, глухим голосом, не смея глянуть в его сторону:

– Ушла твоя мать. Сама ушла. И Рухаму с собой увела.

А Лот молчит.

– Упрашивал я ее остаться. Еще три дня назад, как вышли мы на большую дорогу, заговорила она со мной впервые об этом. Сказала, что ей лучше уйти с дочерью, а тебе лучше остаться.

А Лот молчит.

– Думал я над этим много и решил, что она права. И отпустил ее. И дал ей двух верблюдов с добром, чтобы ни в чем она не нуждалась в дороге. И дал двух людей самых верных, чтобы служили ей впредь и оберегали. И серебра и золота дал, сколько было. Сможет она устроить жизнь свою на все это вполне безбедно, если распорядится с умом. И нет моей вины в том, что мать твоя ушла. Я лишь просьбу ее уважил разумную и помог, чем смог.

И отпил с этим последними словами Аврам еще глоток из чаши, но не успел поставить ее на ковер, как налетел на него Лот гепардом разъяренным, повалил дядю и стал бить наотмашь кулаками по лицу. И так это быстро все произошло, что никто из людей не смог защитить хозяина, и когда Лота с трудом оттащили два взрослых мужчины, остался Аврам лежать на земле, поверженный, и лицо его было залито алой кровью. А Лот бился в руках держащих его, и лягался и кусался как зверь в силках, так что пришлось его повалить, а после связать, чтобы не сделал большего или не убежал вслед за матерью. И так, связанного, усадили его на верблюда, чтобы везти дальше. Но Лот продолжал буйствовать и кричал проклятья и ругательства на дядю своего, и бил сзади головой в спину его. И пришлось его тогда посадить на другого верблюда, и того верблюда вели поочередно люди с двух сторон, чтобы не свалился Лот, продолжавший биться. А после вдруг обмяк мальчик в обмороке глубоком. Сняли Лота бережно с животного, раскинули быстро шатер и уложили в тени. А Лот впал в горячку, бредил, выкрикивая имя матери своей и имена сестер своих. А когда, наконец, на второй день, пришел в себя, отказался он от еды, которую ему подали, выбив миску из рук слуги. И от питья он отказался. И упорно молчал, не желая отвечать людям увещевавшим его. И пришлось заставлять мальчика есть и пить насильно, снова связав ему руки, чтобы не умер он от слабости. И так везли Лота до самого Ура, который был уже недалеко. А Аврам ехал мрачный и ни разу не заговорил с племянником, отдав его под наблюдение людям своим и приказав следить за мальчиком днем и ночью.

И было это неприятным и странным для всех, когда сын Арана, покинувшего родную землю и отчий кров добровольно и тайно, прибыл к шатрам деда своего связанный по рукам и ногам как дикий кабан. И позором этим был омрачен праздник великий возвращения крови Арановой в семью отчую. И Фарра ругал сурово Аврама за Такху и дочь ее, но тот лишь повторял упорно, что так будет лучше. А что лучше и почему лучше – объяснить не мог или не хотел.

9

Злость, лютую злость испытывал Лот в первые дни прибытия в стан, пылал едва сдерживаемой ненавистью к вновь обретенной родне за разлуку с матерью и сестрой. Не верилось Лоту, что любящая мать его могла по собственной воле покинуть сына. Виделись ему в этом насилие и несправедливость.

Помнил Лот еще с детства, из слов отца случайно оброненных в беседах горячих с матерью, когда, бывало, спорили они, что не жаловала родня Аранова Такху, и что через эту неприязнь пришлось Арану покинуть земли родные и кров отчий. Знал Лот, что мать его была рабыней, купленной на рынке, и стала отцу наложницей. И знал он, что, прежде матери его, была у отца жена крови царской, от которой имел он двух дочерей, ставших после женами дядьям своим. И потому был уверен Лот, что это Аврам вынудил Такху удалиться от сына, а не сама она того захотела, как ему было сказано. Вынудил ее Аврам уйти лживыми посулами, обманом и, возможно даже, угрозами явными. И был уверен Лот, что не один Аврам действовал в этом деле жестоком, а вся родня его по сговору: и брат его, и отец его, и жены дядьев. А Аврам лишь исполнил их наказ общий. И причиной всему была обида на Такху – рабыню, очаровавшую их Арана. И еще причиной был стыд, который мог лечь пятном на лицо всей семьи вместе с возвращением Такхи. Не захотели они принять рабыню чужеродную в семью как равную. И вот за все это была наказана Такха, спустя годы, отлучением от сына, в котором одном решили принять обратно кровь Аранову надменные родственники.

Но разве на то надеялась Такха, посылая к родне за помощью?!..

И проклял в душе Лот день, когда в слепящей дали бескрайней пустыни увидел караван спасительный. И проклял он дядю Аврама, и всю их семью – за предательское жестокосердие. И поклялся отомстить им. И поклялся уйти от них, чтоб разыскать мать и сестру свою Рухаму.

И не разжалобили Лота слезы слепого Фарры, когда развязали путы на мальчике слуги и подтолкнули навстречу старцу седобородому. И еле сдерживал он ненависть свою и брезгливость, когда дрожащие руки слепого старика, все в пятнах безобразных старости, ощупывали тело его и лицо. И не подкупили сердца его ожесточившегося слова умилительные, объятья страстные и поцелуи слюнявые.

И подошел к нему тогда, вслед за стариком, мужчина невысокий рыжебородый и представился дядей Нахором, и взял на руки, и поднял в воздух со смехом, и, опуская, поцеловал крепко.

И подошла вслед за ним шумно женщина с волосами цвета скорлупы миндаля, полная и веселая, и расцеловала несколько раз в обе щеки, назвав его «братцем родным», а себя Милкой.