Заслон
(Роман)

— Дядь, расскажите еще! Ну дядя же…

Бородкин и Харитонов, разутые, разрумянившиеся в тепле, как после бани, покатывались со смеху.

— Тебе бы в цирке выступать, Викентьич!

— Всего в жизни хватил, дополна и через край, а вот об этом не задумывался. Что ж, если ребятенков этим пропитать можно… — солидно отвечал Кошуба, а глаза смеялись.

Проходил час за часом, а подкрепления из Хабаровска все не было. Комогорцев, дойдя до протоки «Рыбка», прислал с Даниилом Мирошниченко донесение:

«На берегу обнаружены подозрительные следы, будто кто-то скакал внамет, рубил красную талу».

— Казаки? — высказал предположение Вениамин.

— Сдается мне, не они, — покачал головой Бородкин. — Видел я в соседнем дворе татарское седло. Новое… спросил хозяина — откуда? Молчит. За горло ведь не возьмешь.

— Татары и есть, — подтвердил догадку Харитонов. — У его превосходительства еще на Оке были татары. От Мурома до Нерчинска Сахаров со своей бригадой докатился. Оттуда в Приморье, а когда подсыпали им перцу, схлынула вся банда за границу. Отъелись на дармовых харчах, погарцевали и назад вернулись.

— С семнадцатого года с коня не слазит, — подытожил Кошуба. — А кого, слышь, ведет за собой — наемников! Им все равно где и с кем воевать. Пыль, подхваченная ветром, которую несет неведомо куда и зачем.

Иван Васильевич взялся было за валенки. У него имелось много знакомых среди сельских учителей, и он надумал сходить в школу, но тут влетел Сун-фу и, сдвинув на край стола чашки-ложки, разложил на нем карту района.

Саня проводил Алешу до калитки. Ветер с Уссури бил в крутые бока Хехцира. Над его вершиной изумрудом горела одинокая звезда.

Что же несла с собою эта наполненная шорохами и тревогой мглисто-морозная ночь?..

В ночь на 19 декабря Марк и Шура несли дозор на окраине станицы. В морозном воздухе была разлита тишина. Даже собаки, с вечера забившиеся в теплые конуры, не подавали голоса. Они уже притерпелись к тербатцам и считали их за своих.

Комсомольцы были добротно одеты, — дозорных снаряжали всем отрядом, — сыты, их не тянуло под крышу, но под утро стало нестерпимо клонить в сон. С минуты на минуту должна была подойти смена. А Шуре вдруг пригрезились картины далекого прошлого, когда он с отцом ходил на охоту и мечтал о новеньком собственном ружье… Марк толкнул его под бок:

— Ты слышишь, Шурка? — Да, он слышал. Что-то надвигалось на них из темноты непонятное, страшное, неотвратимое, как снежная лавина. И тревога Марка передалась Шуре, стушевав в памяти и то, что было уже далеко и невозвратно, и то, что с недавних пор стало его радостью и болью…

— Они? — спросил он дрогнувшим голосом.

— На подводах? Едва ли… — сделав ему знак стоять на месте, Марк подполз к уходившей в чащу дороге, но скоро вернулся и шепнул: — Беги, поднимай отряд!..

В эту ночь Алеша тоже ночевал в доме Башуровых. Ему и Сане предстояло сменить на рассвете Рудых и Королева. Хозяйка пообещала поднять их «до вторых петухов». Башурихин Колька был завтра именинник. Предстояло семейное торжество, и сама она рассчитывала встать пораньше. Но будить тербатцев ей не пришлось. Они проснулись сами, вышли на крыльцо выкурить по папироске и неожиданно разговорились.

— Послушай, Саня, я давно хотел тебя спросить, где теперь Булыга?

Бородкин глянул на Алешу с удивлением:

— Вот странно, что ты заговорил о нем в такое время, когда и я думаю неотступно. Мне все кажется: подойдет подкрепление и я встречусь с его двоюродным братом Игорем, а потом буду писать об этом д'Артаньяну в Москву.

— Почему в Москву?

— Он там в Горной Академии учится. Мы с ним, как говорится, от младых ногтей… Вместе учились, партизанили на Сучане, в одной роте были, в Новолитовской, потом… — Саня вдруг умолк и стал вглядываться в бегущего через огороды человека.

Узнав от Шуры, что к станице движутся какие-то подводы, Бородкин велел Алеше поднимать отряд и, как было условлено заранее, всем собираться на площади, у общественного сарая. Подошел Марк и сообщил, что на подводах возвратилась застава из Чирков, обнаружившая у «Корейских фанз» конные колонны противника, которые двигаются на станицу по Уссури. Четко, не тратя лишних слов, доложил о том же комиссару и Сун-фу вернувшийся Ильинский.

— Будем готовиться к бою, — сказал командир отряда и обнародовал перед строем полученную из Хабаровска телеграмму:

«От занятых позиций не отходить. На помощь вам идет Четвертый кавалерийский полк».

Подбежал запыхавшийся разведчик Василий Безденежных, коротко доложил: за сопками вражеская конница.

— Летит во весь опор, — добавил он, глотнув горстку снега. — Впереди знаменосец с андреевским флагом.

— По местам! — скомандовал Сун-фу. Тербатцы бросились к окопам. Вениамин помогал устанавливать Востокову пулемет, а мысли его в этот момент были далеко.

Оранжевый шар поднимавшегося в морозной дымке солнца напомнил ему теплый свет абажура девичьей комнаты Елены. И тот вьюжный вечер, когда он пришел к ней, и нежную доверчивость ее тела, когда эти вот руки обняли ее и понесли. «Все патроны расстрелял…» Почему-то эти слова казались тогда ему озорной и веселой шуткой, а она смеялась. Что делает она сейчас в это вот морозное утро? Плачет, что он не взял ее с собой? Плачет потому, что ушел, не простясь? Плачет потому, что не написал ей ни строки? О если бы можно было вернуть хотя бы на одно мгновение частицу того, что оставалось в прошлом!

— Ложись! — крикнул Сун-фу и, пригибаясь, побежал в дальний конец станицы к третьему взводу.

Ребята легли в обледенелый окоп, подминая под себя вороха промерзшей картофельной ботвы.

— Ложись-ка, Алешка, в серединку, — предложил Шура. — Алеша передвинулся в пушистый снег, между ним и Марком.

Поросший рыжим монгольским дубняком гребень сопки вдруг почернел, задвигался и рухнул вниз сверкающей лавиной.

— Смотри, что это?

— А это они и есть, — ответил Марк, — сабли наголо — пугают черти! Я живым в руки не дамся, — хмуря брови, сообщил он. Шура понимающе кивнул головой.

— Тут двух решений быть не может! Верно, Алеха?

Как тихий шелест, прошла по цепи команда Бородкина: «Готовься к бою!..»

Равнина закружилась вихрем, забрасывающим снежными комьями все видимое пространство. Пулемет, отбив первую атаку белых, дал еще очередь и вдруг отказал. Сомкнувшись, сахаровцы бросились в новую атаку. Тербатцы встретили их залпом, тех, кто выметнулся вперед, забросали гранатами. Востоков, подхватив пулемет, кинулся к зарослям осинок, теснившихся по склону невысокой сопки. Вениамин поспешил ему на подмогу, не почувствовав вгорячах, что его ранили уже вторично и, по странной случайности, в ту же ногу.

Несколько всадников окружили пулеметчика. Востоков упал на пулемет, но тут же приподнялся, бросил в белых связку гранат и выстрелил из нагана себе в висок.

В ярком свете разгорающегося утра сверкнули сабли. Вениамин закрыл глаза.

— Анатолий! — крикнул он беззвучно и, теряя сознание от жгучей боли, прислонился к выбеленной временем и дождями поскотине. Кипящая лавина всадников катилась к центру станицы. Востоков остался на снегу с рассеченным черепом и перерубленной шеей.

Сахаровцы обрушились на второй взвод с диким уханьем и свистом.

— Стреляй! — услышал Шура будто издалека срывающийся от волнения голос Марка.

— Стреляй! — крикнул отчаянно он сам, срываясь с места, и голос его оборвался, замер.

Алеша прижал к плечу винтовку, целя в надвигающуюся на него черную лохматую фигуру. Грузный всадник, — Алеша так и не увидел его лица, — качнулся в седле и свалился, будто ваточная кукла. Конь попятился, наступил на мягкое, податливое тело, дико всхрапнул и помчался к реке, увлекая за собой запутавшегося ногой в стремени мертвеца.

Молодой чубатый казачок на сытой лошадке налетел на Шуру, блестя зубами и саблей. Шура выстрелил не целясь. Казачок откинулся назад и выпустил из рук саблю.