Штормовое предупреждение
(Рассказы)

Селиванов замолчал, выжидательно глядя на Самохина. Бодров тоже молчал и, судя по всему, был согласен с Селивановым. Самохин задумался: что им ответить? Он понимал, что они неспроста завели этот разговор именно сейчас, когда он почувствовал к ним расположение и доверие. Правда, он всегда доверял им больше, чем кому-либо другому, хотя они чаще других критиковали его, и критиковали резко и непримиримо. Даже тогда, когда ему становилось обидно, он сознавал, что они правы, и в чем-то чувствовал их превосходство над собой. В чем именно — он не понимал, но догадывался, что в чем-то очень важном.

А сегодня ему многое помогла понять простая и короткая фраза: «Пойдут коммунисты». Он видел, что они за эти трое суток вымотались не меньше, а, пожалуй, больше других, тоже валились с ног от усталости, тоже засыпали на ходу. Но они пошли. Так, наверное, в годы войны коммунисты шли в последний бой. «Пойдут коммунисты…» Может быть, услышав этот клич, его отец в ноябре сорок второго года отправился с партизанским заданием в стан врага, зная, что живым уже не вернется.

«И эти, если понадобится, пойдут на что угодно, даже на смерть», — подумал Самохин о Бодрове и Селиванове. И, чуть помедлив, тихо сказал:

— А вы вот что, ребята: скалывайте с меня лед-то. Мне, поди, тоже полегчает…

ДУШЕВНЫЙ БОЕПРИПАС

Островок лежит почти в центре залива. Его высокие отвесные гранитные берега, облизанные морской волной, холодно поблескивают, точно полированные. Посредине острова возвышается круглая, побеленная известью башня маяка. С моря островок с этой башней очень напоминает детскую игрушку «волчок». Кажется, кто-то раскрутил его, поставил посредине залива, и он так до сих пор и вертится. Это ощущение усиливается еще тем, что на маяке горит не проблесковый, а постоянный вращающийся огонь.

В верхней части маячной башни расположены служебные помещения, нижняя же служит жилищем для работающей на маяке команды и по флотской традиции именуется кубриком. Маяк обслуживается шестью матросами во главе со старшиной первой статьи Кольцовым.

В этот день в кубрике царит необычное оживление. Еще до ледостава на маяк завезли маленькую пушистую елку. Сегодня ее поставили на широкую крестовину, и электрик матрос Гришин, примостившись на стремянке, опутывает ее проводами, на которых болтаются разноцветные лампочки. Ему помогают матросы Кочерга, Сатин и Цаплин. Старшина первой статьи Кольцов и вахтенный радист Проценко находятся наверху. Старшина уже третий раз спускается в кубрик и спрашивает:

— Соколов не пришел?

— Нет еще, — отвечает за всех Кочерга. — Успеет, до Нового года еще восемь часов.

— Не о том речь. Ветер вон усиливается, лед еще тонкий, как бы не побило волной, — озабоченно замечает старшина.

— Ничего, и лед выдержит. В заливе волнишка-то редко расходится, — успокаивает Кочерга, хотя и сам с тревогой думает о Соколове.

А матрос Василий Соколов тем временем шагает по льду к острову. Он изредка поправляет висящую на боку сумку и смотрит на часы. Времени остается мало. Конечно, если идти прямиком к острову, то можно еще и часик сэкономить. Но прямиком нельзя: лед на середине залива еще совсем тонкий, пожалуй, не выдержит. Приходится держаться ближе к берегу. Надо выйти к северной стороне — там остров ближе всего лежит к берегу и лед потолще.

Ветер все усиливается, бросает в лицо снежную крупу. Идти становится труднее. Василий чувствует, как к спине прилипает тельняшка. К тому же и лед пошел неровный, до ледостава к этому берегу нагнало шугу, она так и вмерзла, образовав небольшие торосы.

Чуть впереди Василия низко летит одинокая чайка. Она летит к открытому морю, оно не замерзло, и там чайка может спокойно заниматься своим промыслом, подстерегая косяки рыб. Птица продвигается вперед медленно, почти с такой же скоростью, что и Василий. Вот она присела на лед, немного отдохнула и снова поднялась. Резкий порыв ветра отбросил ее назад, но она снова упрямо захлопала крыльями. «Настырная!» — одобрительно подумал о чайке Василий и прибавил шаг. И снова подумал: «Как на соревнованиях по бегу. Там вперед ставят лучшего бегуна, он задает темп остальным, за ним тянутся. Вот и я за ней потянусь. Небось голодная, бедняга, ей и нет другого выхода, как только лететь к морю. А я, конечно, мог бы остаться в базе, мог бы даже и вовсе не уходить с острова».

Собственно, его никто и не посылал в базу. Просто из-за ледостава на остров давно не привозили почту, ребята начали скучать без газет и писем. Вот он и решил к празднику порадовать их.

Неожиданно он почувствовал, как под ногами зыбко заколыхался лед, и, осмотревшись, сообразил, что слишком далеко ушел от берега. Он повернулся и осторожно, не отрывая ног, точно на лыжах, пошел к берегу. Ботинки зашаркали по неровному льду, а расшатавшийся гвоздь на подковке левого ботинка начал издавать что-то похожее на свист, как будто где-то рядом алмазом резали стекло.

Он был уже метрах в пятидесяти от берега, когда лед под ним с треском рухнул. Тело сразу же обожгло водой. Он ухватился за кромку льда, навалился, но она хрустнула и ушла под воду. Вслед за ней потянуло и его, он окунулся с головой, но тут же вынырнул. Опять схватился за лед, но лед опять обломился. Он хватался снова и снова, а лед все ломался и ломался. Василий почувствовал, как сводит судорогой ноги, и понял: это конец.

И тут внезапно мелькнуло: «А как же письма?» Он испуганно схватился за плечо, нащупал ремень и, скользнув по нему ладонью, ухватился за сумку. Теперь мысль работала четко. «Выбросить сумку на лед, потом найдут.

Но главное — спокойствие. Прежде всего надо снять сумку». Ноги окончательно свело, теперь он держался на воде только с помощью рук. Одна из них понадобится, чтобы снять сумку. Удержится ли на одной?

Сделав глубокий вдох, Василий левой рукой ухватился за ремень и потянул его вверх. И тотчас же почувствовал, что сам он стремительно пошел вниз. Уже под водой успел сдернуть из-за шеи ремень. С трудом вынырнув, долго барахтался, крепко сжимая в кулаке ремень. Наконец ухватился правой рукой за лед, быстро поднял левую руку и выбросил сумку. Она, заскользив по льду, откатилась метров на шесть-семь.

Уйдя под воду, быстро, насколько позволяли это окоченевшие руки, начал грести. Но никак не мог выбраться на поверхность. Уже сделал в воде выдох, снова спирало в груди. И только тогда, когда он хлебнул воды, голова его оказалась на поверхности. Жадно глотнул воздух и почти тотчас слева от себя услышал чей-то крик:

— Держи-ись!

Он повернул голову и увидел, что по льду ползет в одной гимнастерке солдат и толкает перед собой жердь. Собрав последние силы, наваливаясь всем телом на лед, раздирая в кровь руки, Василий поплыл навстречу. Ухватившись за жердь, он хотел приподняться, но не смог…

Очнулся он в ярко освещенной комнате. Кто-то растирал его. Тер энергично. Тело Василия так и ходило под сильными руками. Кожу слегка покалывало. Точно сквозь сон откуда-то издалека доносился торопливый голос:

— …Чувствам нет, а палкам держит. Цепкий рука. Я кусал мал-мало, он отпускал.

— Кусал? Ай да Гирейка! Додумается же! — восторженно говорит кто-то хрипловатым голосом.

— Совсем мало кусал, чуть-чуть кусал, — оправдывается Гирей.

— Да ты рассказывай, что дальше-то было, — настаивает хрипловатый нетерпеливо.

— Бежал командир, хватал матросам, таскал сюда…

Василий повернул голову и увидел, что, окруженный товарищами, за столом сидит щупленький солдат с узкими, немного раскосыми глазами. Василий узнал эти глаза и благодарно улыбнулся. Но солдат не заметил этого, он поставил на ладонь стакан крепкого чая и начал звучно тянуть его. Вдруг солдат поставил стакан на стол и к чему-то прислушался. Насторожились и другие солдаты. Потом дружно бросились к окну.