Проксиома созвездия Лжи

Перед сеансом нужно было еще продать лишний билет, но среди кишащей народом лестницы кинотеатра «Россия» проблемой это явно не было. Красивая, вернее, очень красивая молодая женщина в крашеной ондатре остановилась рядом с Федором, точно уловив его намерения, еще до того, как он достал билет из кармана. На перехват «лишнего билетика», как голуби на хлебный мякиш, сразу же бросились человек пять или шесть, но женщина с победоносной улыбкой на тщательно подведенных яркой помадой губах уже сжимала в пальцах вожделенную синюю бумажку. Пока она расплачивалась за билет, Федору даже сквозь ее неординарную красоту бросилось в глаза, что, будучи на первый взгляд очень хорошо и недешево одетой, обтягивающие ее тонкие длинные пальцы перчатки были тонки не по сезону, а набирая нужную сумму, она вытаскивала из недр кошелька едва ли не все его содержимое, последний рубль складывая серебром и медью.

На просмотре они, естественно, сидели рядом, и Федор, ощущая тонкий аромат духов незнакомки, не мог удержаться от того, чтобы время от времени тайком не скашивать глаза на ее остро выточенный профиль. Он видел, как ее глаза следили за волнующим действием фильма, время от времени наполняясь едва сдерживаемыми слезами. В конце фильма она все-таки тихо разрыдалась и, явно устыдившись этого, поверх платка кинула на Федора быстрый взгляд. Федор ободряюще улыбнулся в ответ и протянул соседке руку помочь подняться с кресла. Ее взгляд потеплел, она пробормотала: «Спасибо», а Федор подумал, что эти покрасневшие от слез глаза делают незнакомку очень похожей на потрясающую Мишель Пфайфер из «Иствикских ведьм», которых Федор недавно по случаю видел у кого-то в гостях по стремительно входившему тогда в моду видео. И еще Федор ощутил тоненький укол досады от того, что женщина сейчас встанет и уйдет и он больше никогда ее не увидит. Конечно, он мог бы сам форсировать знакомство, но сознательно не хотел этого делать, потому что небезосновательно считал, что сердце его занято той самой хворающей пассией, а Федор был человек слова. Но тут произошло событие из тех, что, невзирая на кажущуюся малозаметность, меняют иногда жизнь – по крайней мере, жизнь небольшого числа вовлеченных лиц.

Поднимаясь, женщина вдруг охнула и снова упала в кресло, с болезненной гримасой потянувшись рукой вниз, к лодыжке.

– Что случилось? – совершенно естественно озаботился Федор, а женщина с растерянным видом уже показывала ему отвалившийся от ее модельных, хотя тоже не по сезону тонких сапог длинный каблук.

– И еще я, кажется, ногу подвернула, – с нотками извинения в голосе произнесла она. – Мне очень неудобно, но вы мне не поможете?

Повреждение голеностопа оказалось несерьезным, но вкупе с потерянным каблуком делало самостоятельное передвижение невозможным. В наше время помощь в подобной ситуации могла бы заключаться в содействии визиту в ближайший работающий допоздна обувной магазин или определение пострадавшей в первое же подскочившее такси, но в ту эпоху ненавязчивого сервиса советских граждан подобными излишествами соцдействительность не баловала. Стало ясно, что женщину нужно сопроводить до дома, который оказался в Кунцево – по счастью, прямо у станции метро.

– Меня зовут Ирина, – первой представилась спутница Федора, когда он помогал ей надеть шубу. – Ирина Кротова.

– Федор, – ответил он. – Федор Ионычев.

– У вас очень интересная фамилия, – улыбнулась Ирина. – Никогда не задумывались над ее происхождением?

– Нет, – пожал плечами Федор, подставляя Ирине руку – опереться.

Они двинулись от кинотеатра к метро «Пушкинская», потом долго, с двумя пересадками, ехали до Кунцево. Ирина еле могла наступать на больную ногу, всю невеликую тяжестью своего тела перекладывая на Федора. И, конечно, всю дорогу они говорили. Вернее, в основном говорила Ирина. После рассказа о корнях Федоровой фамилии (скорее всего, кто-то из его дальних предков был тезкой библейского пророка Ионы и, достигнув в жизни, что называется, «степеней известных», основал род, носящий фамилию, основанную на его имени).

Потом разговор пошел о только что просмотренном фильме. Ирина восторженно комментировала игру Дастина Хоффмана и Мерил Стрип, сыпала фамилиями американских актеров и названиями незнакомых Федору киношедевров.

Потом разговор перекинулся на литературу. Тут с детства начитанный Федор почувствовал себя более уверенно, но быстро выяснилось, что он не читал ни современников вроде хитового «Альтиста Данилова» Владимира Орлова, ни классики советского андеграунда типа «Утиной охоты» Вампилова или «Москва-Петушки» Венечки Ерофеева, ни диссидентов в лице, к примеру, не столь уже и запрещенного Василия Аксенова.

В первый раз в жизни Федор общался с женщиной не только красивой, но и если не умнее, то явно более образованной и начитанной, чем он сам. И чем дальше «в лес», то есть вперед по голубой ветке Московского метрополитена, тем меньше Федору хотелось, чтобы это общение закончилось у двери подъезда Ирининого дома в Кунцево.

У этой самой двери горел яркий фонарь, и Федор впервые рассмотрел Иринино лицо, которое и в кино, и в вагонах метро было большей частью обращено к нему профилем или, в лучшем случае, вполоборота. Да, она была сногсшибательно красива. Большие глаза, тонкий нос, чувственные губы, безупречный овал – с таких лиц пишут портреты, их обладательницы снимаются в кино, становясь эталонами женской красоты.

Федору не верилось, что такая женщина стоит рядом, говорит с ним, держит за руку. И что она не замужем и живет здесь в двухкомнатной квартире с мамой. И все же после неизбежного: «Ну, вот вы и дома» Федор, скорее всего, повернулся, ушел бы, и они никогда больше не встретились, если бы уже в дверях Ирина не сказала:

– Если хотите, позвоните мне, Федор. У меня очень простой телефон. Сто сорок три, сорок три, тридцать четыре.

Всю дорогу до дома Федор удивлялся тому, как он умудрился, вряд ли за весь вечер сказав больше нескольких десятков слов, произвести на такую красавицу такое впечатление. И хотя на ум сразу же приходило булгаковское: «Окончательно уверен я, что в моём происхождении нечисто. Тут не без водолаза», вызывая у Федора самоиронический смех, но, как говорится, факт был налицо, и это очень льстило его самолюбию. Ему становилось от этого стыдно, но оно все равно льстило.

Весь следующий день Федор порывался позвонить своей недужащей пассии, но в результате к вечеру набрал Иринин номер. Назавтра они встретились, и встречались следующие три дня. Вечером пятого дня их знакомства они пили чай в квартире в Кунцево, по какому-то случаю свободной от присутствия Ирининой мамы. Федор сделал Ирине предложение как-то неожиданно для себя самого и совершено обдуманно в то же время, сознательно зачеркивая все, что было в его жизни раньше. Ирина долго и серьезно смотрела на Федора, и ее глаза на глазах меняли свой цвет, из тревожно-серых становясь беззаботно-голубыми. Потом она, словно обозначая принятие окончательного решения, тряхнула головой и решительно начала расстегивать пуговицы на кофточке. На следующий день они подали заявление в ЗАГС.

Сейчас, вспоминая все это, Федор снова испытывал чувство крайнего удивления, что Ирина согласилась так быстро. Ведь он, по сути, не предпринял к этому никаких усилий, счастье иметь рядом с собой столь красивую женщину свалилось на него случайно, даром. И поэтому все время их супружества он из кожи вон лез, чтобы соответствовать, чтобы у Ирины не было повода пожалеть.

Первые десять лет все получалось. Федор, ощущая себя эдаким мощным локомотивом, без устали тащил их семейный состав. Ирина не без видимого удовольствия изображала головной вагон, послушно следующий за локомотивом, и подобное каноническое распределение матримониальных ролей гарантировало семейную идиллию. Через полгода после того, как у Федора начались проблемы, в экономическом смысле уже вагон толкал локомотив, но в устоях семьи Ионычевых все было, на первый взгляд, по-прежнему.

Но тишь да гладь были обманчивы: буря зрела, просто Федор, погруженный в переживания, этого не замечал. То, что она грянула, стало для Федора откровением. Он не узнавал свою жену, не верил, что это она, всегда мягкая, интеллигентная, тактичная, а не какая-то разъярившаяся фурия, ни капли не стесняясь в выражениях, швыряла в него тяжелые комья обвинений в несостоятельности и никчемности.