Ева

Фалько не сомневался, что обе они долго еще будут шептаться об этом в сокровенных беседах.

– Так вы родом из Хереса? Из тамошних Фалько?

– Более или менее.

– Я знавала некоего Альфонсо Фалько… Вам это имя ничего не говорит?

Медленная глубокая затяжка. Взгляд, рассеянно следящий за кольцами голубоватого дыма. Альфонсо – это его старший брат. По смерти отца он вел семейное дело – коньяк «Император», сухой херес «Дядюшка Маноло», сеть винных погребков и прочее. Он же заботился об овдовевшей матери. После мятежа, когда бежали или были расстреляны синдикалисты, превратившие налаженный бизнес в хаотическое народное предприятие, он вернул себе свою собственность. Лоренсо больше десяти лет не виделся ни с кем из родных. Не виделся и не переписывался. Притча о блудном сыне – или брате – не универсальна: есть овцы, которые, раз отбившись от стада, никогда не возвращаются назад. И не всякий Каин сцепится с Авелем. Иной Каин просто соберет вещички и скажет: забирай, братец, стада-отары с полями-огородами, кушай на здоровье.

– Говорит. Но негромко.

– У Альфонсо две сестры – Лолита и Питуса. Жена у него – урожденная Гордон.

– Очень может быть.

– Он в самом деле вам не родня?

– Нет. – Фалько выиграл бы конкурс на самую искреннюю физиономию. – Совсем не родня.

– Он обманывает тебя, – сказала Ческа.

– Да что ты говоришь?

– Я тебе говорю – обманывает!

Еще минут десять текла приятная беседа о пустяках. Фалько смешил дам, рассказывая придуманные с ходу забавные истории – о моде и кино, о путешествиях, отелях, городах и весях и людях. В этом жанре он не знал себе равных. Время от времени, не прерывая рассказ, он взглядывал на Ческу попристальней, и та отводила глаза. Иногда он чувствовал ее взгляд на себе. Текучий изумруд глаз. Будто сошла с полотна Хулио Ромеро де Торреса, снова подумал он. Смугловатый оттенок шелковистой кожи напоминал, что какая-то прабабка-цыганка смешала свою кровь и разделила свою судьбу с художником, писавшим ее обнаженной. Нежданное воспоминание о муже в начищенных сапогах и с пистолетом на боку заставило Фалько внутренне усмехнуться. По лицу скользнула злорадно-шкодливая гримаса.

В этот миг Луиза Сангран взглянула на часы, которые носила на правом запястье, и сказала:

– Боже мой, я совсем забыла, что должна сейчас быть в церкви Спасителя. Мы с дамами собрали пожертвование в пользу сироток, надо отдать его настоятелю.

– В Саламанке я сказала тебе, что ты негодяй.

– А я ответил – да, что есть, то есть.

Придет день, и я умру, подумал Фалько, или состарюсь, и такого больше никогда не будет. А потому надо как можно крепче запечатлеть это в памяти, сберечь перед неизбежным пришествием дряхлости и распада. Сунув руки в карманы, не расстегнув и верхнюю пуговицу на пиджаке, зажав дымящийся окурок последней сигареты в углу рта, он стоял неподвижно и смотрел на Ческу. В спальне, где было полутемно от задернутых штор, она, не давая ему прикоснуться к себе, сама едва ли не с вызовом сбросила с себя одежду. И сейчас оставалась в одних туфлях на высоких каблуках: между черными чулками и поясом с уже отстегнутыми подвязками как-то беззащитно открывался кусочек тела. Торчали вперед небольшие вздернутые груди, плотные и тугие, как и все ее тело, будто подсвеченное в полумраке гипнотическим мерцанием зеленых глаз. И Фалько ощущал огромную, совершенно искреннюю жалость к тем миллионам мужчин, которым никогда не было и не будет дано насладиться близостью такой женщины.

– Оставайся на месте, – услышал он.

Фалько медленно приходил в себя. Не сразу, с трудом он вновь почувствовал собственное тело, вернул себе власть над ним. Он испытывал не возбуждение, а скорее выжидательное любопытство. Не вожделение, а восхищение. Ни одно зрелище в мире не может сравниться с этим, промелькнуло у него в голове. Нет ничего совершеннее. Великолепнее.

– Боюсь, что не смогу, – ответил он мягко.

И улыбнулся в спокойном сознании собственной силы. Женщина снова приказала не шевелиться, и тогда он, слегка тряхнув головой, погасил сигарету, растер ее подошвой о глазурованную плитку пола и сделал шаг вперед. Ческа, не отступив, хлестнула его по щеке. Бац. Ударила сильно – так, что голова его мотнулась в сторону. Сильно и больно – длинные ногти слегка оцарапали ему щеку. Когда Фалько вновь посмотрел на Ческу, изумруды ее глаз затуманились, а рот полуоткрылся, показывая почти фосфоресцирующие в темноте белейшие зубы. До него доносились ее глубокое размеренное дыхание и удары сердца. Они звучали совсем близко. Бум… бум… бум. Тогда он перехватил руку, занесенную для нового удара, и медленно развернул женщину так, что она оказалась лицом к застеленной, с неснятым покрывалом кровати, согнул, заставив упереться в него обеими руками.

– Сумасшедший.

Над черными чулками и поясом чередой волнисто-плавных изгибов простерлось шелковистое тепло ее бедер, талии, спины, шеи. Фалько так неспешно, словно в запасе у него была вечность, промял пальцами теплую цепочку позвонков и остановился у последнего. Потом уже на коленях, не раздеваясь, а только ослабив узел галстука, прильнул к нему губами.

– Любовь моя… – пробормотала она.

Фалько, не отрываясь от своего занятия, усмехнулся про себя. Он не ошибся. Женщины предусмотрительны и неизменно сперва влюбляются.

В начале одиннадцатого он, насвистывая, возвращался в отель. Перед этим слегка закусил, не присаживаясь, у стойки таверны, и теперь неторопливо шагал по улице. Вечер был холодный, от близкой реки тянуло сыростью, и он озяб. Пройдя собор и Алькасар, поднял воротник пиджака. Фалько устал и хотел спать. Чемодан был собран, и в обозримом будущем Фалько собирался принять горячую ванну и лечь спать, пока за ним не приехали и не повезли на аэродром.

Уличное освещение было скудно – боялись налетов республиканской авиации. Молодая луна висела еще так низко, что вокруг царила полутьма, а улица Рейес-Католикос и вовсе тонула во мраке. Фалько миновал кирпичный, отделанный изразцами портик отеля и направился ко входу, где единственная лампочка освещала ступени крыльца. И в тот же миг хлопнула дверца почти невидимой в темноте машины, и два темных силуэта загородили ему дорогу. Луч фонаря ударил в лицо и ослепил.

– Лоренсо Фалько?

В первую минуту он ничего не ответил. Но насвистывать ему расхотелось. Он подобрался, напрягся, приготовился отбиваться, если обнаружатся враждебные намерения. Никак не успокаивало, что в темноте прозвучало его имя. Особенно в Севилье. Тот, кто держал фонарь, теперь осветил отогнутый лацкан своего пиджака. Под отворотом оказался полицейский значок.

– Что вам угодно?

– Придется проехать с нами. Уладить кое-какие формальности.

– Вы шутите?

– Нисколько.

Фалько показал на вход в отель:

– Я бы предпочел уладить формальности внутри. При свете. Видя ваши лица.

– Времени нет.

Тем временем второй зашел Фалько за спину и упер ствол пистолета ему в поясницу.

– Садитесь в машину.

– Вы не имеете права!

Второй рассмеялся. Первый погасил фонарь и повел Фалько к машине, подхватив его под руку. Крепко, но не грубо.

– Имеем, имеем, – приговаривал он убедительно.

Фалько перестал упираться. Что было делать? Судя по ощущению, ему тыкали в спину пистолетом изрядного калибра, способным в клочья разнести печень. 45-й, вероятней всего. Его усадили назад, слева, а человек с пистолетом устроился рядом, не опуская оружие. Второй сел за руль, включил зажигание.

– Сиди смирно, – сказал человек с пистолетом. – Чтоб не хлопнуть тебя ненароком.

Переход на «ты» ничего хорошего не сулил. Фалько снял шляпу и принялся незаметно нащупывать за лентой бритвенное лезвие, но сосед шляпу у него вырвал и швырнул ее на переднее сиденье, рядом с водителем.

– Замри.

Фалько медленно перевел дыхание, а соображать попытался поскорей. Логично было представить за полицейскими фигуру полковника Керальта. Он был не только шефом Гражданской Гвардии, но и главой полиции безопасности. Или тайной полиции, как ее чаще называли. В руках у него была власть почти абсолютная – такая же, какую по ту сторону фронта имела ЧК: слежка, допросы, избиения, пытки. Обычные методы. Разница лишь в том, что у республиканцев каждая партия, фракция, секция действует на свой страх и риск, никому не давая отчета, а у франкистов все централизовано и подчинено неумолимой военной дисциплине. Керальт – человек, а человек, как известно, это стиль, или, быть может, стиль непременно находит себе подходящего человека. Естественно, как сказал агент с пистолетом, случается кого-то и хлопнуть ненароком. И не одного. Без суда и следствия и бумажной волокиты. Так очищается возрожденная Испания.