Идеальная незнакомка

Я переживала еще в те времена, когда мы жили в полуподвальной квартирке, – и переживала не зря, я уверена. С Эмми что-то стряслось, как и со мной. Потому-то мы и попали сюда. Была причина. Мы ходили около этой причины кругами, порой касались ее, но никогда не заглядывали ей в лицо…

– Что ты там увидела? – спросила я.

– Сов. Целое семейство.

Я торопилась, поэтому не переспросила. А надо бы.

Я привыкла задавать Эмми один и тот же вопрос дважды – чтобы точно услышать правдивый ответ. Дважды – прежде чем поверить.

– Где ты была? – спрашивала я в то лето, когда мы жили вместе в Бостоне.

Она вваливалась домой по утрам, а я уже убегала на работу, – как сейчас.

– В парке, у пруда, мы запускали петарды и катались на лодочке в виде лебедя, зря ты не пошла.

– Эмми, – подступала я к ней, и она никла, словно я прижимала ее к стенке, загнав в угол, выбивала признание. – Где ты была?

– У Джона Хикельмана, на его поганой хате. Там зеркальные потолки. Убей меня, пока я еще пьяная. Пока не протрезвела и не вспомнила все…

Это укрепляло мою уверенность в том, что я рождена для своей работы. Я беспрепятственно проникала в мир другого человека, в его голову, для меня не существовало границ – представление о допустимом-недопустимом было размыто. Хождение по краю, которое снабжало меня историями. Оплошность, которая привела меня сюда.

Впрочем, тогда я верила: люди искренне хотят поведать мне правду; я великолепно умею производить впечатление, выбирать правильный момент и нужные слова; меня ждет грандиозный успех.

Задай вопрос дважды – и собеседник твой.

Я умела разговорить любого, если в истории фигурировали подростки, она была моей. В свои двадцать девять я выглядела на двадцать два и легко вписывалась в беседу, не вызывая косых взглядов.

В статье планировалось осветить неудовлетворительную работу службы психологической помощи в одном колледже. Поговорить о сложностях учебы и социальном давлении, о тех аспектах, к которым мы не готовим своих детей; о темных углах, куда может попасть каждый и откуда не видно выхода.

Вдобавок эта история должна была стать посвещением. Данью памяти. Рассказать о конкретных людях, воскресить их и заодно поведать о том, как система их бросила. Внушить читателю: нельзя допустить повторения подобного. Вот на что я нацеливалась.

Я раздобыла подробную информацию еще до приезда в студенческий городок: Кристи и Алиша, обе в прошлом году, за неделю до и через неделю после весенних каникул соответственно; Камилла и Бриджет, в следующем марте, переломный момент. Уже был продуман план статьи; я знала, что хотят услышать читатели, видела, как лучше все преподнести.

В разгар летней жары обычно резко возрастает число убийств. Мир изнывает, кондиционеры не справляются, мы лежим голышом в душных квартирах, суем голову в холодильник, льем холодную воду на живот, смачиваем затылок.

Что еще делать в такую погоду?

Жара провоцирует рост жестоких преступлений, а зима угнетает душу.

Безбрежная серость, которой нет конца и края, необходимость кутаться в кучу одежды – слой за слоем, как капуста, и уже непонятно, где ты сам. Чужой человек под чужой шкурой. То ли великан, то ли лилипут.

А вот сезон самоубийств – весна.

Моя теория: мир скидывает с себя зимнюю одежду, жизнь обновляется – а ты нет. Или да, но результат тебя не устраивает.

В общем, данная история, эпидемия самоубийств в колледже, душещипательная статья с кошмарным нутром – соблазн и ужас – подходила мне идеально.

Еще идеальней было то, что я сама когда-то училась в этом колледже. Знала всю его кухню, мельчайшие нюансы. Зимой мы шли на занятия в темноте, бродили по подземным коридорам, никогда не видели дневного света. Жужжание ламп и мрачноватая атмосфера создавали постоянный белый шум, наши голоса угасали, и мы все глубже погружались в себя, будто нас разделяло нечто материальное.

В первые дни я останавливала огромное число студентов – каждого, кто на меня смотрел, да и тех, кто не смотрел, тоже, – набирала материал, прежде чем подступиться к близкому окружению. Огромное число студентов соглашалось поговорить, если я не стану раскрывать их имен. Такое огромное, что иногда я уже не могла вспомнить источник того или иного высказывания.

Мы обсуждали в основном Бриджет – она умерла последней, да и знали ее лучше. Ее знакомые до сих пор не отошли от шока, они твердили «мы не знали, мы не знали» – рефрен этот не был для меня неожиданностью, но и сомнений не развеивал.

…Что я запомню: красноту, растекающуюся по горлу шефа; его хриплый шепот.

Господи, Лия, что ты натворила?

Шум в ушах, когда все рухнуло, когда меня вызвали в стерильный, пустой кабинет и шеф произнес страшные слова.

Клевета. Ответственность. Судебное дело. Арест.

Я сразу поняла, кто меня подставил. Ной. Выходит, его предостережение касалось не только моей репутации. Я мысленно видела, как он нашептывает Логану на ухо: «Она устроила охоту на этого профессора; доказательств не было, но она все равно обвиняла».

Я в этом не сомневалась. И по-прежнему не сомневаюсь.

На следующее утро я проснулась в школу по звонку будильника – одна. В небе висели темные тучи, по водосточным желобам стекали струи дождя.

Эмми не было, признаков ее ночного присутствия в доме – тоже.

Я проверила шкафчики в нашей общей ванной. Зубная щетка Эмми, аптечный дезодорант, расческа – все лежало на полочке медицинского шкафчика. Эмми не планировала исчезать надолго.

Я оставила новую записку возле гнома: «Эмми, позвони мне, как только зайдешь домой». И нацарапала свой номер – вдруг она его забыла.

Я хотела вновь проскользнуть в школу через боковые двери, чтобы избежать вопросов Митча о беседе с полицейскими, однако после вчерашнего это было бы, пожалуй, чересчур.

Из-за дождя ученики уже начали собираться в вестибюле. Обычно они ждали перед школой или на парковке, не заходили раньше первого звонка. Сегодня же толпились по углам, гул их голосов звучал даже тише обычного. Почти шепотом. И тут я увидела почему.

В стеклянной клетке-канцелярии стоял Кайл Донован, вчерашний детектив. Разговаривал с секретарем. Та кивнула в мою сторону, едва я приблизилась к окнам. Он посмотрел на меня, я притормозила. Ученики наблюдали. Я чувствовала их взгляды. Хуже того: я чувствовала, как история на глазах обретает очертания – и затягивает меня внутрь.

– Мисс Стивенс, – окликнул Донован, и я замерла. – Где мы можем побеседовать наедине?

– Мой класс подойдет? – предложила я.

Этот вариант предполагал ограничение по времени. Пятнадцать минут до первого звонка – потом ученики заполнят коридоры. Я хотела себя обезопасить. Не представляла, что известно Доновану, что именно он выяснил. Зато представляла, как ведутся подобные расследования: как коп набирает номер «старого приятеля» из Бостона и просит пробить одно имя.

Донован махнул рукой – мол, после вас. Наши шаги отдавались в коридорах гулким эхом. Нащупывая ключ и вставляя его в замочную скважину, я старалась выглядеть спокойной.

В первое мгновение пустой класс всегда казался чужим – затхлым и холодным, – пока не вспыхивал свет и ученики не наполняли воздух ароматом цитрусового шампуня, этого подросткового одеколона. Я опустила сумку на свой стол у боковой стены и выжидательно застыла. Донован огляделся – сесть ему было некуда, только за ученическую парту. Он взгромоздился на одну из них сверху, задал неофициальный тон. Отлично. Я прислонилась к учительскому столу. Скинула туфлю, почесала лодыжку обутой ноги.

– Чем могу помочь, детектив? – небрежно спросила, а у самой сердце замерло.

– Кайл, – поправил он.

– Кайл, – повторила я.

Один, без коллег, в моем классе он воспринимался не так, как вчерашний детектив Донован. У него белел шрам на лбу, почти на линии роста волос. Темно-карие глаза. Каштановые волосы. Легкая небритость. Не ночевал дома?