Страница 4 из 9
С двенадцати лет – с 1900 года – я работала на фабрике Классена и на своей спине ежедневно испытывала произвол капитализма, т. е. выколачивание прибыли из детского и женского труда. Всю смену надо было бегать сломя голову по скользкому полу, при температуре воздуха в помещении 40 градусов, под крики и удары ремня гонялы.
Жаловаться было нельзя. Молитвы к Богу и посты не помогали. Царил произвол. Рабочий не был обеспечен на случай болезни, старости, на «черный день». Женщины страдали вдвойне от безысходной нужды и бесправия. Казалось, что выхода нет.
Не многим отличалась судьба других уроженцев Романово-Борисоглебска. Так, Николай Андреевич Шерников родился в семье рабочего в 1887 году. Семья была большая, и на содержание её не хватало заработка отца. Жили бедно. Чтобы избавиться от лишнего рта, родители отправили одиннадцатилетнего Колю в Петроград в «ученье по торговой части». Коля проучился четыре года у купца Анкудинова. Он вспоминал:
В ученье жилось тяжело. За каждый пустяк хозяин бил учеников. Придёт, бывало, в магазин и смотрит, как идёт торговля, да на учеников покрикивает: «Эй, ворона, как ходишь! Забыл, где находишься?» И особенно доставалось ученику, если тот прозевает открыть дверь перед какой-нибудь высокопоставленной дамой. Хозяин подзывает к себе зазевавшегося и, приговаривая, дерёт за уши: «Вот тебе, ворона, забыл порядок! С первого взгляда покупателя должен понимать, что он желает купить, служить надо ему».
Натешившись вдоволь, хозяин отпускал ученика, тот, обливаясь слезами, спешил скрыться с глаз.
Работал магазин с утра до позднего вечера и по воскресеньям. После окончания рабочего дня на обязанности учеников лежала уборка магазина. Утомлённые за день, они возвращались в дом хозяина поздно вечером. А там их вместо отдыха ожидала другая работа. Хозяйка заставляла их чистить обувь, картошку, мыть посуду, носить воду, дрова. Измученные, изнурённые сваливались они в постель и засыпали. У них не оставалось времени для детских игр и забав.
Такое же трудное детство было и одного из первых организаторов Тутаевского комсомола – Степана Николаевича Ступникова. В 1909 году 11-летний Степан, испытывая нужду и голод, был вынужден устроиться учеником в частную токарно-механическую мастерскую в Москве. Тяжёлой была четырёхлетняя учёба. Произвол частника-богатея, унижения, ничтожная оплата за труд, ужасные условия. Всё это перенёс Стёпа и пятнадцатилетним юношей стал своим трудом зарабатывать скромные средства на существование.
Для более полного понимания содержания жизни тех времён также интересны автобиографические воспоминания А.И. Валенкова. В 1969 году он писал, что с двухлетнего возраста вместе с родителями переехал из Даниловского уезда в город Романов-Борисоглебск. Отец поступил работать на фабрику и через шесть лет умер.
«…В 1908 году я окончил 4-х классную приходскую школу и одиннадцати лет поступил на эту фабрику курьером-мальчиком и телефонистом в расчетную контору.
Семья у матери со мной была 5 человек – я был старший. Получал зарплату 5 рублей и 25 копеек квартирных в месяц. После смерти отца жили очень плохо. Вскоре две сестры умерли от туберкулеза, чем был болен и отец, т. к. фабрика была текстильная, очень грязная, пыльная.
Да, далеко ушло то время, когда я и многие другие работали на этой фабрике по 10 часов день, не зная, что такое выходной день.
В правилах внутреннего расписания на фабрике льняной мануфактуры, утвержденного старшим фабричным инспектором Ярославской губернии (Декша) от 13 апреля 1901 года № 490 сказано, что малолетки и подростки должны работать даже в ночных сменах по 5,5 часа.
Этот документ, сохраняемый мною в течение почти 70 лет, я передал в Ярославский краеведческий музей, как экспонат, имеющий историческую давность.
Воспитания никакого не было. Если рабочий будет читать какую-либо книгу серьёзную и незнакомую фабричному городовому, он будет арестован и, по крайней мере, его продержат два-три дня и более в полиции, пока не выяснится политическая острота книги.
Так, например, за книгу «Воскресенье» Л. ТОЛСТОГО и несколько книг ДОСТОЕВСКОГО, отобранных у меня при обыске квартиры, меня арестовали и продержали (не считаясь, что я ещё подросток) в полиции три дня. Это было со многими нашими рабочими.
Капиталист нас – молодежь – эксплуатировал, подавлял лучшие наши мысли. Но я жил возбуждением своей мысли от случайно найденной революционной листовки, проведением тайной забастовки и особенно в лесу накануне Первого мая. Помню, собралась маёвка, на которой я присутствовал – она была в овраге, т. н. круге, а там овраг кругом охватывала речка (Рыкуша), а в овраге густой лес, где кроме рабочих присутствовали выдержанные крестьяне. Здесь-то вот можно было слышать передовых рабочих о том, что надоела эксплуатация, долой капиталистическую войну, долой кулака, фабриканта и купца, как врагов народа.
Как на фабрике, так и в городе молодежь была расслоена: дети служащих, гимназисты, купчики, мещане и мы особо – рабочие. Я принадлежал к группе рабочей молодежи, как и мои друзья – ткач Вася Соколов, слесарь Володя Исаевский, Шура Соловьева и др.
Характерно поведение этих сынков и дочек служащих, купцов, как поведение и гимназистов. Мне запомнилось на всю жизнь: организовали они в городе игру в футбол – нас не принимают – близко к ним не подходи. На другом берегу реки существовал так называемый «Мещанский бульвар». Нас, фабричную молодежь, туда не допускали. На этом бульваре по вечерам недели и, особенно, в воскресные дни было много купеческой молодежи. Они отдыхали, а нас не допускали. Для порядку дежурили полицейские, а если мы насильно туда прорвемся, то нас ловили и задерживали. Нам было название «Черная кость».
Хотя нам времени, и свободы гулять не было, а всё же хотелось отдохнуть, ибо наш день проходил так: кончил вечером работу, кое-что покушаешь и надо дров наколоть и принести домой эти дрова, и воду, и спать… Время у меня проходило так быстро, что я и дня не видал. Другого воспитания (возможно, имеется в виду «культурного досуга») никакого не было, кроме, иногда в воскресенье в фабричной школе – кадет по партии – учитель Сафронов Ф.И. читал нам разные книги классиков (конечно, не революционные) и через волшебный фонарь показывал картинки и разные виды природы и животных из сказок и басен.
Вот и всё, что мы имели до дней Февральской революции. Хотелось учиться. Я, окончив 4 класса фабричной школы, подал заявление в городское ремесленное училище. Но оно было частное, в приеме отказали: отец, мол, у тебя рабочий, да ещё и неблагонадёжный. О поступлении в гимназию даже мечтать было запрещено – туда брали только «белых».
Вот почему моя мысль формировалась революционно: требовала, искала своего общества, наших взглядов. Но в то время на фабрике никаких партий не было, а если и работали, то одиночки-революционеры, и то в глубоком подполье.
Я постоянно находился в гуще рабочих и лет с пятнадцати моё классовое самосознание, и мировоззрение стало оформляться по пути интереса борьбы со всякого рода несправедливостью. К этому времени на фабрике подпольно работали социалисты (помню прядильщицу М. Соловьеву, революционера Н. Кузнецова, служащего Васю Новикова, братьев Пашкевичей – из рабочих).
Постепенно я узнавал, на чем держится царское самодержавие и полиция. Конечно, я в эти годы – до 1917 года – как малограмотный в этих вопросах не мог разбираться, но уже к 1917 году, а вернее перед войной 1914 года, видя революционный подъём на фабрике: стачки, забастовки и маевки, стал проявлять активность и интерес к этим событиям. Через газеты, листовки узнавал и о Ленских событиях (1912 года), расстрелах рабочих (в Петербурге) 1905 году.