Страница 43 из 50
— Так вот, — сказал я, — начну первым, потому что дома меня чаще всех просили рассказывать сказки, и у меня накопилось немало разных небылиц. Кто хочет, может идти спать, но не все. Двоим-троим всегда нужно бодрствовать: вдруг рассказчик потеряет нить истории. Неизвестно, сможем ли мы оградиться от чудовища, но искушать судьбу не стоит.
Итак, я начал первым со сказки «О четырех искусных братьях». Время было раннее, и пока никто не хотел спать. Все внимательно слушали, как я плету историю, там и сям добавляя подробности и затягивая описания.
За первый рассказ слушатели наградили меня рукоплесканиями, и я стал повествовать о торговце коврами Салиме и его неверной жене. Наверное, не самый лучший выбор, ведь в истории говорится о мстительном джинне и смерти, но я все равно довел ее до конца, а затем рассказал еще две.
К концу четвертой — о храбром сиротке, который находит пещеру с драгоценными каменьями — я заметил нечто странное.
Костер уже догорал, и вдруг по ту сторону от него что-то прошмыгнуло в лесу. Младший визирь сидел прямо напротив, и за его спиной, обтянутой некогда роскошными одеждами, возникла какая-то тень. Она держалась у опушки, избегая зыбкого света костра. На мгновение я запнулся, но тут же подхватил нить истории, закончив рассказ. Наверняка никто не заметил заминки.
Попросив передать бурдюк с водой, я взмахом предложил Валиду аль-Саламеху продолжить. Тот начал с рассказа о соперничестве двух богатых родов в его родном Исфахане. Некоторые, закутавшись в плащи, улеглись на землю и слушали его, наблюдая, как искры костра поднимаются в темноту.
Я надвинул капюшон на лоб, чтобы спрятать глаза и, щурясь, глянул за плечо Валида. Тень придвинулась чуть ближе к неверному свету костра.
Ее очертания напоминали мужские, я в этом не сомневался, хоть она и жалась к стволу на краю поляны. Лицо скрывала темнота, а из нее, отражая пламя, смотрели два красных, как угли, немигающих глаза. Их обладатель казался одетым в лохмотья, но это могло быть лишь пляской теней. Он стоял на расстоянии полета камня и слушал, сгорбившись в темноте.
Я медленно оглядел спутников. Большинство глаз смотрело на визиря, веки Олененочка смежил сон, но ибн Фахад тоже вглядывался во мрак и, вероятно, почувствовав мой взгляд, повернулся ко мне и слегка кивнул: он тоже заметил тень.
Мы не смолкали до рассвета. Одни спали, другие, заняв их место, развлекали отряд историями: в основном сказками, знакомыми с детства, или чем-нибудь о своих приключениях. Мы с ибн Фахадом никому не говорили о тени, наблюдавшей за нами. Примерно за час до рассвета она исчезла.
В тот день в дорогу отправился полусонный отряд, зато мы не потеряли ни одного человека. От одного этого люди воспрянули духом и покрыли большой отрезок пути.
Ночью мы снова сели вкруг костра. Я поведал о короле газелей и волшебном павлине, и о маленьком человечке без имени, причем каждая история была длиннее и замысловатее прежней. Все, кроме писаря Абдуллы, что-то да рассказали… ну, Абдуллы и пастушеского парнишки. Писарь не раз отнекивался, заявляя, что никогда не тратил время на глупости вроде заучивания историй. Мы же, видя недостаток желания, не хотели доверять ему то, от чего зависела наша жизнь.
Армянин, наш проводник, тихо сидел весь вечер и слушал, как люди болтают на незнакомом ему языке. Когда над верхушками деревьев вставала луна, тень появлялась снова и молча стояла за лагерем. Крестьянский парнишка частенько поглядывал в ту сторону. Он явно ее замечал, но, подобно мне с ибн Фахадом, хранил молчание.
На следующий день произошло две больших беды. Пока мы поутру сворачивали лагерь, чувствуя себя такими же счастливыми, как вечером накануне, когда его разбивали, наш местный проводник пошел с бурдюками к реке, что вилась по дну ущелья. Минул целый час, а его все не было, и мы, встревожившись, отправились на поиски.
Армянин исчез. А с ним и один из бурдюков, лежавших на берегу речки.
Народ перепугался:
— Его забрал вампир!
— Зачем этой мерзкой твари бурдюк? — недоуменно спросил аль-Саламех.
— А ведь правда, — сказал я. — Боюсь, наш юный друг, как говорится, попросту спрыгнул с корабля. Видно, думает, что в одиночку вернуться будет проще.
Мне было любопытно… любопытно до сих пор, удалось ли нашему армянину воротиться домой. Он был неплохим парнем. В пользу этого говорит то, что он забрал только один бурдюк и оставил остальные.
Вот так мы вновь остались без проводника. К счастью, я в общих чертах успел обсудить с ним дорогу, и он рассказал нам с ибн Фахадом о самых заметных ориентирах. И все равно мы продолжали путь с тяжестью на сердце.
А позже, в полдень, на нас обрушился второй удар.
Мы покидали долину, наискось карабкаясь по крутому склону ущелья. От проклятущих кавказских туманов камни осклизли и земля пропиталась влагой. Приходилось смотреть в оба.
Ахмед, старший из выживших копьеносцев, весь день еле плелся. У него были больные суставы, во всяком случае, он так сказал. После холодных ночей ему стало совсем плохо.
Мы разбили лагерь на голой каменной площадке, что выпирала из стены ущелья. Ахмед шел последним в ряду и как раз нас догонял, но вдруг поскользнулся на глинистом склоне и съехал на несколько шагов.
Ибн Фахад кинулся за веревкой, но пока доставал ее со дна мешка, другой солдат — если не изменяет память, Бекир — спустился на помощь товарищу и схватил его за одежду.
Бекир как раз поворачивался за веревкой, но тут Ахмед подвернул ногу и упал навзничь. Бекир тоже упал, запутался в одежде Ахмета и покатился с ним по склону. Не успели мы опомниться, как они свалились с обрыва, будто винная бутылка со стола. Вот так вот неожиданно.
Упав с такой высоты, оба, конечно, разбились насмерть.
Тела мы не нашли… не смогли даже спуститься на поиски. Давнишние слова ибн Фахада об отмене похорон стали ужасной, издевательской правдой. Нашему отряду не оставалось ничего иного, как двигаться дальше. От него остались всего пятеро: я, ибн Фахад, младший визирь Валид, писарь Абдулла и Олененочек. Наверняка не у меня одного мелькали мысли о том, кому следующим суждено найти смерть в этом безлюдном месте.
Клянусь великим Аллахом, меня никогда не тошнило от звука собственного голоса больше, чем тогда, после девяти ночей непрерывной болтовни. Но мой давний друг ибн Фахад наверняка скажет, что их тошнило от моего голоса куда сильнее… угадал, старина? Но я действительно устал, устал говорить ночами напролет, устал вымучивать из себя истории, устал слушать надтреснутые голоса ибн Фахада и Валида, устал до тошноты от промозглых, гнетуще-серых гор.
Теперь все знали о зловещей тени, что ждала и слушала, стоя по ночам за кругом света от костра. Олененочек, например, едва сдерживал дрожь в голосе, когда подходила его очередь рассказывать.
Абдулла вел себя все холоднее, застывая, как топленый жир. Та тварь, что нас преследовала, не испытывала никакого почтения к его язвительности и математике и, сколько бы писарь ни насмешничал, колкости бы ее не изгнали. Однако Абдулла не примкнул к нашим ночным посиделкам, а молчал и держался особняком. Несмотря на постоянную опасность для всех, он старательно избегал нашего общества.
На десятую ночь после гибели Ахмеда и Бекира запас историй иссяк. Под гнетом обстоятельств мы до того измучились, что стали похожи на ту призрачную тень, которой боялись.
Сидя у костра, Валид аль-Саламех бубнил о древнем мелком заговоре при дворе персидского царя Дария.
Ибн Фахад наклонился ко мне и понизил голос до шепота, чтобы не слышали ни Абдулла, ни Олененочек, на лице которого было написано полное и безнадежное отчаяние.
— Ты заметил, что сегодня наш гость не объявился?
— Да, от меня это не ускользнуло. Только вряд ли его отсутствие — хороший знак. Если наши байки эту тварь больше не занимают, значит, вскоре она вернется за кое-чем другим.