Идеальная незнакомка

Пожалуй, самое лучшее в домике было то, что он – мой. Хотя это не совсем верно. Мое имя стояло в договоре аренды, моя еда лежала в холодильнике, мое моющее средство оттирало цветочную пыльцу с раздвижных стеклянных дверей.

Однако сам дом принадлежал другому человеку. Мебель – тоже. Я мало что привезла с собой из Бостона, из односпальной квартирки в знаменитой высотке Пруденшел-центра. Да и не так уж много вещей я там нажила: барные стулья, не подходящие к стандартному столу; два комода, небольшой диван и кровать, которую дешевле выкинуть, чем транспортировать.

Возможно, мое критическое отношение к нынешнему жилью вызвали мамины слова?

Я решила объяснить ей свой отъезд из Бостона благородными мотивами, сыграть на ее любви к милосердию и порядочности. Друзьям она характеризовала нас с сестрой так: «Ребекка помогает тем, кого можно спасти, а Лия говорит от имени тех, кого спасти нельзя». Поэтому кардинальные перемены в моей жизни мама наверняка преподнесет под соусом: «Дочь решила сделать перерыв в карьере – ради помощи нуждающимся детям». Если уж кто и сумеет всех убедить, то только мама.

Я выдала идею переезда за свою, не стала рассказывать, что на самом деле я просто ухватилась за чужой план, что мне больше некуда податься, что чем дольше я бездействую, тем теснее смыкается вокруг меня кольцо.

Мы с Эмми уже внесли задаток; я торопила время, грезила о новом мире. Все собиралась с духом для звонка. Хотела застать маму по дороге на традиционное кофепитие с «девочками». Репетировала речь, готовила контраргументы.

– Я увольняюсь и уезжаю из Бостона. Буду преподавать в старшей школе, уже и работу подыскала. Западная Пенсильвания. Ты ведь знаешь, даже у нас в Америке много мест, где люди бедствуют. Нет, я не одна. Помнишь Эмми? Я жила с ней, когда проходила стажировку после колледжа. Мы едем вместе.

Первой реакцией мамы было:

– Не помню я никакой Эмми.

Словно это самое важное. Впрочем, именно так мама и действовала: упирала на мелочи и в конце концов добивалась пожертвования даже от самых несговорчивых. Вместе с тем ее манера вести расспросы помогала нам разобраться, надежны ли наши планы, не основываем ли мы их на зыбкой мечте, не рухнут ли они при первом же испытании.

Я поднесла телефон к другому уху.

– Я жила с Эмми после колледжа.

В наступившей тишине отчетливо слышались мамины мысли: «Точнее, после того, как тебя не взяли на обещанную работу, и ты пошла на неоплачиваемую стажировку и осталась без жилья?»

– Я думала, ты поселилась с… как же ее звали? Рыженькая такая девочка? В колледже вы жили в одной комнате?

– Пейдж. – Я, как обычно, представила не только ее, но и Аарона. – Да, сначала с Пейдж, но только первое время.

– Ясно, – протянула мама.

– Я не прошу у тебя разрешения, мам.

Его-то я как раз и просила. Она это понимала. Я тоже.

– Приезжай домой, Лия. Приезжай, давай все обсудим.

Ее руководящие указания вели нас с сестрой к высоким достижениям, начиная со средней школы. Мама берегла нас от своих собственных ошибок и промахов. Растила независимых успешных дочерей. А я ставила этот статус под угрозу.

– Не понимаю. – Мама зашла с другой стороны. – Ты ни с того ни с сего взяла да и уволилась?

– Да.

– Почему?!

Я закрыла глаза и представила, будто мы – совсем не мы, будто я могу смело ответить: «Потому что у меня проблемы, ужасные проблемы». Затем расправила плечи и выдала заготовленную речь:

– Потому что я хочу заниматься чем-нибудь важным. Не просто добывать и пересказывать факты. В газете я лишь тешу свое самолюбие, больше ничего не делаю. В стране не хватает учителей, мам. Я могу быть полезной, по-настоящему.

– Да, но почему в Западной Пенсильвании?

Мамин тон был весьма красноречив. Из рассказов Эмми я представляла Западную Пенсильванию новой разновидностью знакомого мне мира, где есть место для новой – другой – меня. Заманчивая перспектива. Однако мир моей мамы имел форму подковы. Он описывал дугу от Нью-Йорка до Бостона, охватывая весь Массачусетс (но огибая Коннектикут). Мама осела в эпицентре – западном Массачусетсе – и удачно разместила на каждом конце подковы по дочери. Создала правильный, совершенный мир. Переезд в любое место за пределами дуги приравнивался к неудаче той или иной степени.

Всего лишь одно поколение отделяло мою семью от жизни, которая выглядела так: арендованная квартира с жутким водопроводом, необходимость снимать комнату с кем-нибудь на пару, город с незапоминающимся названием, бесперспективная работа. Когда отец ушел, я по малолетству еще не понимала масштабов бедствия. Но знала – первое время мы целиком зависели от милости окружающих. Тяжелые годы неопределенности, о которых мама никогда не рассказывала и о которых сейчас предпочитала забыть. Словно их и не существовало.

Наверное, для нее мое решение означало шаг назад.

– Хорошие учителя нужны везде, – ответила я.

Мама помолчала, затем вроде бы уступила – медленно и неохотно произнесла: «Да».

Я положила трубку – получилось! – но облегчение тут же сменилось болью. Мама вовсе не уступила. Хорошие учителя нужны везде, да, но ты к ним не относишься.

Она не хотела меня обидеть. Мы с сестрой были отличницами, получали государственную стипендию, нас обеих с радостью приняли в колледжи. Мама имела полное право усомниться в моем решении – тем более столь внезапном.

«Уволилась», – сказала я ей. Не солгала, просто сообщила урезанный вариант правды. На самом деле увольнение оказалось наиболее приемлемым вариантом – и для газеты, и для меня. На самом деле я потеряла работу в той единственной сфере, где я профессионал, а новой не нашла – и не найду никогда. На самом деле хорошо, что мама дала мне столь банальное имя, – ох и ненавидела же я его в детстве! С таким именем легко раствориться в толпе, стать незаметной. Рядовое имя из рядового списка.

Я уже собралась в школу, а Эмми еще не приехала. Обычное дело. Она работала в ночную смену, да еще встречалась с неким Джимом, чьи легкие – судя по голосу в телефонной трубке – давным-давно выел табачный дым. Я считала, что Джим ни капельки не подходит Эмми и что она незаметно скатывается назад, как и я. Однако я прощала ей эту слабость – знала, как влияют на людей здешние места, как легко покой уступает место пустоте и как хочется иногда ощутить рядом чье-нибудь присутствие.

В будни мы с Эмми, бывало, не виделись по несколько дней подряд. Но сегодня четверг, я должна внести арендную плату. Эмми всегда оставляла деньги на столе, под разноцветным садовым гномом – она его нашла и водрузила в центре стола в качестве украшения. Я в очередной раз подняла гнома за красную шляпу и убедилась, что под ним пусто, – лишь несколько крошек.

Задержки с выплатами тоже были для Эмми делом обычным.

Я оставила ей записку возле стационарного телефона – на нашей «доске объявлений». Написала большими буквами «АРЕНДНАЯ ПЛАТА» и прижала клейкий листок к деревянной стенной панели. Все записки, которые я писала в начале недели, Эмми сняла: ГЛЯНЬ СЧЕТ ЗА ЭЛЕКТРИЧЕСТВО, МИКРОВОЛНОВКА СЛОМАНА, МИКРОВОЛНОВКУ ПОЧИНИЛИ.

Я раздвинула стеклянные двери, стукнула по выключателю, поискала в сумочке ключи от машины – и поняла, что забыла мобильный. Повернула назад; сквозь распахнутые двери в дом ворвался ветер; желтый бумажный листок – АРЕНДНАЯ ПЛАТА – спланировал на пол и скользнул под деревянную этажерку, куда мы складывали почту.

Я заглянула под этажерку и обнаружила там настоящее безобразие. Много клейких листков. ПОЗВОНИ ДЖИМУ – надпись наполовину скрывал другой квадратик. Еще записки, лицом вниз. Выходит, Эмми их не снимала, они просто падали в щель между мебелью и стеной – причем не одну неделю.

Мобильного у Эмми не было – прежний номер остался подключен к тарифному плану бывшего парня, а она не хотела выдавать ему свое местонахождение. Без мобильного телефона я бы чувствовала себя голой и беспомощной, но подруга утверждала, что жить без него здорово, никто тебя не дергает. Поначалу это казалось милым чудачеством – Эмми ведь такая оригиналка! – но теперь выглядело неразумным эгоизмом.