Страница 3 из 30
– Даже не мечтай, – заявил он коту. – Кошачья еда – мыши и крысы, хотя ты, кот-ворюга, предпочитаешь колбасу. Прочь! Я же сказал – прочь! – Серый кот спокойно облизывал розовую подушечку лапы, но, услышав второе «прочь», бросился удирать со всех ног, взлетел на дощатый забор позади банка – и был таков. – Слово-то волшебное, – задумчиво произнес Итан, вернулся в кладовую и закрыл за собой дверь.
Проходя по пыльной кладовой к створчатой двери в магазин, он услышал доносившийся из туалета шепот воды. Итан открыл фанерную дверь, включил свет и спустил воду. Затем распахнул стеклянную дверь с проволочной сеткой и надежно зафиксировал ее деревянным бруском, который подвинул ногой.
Из-за опущенных штор в магазинчике царил зеленый полумрак. Снова полки от пола до потолка, аккуратно уставленные консервами в сверкающей жестяной и стеклянной таре, – настоящая библиотека для желудка. С одной стороны – прилавок, кассовый аппарат, бумажные пакеты, упаковочная бечевка и – главный предмет гордости – из нержавеющей стали с белой эмалью холодильный шкаф с компрессором, бормочущим что-то самому себе. Итан щелкнул выключателем, и голубоватый неоновый свет залил мясные нарезки, сыры, колбасы, котлеты, бифштексы и рыбу. Рассеянный свет, наводнивший помещение, напомнил Итану собор в Шартре. Он помедлил, любуясь органными трубами из банок с томатной пастой, часовнями из горчицы и оливок, сотнями овальных гробниц для сардин.
– Единум и единокус, – гундосо протянул Итан, подстраиваясь под манеру исполнения литаний. – Един единомышус, что единожукус, все единус, Господи… амииииинь! – пропел он.
Итан так и слышал комментарий жены: «Что за глупости! Ты можешь оскорбить чувства верующих. Нельзя так поступать с людьми, Итан!»
Продавец в бакалейной лавке – в лавке Марулло, – муж и отец двух очаровательных деток. Когда ему побыть одному? Днем занят с покупателями, вечером – с женой и детишками.
– В туалете – где же еще?! – громко объявил Итан. – Причем прямо сейчас, пока я не открыл шлюзы. О! Мускусно-тускло, пахуче-текуче, натужно и звучно праздное время в уборной течет! Ну, и чьи чувства я задел, моя сахарная ножка? – обратился он к жене. – Здесь нет никого-никогошеньки. Только я и мои единум-единокус, пока… пока я не отопру чертову входную дверь!
Из ящика рядом с кассой он достал чистый фартук, развернул его, расправил тесемки, обернул вокруг туловища, завязал тесемки впереди, потом отвел длинные концы назад и затянул на бантик.
Фартук был длинный, почти до середины голени. Итан поднял правую руку, сложил пальцы в пригоршню, ладонью вперед, и объявил:
– Внимайте мне, консервированные груши, маринованные огурчики и пикули в острой заливке! «И как настал день, собрались старейшины народа, первосвященники и книжники, и ввели Его в свой синедрион…»[5] Заметьте, и как настал день. Эти мерзавцы вставали рано и времени зря не теряли. Ну-ка, что там дальше? «Было же около шестого часа дня», по-нашему, полдень, «и сделалась тьма по всей земле до часа девятого, и померкло солнце». Как видите, я прекрасно все помню. Боже милосердный, до чего он долго умирал, я бы даже сказал – невыносимо долго! – Итан уронил руку и задумчиво оглядел уставленные консервами полки, будто ждал от них ответа. – Теперь ты молчишь, Мария, моя пышечка. Ты ведь дщерь иерусалимская? «Не плачьте обо Мне, – сказал Он. – Но плачьте о себе и о детях ваших… Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?» До сих пор сердце разрывается! Тетушка Дебора обработала меня на славу. Шестой час еще не наступил…
Он поднял зеленые шторы на больших окнах и сказал:
– День, войди!
Он отпер входную дверь.
– Мир, входи!
Он распахнул забранные железными прутьями двери и закрепил их в открытом положении. Утреннее солнце нежно ласкало тротуар, как и должно быть в апреле, ведь оно только что встало аккурат там, где Главная улица упиралась в бухту. Итан сходил в туалет за метлой – пора было подметать перед магазином.
День, бесконечный день вовсе не однороден. По мере продвижения солнца по небу меняется не только освещенность, преобразуются фактура и эмоциональный фон, форма и смысл; день деформируется под действием тысячи факторов вроде времени года, жары или холода, полного штиля или нескольких ветров, дующих одновременно; его корежит от запахов и вкусов, текстуры льда или травы, набухших почек, распустившихся листьев или голых безжизненных ветвей. Вместе с днем меняются и его подданные – насекомые и птицы, кошки и собаки, бабочки и люди.
Тихий, сумрачный и сокровенный день Итана Аллена Хоули закончился. Человек, ритмично подметавший тротуар, был уже не тем, кто мог читать проповеди консервам, или распевать литании, или дурачиться в уборной. Он сгреб окурки и обертки от жвачки, шелуху от распустившихся почек и обычную уличную пыль и передвинул кучку мусора к водосточной канаве, где его потом заберут рабочие на серебристом грузовике.
Мистер Бейкер с достоинством следовал от своего дома на Кленовой улице к красной кирпичной базилике, в которой располагался Первый национальный. Ну и что, если шаги его были разной длины, вряд ли кто-нибудь был в курсе его детской привычки аккуратно перешагивать через трещины в асфальте, чтобы не сломать спину своей матери?[6]
– Доброе утро, мистер Бейкер, – поздоровался Итан и перестал махать метлой, чтобы не запылить наглаженные саржевые брюки банкира.
– Здравствуй, Итан. Прекрасное утро!
– Весна пришла, мистер Бейкер. Сурок снова не ошибся.
– Ну да, ну да. – Бейкер помолчал. – Итан, я хочу с тобой потолковать. По завещанию брата твоя жена получила тысяч пять, верно?
– Шесть с половиной после уплаты налогов, – кивнул Итан.
– Они просто лежат в банке. Нужно их куда-нибудь вложить. Об этом я и хочу с тобой потолковать. Денежки должны работать!
– На шести с половиной тысячах много не заработаешь, сэр. Они лежат себе и ждут крайнего случая.
– Итан, деньги не должны лежать мертвым грузом!
– Да как вам сказать, сэр. Помните? «И даже тот, кто лишь стоит и ждёт…»[7].
Голос банкира резко похолодел.
– Не понял. – Судя по его тону, Бейкер прекрасно все понял и счел Итана дураком. Тот обиделся, и обида породила ложь.
Метла выписала по тротуару изящную дугу.
– Видите ли, в чем дело, сэр… Эти деньги – гарантия благополучия Мэри, если со мной что-нибудь случится.
– Тогда тебе следует застраховать свою жизнь на часть суммы.
– Однако это мера временная, сэр. Деньги достались Мэри в наследство от брата. Ее мать пока жива. И прожить она может еще много лет.
– Понимаю. Иногда старики становятся обузой.
– А иные еще и сидят на своих деньгах. – Выдав эту ложь, Итан бросил взгляд на банкира, который начал медленно наливаться краской. – Видите ли, сэр, вложив деньги Мэри, я могу потерять их точно так же, как некогда свои, и прогорю, как в свое время мой отец.
– Так то дела давно минувших дней, Итан! Да, ты здорово прогорел, но времена меняются, возникают новые перспективы.
– Перспектив у меня было предостаточно, мистер Бейкер, лучше бы я обладал толикой здравого смысла. Не забывайте, что после войны магазин принадлежал мне. Полквартала недвижимости продал, чтобы купить для него товаров. На том все и кончилось.
– Знаю, Итан. Я ведь твой банкир. И дела твои знаю не хуже, чем доктор – пульс своего пациента.
– Еще бы. Мне хватило пары лет, чтобы обанкротиться. Для расплаты с долгами пришлось продать все, кроме дома.
– Не так уж ты и виноват. Только из армии вернулся, опыта в бизнесе никакого. К тому же тебя угораздило открыть свое дело аккурат в кризис, хотя мы и называли его временным спадом в экономике. На мели оказались коммерсанты и поопытней тебя.
– А уж на какую мель сел я… Впервые в истории Хоули стал продавцом в бакалейной лавке у макаронника!
5
«И как настал день…». Лука. 22:66–23:45.
6
В США есть детское суеверие: на трещину в асфальте наступаешь – мамину спину ломаешь.
7
Последняя строфа сонета Джона Мильтона «О своей слепоте». Перевод С. Шестакова.