Диагноз доктора Холмса

Но один человек Леона все-таки принял… Один человек открыто возразил Диме, указал, что в любви нет греха, что можно любить даже чудовище, не оправдывая при этом его преступление. Что Леон сам по себе не так уж плох даже тем, что очень похож на отца, потому что взял у того только лучшее.

Анна.

Он не встречался с ней и даже не позволял себе вспоминать о ней – обычно не позволял. Леон делал исключение лишь в дни, когда ему становилось совсем уж тошно от своей правильной жизни. Тогда он укрывался в воспоминаниях и думал о том, что где-то в мире есть она, а значит, все не так уж плохо.

Они встретились, когда расследовали серьезное преступление, и Леон быстро понял: они похожи. Похожи природой, темным прошлым, любовью к свободе. Только Анна, в отличие от него, не стеснялась себя и жила совсем уж неправильно, но гораздо более счастливо.

Он не думал, что их связь зайдет так далеко. Да у них вроде как и не было связи – они никогда не говорили об этом! Но именно благодаря ей он снова хотел просыпаться по утрам, он узнал, что значит настоящее взаимопонимание с другим человеком, родство… любовь? Может быть, и любовь.

Когда возникла необходимость рискнуть ради нее жизнью, Леон без сомнений решился. Он чуть не отправился на тот свет, но ни разу не пожалел об этом. Потому что Анна не пострадала – и она осталась рядом с ним!

Теперь, когда он знал, каково это – не выбирать женщину по заданным параметрам, а чувствовать ее, – он не мог больше оставаться с Лидией. Это было бы нечестно по отношению к ней так же, как к нему самому. Лидия тоже заслуживала, чтобы ее любили, и Леон хотел расстаться с ней в первую очередь ради этого, потому что Анна никогда даже не намекала, что они могут быть вместе.

В глубине души он на все решился, даже притом что его никто бы не поддержал. Он готов был вынести скандалы со стороны Димы, слезы Лидии, готов был оставить ей все, что у него было, лишь бы это поскорее закончилось. Но тут Лидия объявила ему, что беременна, и свобода, к которой он так рвался, снова скрылась за горизонтом.

Он не мог бросить собственного ребенка – а Леон не сомневался, что в случае развода Лидия его и близко к малышу не подпустит. Он сам рано остался без отца и знал, что это такое. Нет, он должен был отказаться от собственных желаний, погрузиться в правильную жизнь, чего бы это ни стоило. Расследование закончилось, и его можно было воспринимать как путешествие, приключение даже, но никак не стиль жизнь. Потому что жизнь – вот она, с хорошей работой, женой и ребенком.

Когда он был в больнице, они с Анной поссорились. Для Леона это не было так уж важно, он все равно хотел вернуть ее, когда выпишется. Но потом он узнал о грядущем отцовстве… Дима сразу сказал ему, что им с Анной больше нельзя видеться, да Леон понимал это и без его нотаций. Он не смог бы оставаться равнодушным рядом с ней и делать вид, что они просто друзья. А она никогда не дала бы ему бросить ребенка: для нее и брак был нерушимой стеной, не говоря уже о детях.

Поэтому он написал ей длинное письмо, объясняющее, почему им больше нельзя встречаться. Анна ответила коротко и очень вежливо, но от этой холодной вежливости почему-то становилось только хуже. Они и правда больше не общались.

Он мог бы все вернуть. Он знал, где она живет, знал наизусть ее телефон. Однако Леон держался, на силу воли он никогда не жаловался. Он думал о том, что должен делать, ну а счастье… может, Дима в чем-то прав, и для тех, у кого «дурная кровь», счастье – это путь к беде?

В первые дни после выписки он был слаб, и это по-своему помогало. Леон много спал, лекарства мешали мыслить здраво, они защищали его от отчаяния. Однако он восстанавливался удивительно быстро, и вот ему снова хотелось полноценной жизни, которая почему-то не совпадала с правильной.

Леон не знал, что будет дальше. Он просто плыл по течению, ожидая, когда оно само переменится.

– Зай, привет, что делаешь?

Лидия привычно входила в его кабинет без стука, полагая, что это не его кабинет, а детская. Лучшим доказательством тому служили пакеты игрушек и одежды, заполнявшие пространство. Третий месяц беременности еще не перешел в четвертый, и Леон боялся даже предположить, что будет дальше.

– Читаю, – отозвался он, не отрываясь от планшета.

– А что читаешь?

– Статью.

– Про что?

Она присела на краешек дивана, всем своим видом показывая, что никуда не уйдет. Лидия считала, что им нужно стать мило воркующей семьей, супругами, которые делятся друг с другом всем и увлеченно обсуждают новости за обеденным столом.

Проблема заключалась в том, что несколько лет брака показали: у них нет общих интересов.

– Тебе это не понравится, – предупредил Леон.

– Ой, да ладно тебе! Это всего лишь статья, что в ней может быть страшного?

– Она про убийство Дэнни Касоларо.

Лидия нервно дернулась, но все же не сдвинулась с места. Чувствовалось, что она с куда большим интересом обсудила бы ползунки или детские имена, но пока приходилось терпеть. Она чувствовала, как близко был развод, и, хотя опасный момент миновал, расслабляться она не спешила.

– Ну, может, мне тоже интересно! – заявила она. – Кем он был?

– Журналистом. Он вел расследования в частном порядке и обнаружил в американском правительстве тайную сеть коррумпированных следователей и чиновников, называвшуюся, по его словам, «Осьминог». А вскоре его нашли в ванной отеля с перерезанными венами.

Как он и ожидал, Лидия быстро сдалась:

– Дорогой, ну это же ненормально!

– Что именно?

– То, что ты смакуешь такие ужасы!

– Я не смакую, я просто изучаю дело, которое не было раскрыто.

Убийца Дэнни Касоларо так и остался неизвестным, потому что официально никакого убийцы не было. Ванная, перерезанные вены, да еще и предсмертная записка – классический сценарий самоубийства! Правда, если не учитывать целую серию подозрительных деталей.

Например, то, что Касоларо боялся крови и, решив расстаться с жизнью, наверняка выбрал бы способ, не связанный с его фобией. К тому же в отеле он оказался из-за встречи с предполагаемым информатором и перед поездкой предупредил брата, что любой несчастный случай, связанный с ним, следует воспринимать как нападение. И вот он мертв, а никто не желает проводить расследование – тоже, по-своему, очевидная ситуация. Правда, другой журналист того времени предположил, что Касоларо специально мог сделать свое самоубийство похожим на убийство, чтобы привлечь внимание к громкому делу. Но это казалось Леону не слишком вероятным.

Он читал такие статьи, потому что скучал по расследованиям. Постоянное напряжение, адреналин погони, риск… все это было, пожалуй, не слишком хорошо, но он чувствовал себя живым! А теперь что? Дни стали одинаковыми, медленными и бездарными.

Лидия вряд ли могла понять это, но она все равно неожиданно сменила гнев на милость.

– Да уж, почитай, почитай внимательно! – сказала она.

– Хм… не то чтобы мне не важно супружеское позволение, но с чего это вдруг? Ты же у нас обычно кричишь, что чтение таких вещей нарушает светлую энергетику детской! А теперь что? Мрак, испускаемый моей душой, удастся отмыть?

– Очень смешно, – отмахнулась Лидия. – Нет, я хочу, чтобы ты почитал, к чему приводят частные расследования! Преступлениями должна заниматься полиция, и точка.

– А если полиция не справляется?

– Все равно в это не должны соваться бывшие следователи, рискуя оставить жену вдовой, а сына – без отца.

– Ты пока не знаешь, сын ли это…

– Чувствую, что сын, а ты не меняй тему! Мы оба знаем, к чему привела твоя детективная самодеятельность!

Даже если бы он не понимал, она бы подсказала ему, бросив взгляд на ингалятор, лежащий на столе.

Ранение, полученное во время расследования, едва не лишило его легкого, помогло разве что чудо. Но даже так он оказался в реанимации, пережил сложнейшую операцию и теперь вынужден был приложить немало усилий для реабилитации. Ему запрещено было тренироваться, поднимать тяжести и даже бегать. Леон пытался осторожно нарушать эти запреты, и иногда у него даже получалось, но чаще всего он начинал задыхаться и вынужден был использовать ингалятор и кислородный баллон. Врачи утверждали, что это рано или поздно пройдет, но сырая и холодная погода ноября ему точно жизнь не упрощала.