Заслон
(Роман)

— Да… вся жизнь на колесах, — поддержал разговор Алеша.

— Вот уж как вернусь… — Харитонов раскурил папиросу, глубоко затянулся. — У отца-то его мы с Саней Бородкиным были. Вещицы кое-какие, документы, письма Анатолия отвезли. Вещей он не взял. Сане отдал. «Носите, говорит, и унты и куртку, нам на это и глядеть будет больно». Седенький такой, обходительный старичок. Ростом мне по плечо…

«В который уже раз слышу я эту историю, — подумал Алеша, — А где же Бородкин? Неужели еще спит?» — И, будто в ответ на свои мысли, услыхал его голос:

— Подъезжаем к Хабаровску!

Подойдя неслышным шагом, Саня, в черной кожанке и сбитой на затылок серой шапке, стал подтягивать к поясу нарядно расшитые поверху оленьи торбаса, застегивать куртку.

— Поленился встать, комиссар, когда тебя будили, так питайся теперь сухой корочкой, — сказал Кошуба и сунул ему в карман увесистую горбушку хлеба. Свернув газету с остатками пиршества, он кинул все это в печку. Бумага вспыхнула ярко, озарив девичьи свежее лицо Бородкина с твердо очерченным ртом и крылатыми бровями.

— Можете оставить, Лука Викентьевич, себе, — улыбнулся Саня. — У меня в Хабаровске сестра. — По мечтательному выражению его глаз было видно, что Саня любит сестру и ждет от предстоящей встречи немало радостных минут.

— А у меня там брат! — воскликнул Алеша.

— Значит, вспомним детские озорства напоследок! — Бородкин притянул к себе Алешу, обняв его за плечи, и близко глянул в глаза. — Что ж, сынку, немало сказано нами во славу республики горячих слов, пришло время показать себя и в деле. При любых обстоятельствах коммунисты не побегут прятаться в кусты. Так, что ли?

— А как переправа? — подал голос с верхней полки Матвеев. Сон, видимо, пошел ему на пользу. Голос звучал бодро.

— Как-нибудь переправимся, — успокоил его Бородкин. — Мост, говорят, подорван, но не повернем же вспять. Надо будет, — перейдем Амур пехом. Ты-то, Тимофей Тимофеевич, как себя чувствуешь?

— Да вроде бы оклемался.

Алеша, видя, что Саня перестал обращать на него внимание и принялся за хлебную горбушку, побежал будить своих, Вениамин стоял у окна, насвистывая какой-то бравурный мотив.

— Какие люди! — вырвалось восхищенно у Алеши, когда он расталкивал Марка. — Какие люди!

— Что ты там бормочешь? — осведомился проснувшийся Шура.

— Ничего! Подъезжаем, ребята! — Посветлевший от вновь зажженных свечей вагон наполнился веселым гомоном и шумом. Полураздетые люди выбегали в тамбур посмотреть, как поезд осторожно, будто выбирая дорогу, ползет по уложенным прямо на лед рельсам.

На противоположном берету сквозь рассветную синь намечались прозрачные очертания города. Это был Хабаровск.

— Все еще недужится чтой-то. Может, ты один слетаешь в штаб фронта? — шепнул Сане Матвеев.

— Это от вагонной духоты. Отлежись день, Тимофеич, завтра будешь свеж, как огурчик! — глядя в его посеревшее лицо, посочувствовал Бородкин.

— Доложишь, а? — обрадовался командир отряда. — Ну ты парень — гвоздь! Вали, комиссар, скажешь, все, мол, в порядке. Я часом позже буду, маленечко отдышусь.

— И не вздумай! Посиди здесь, на вокзале. — Харитонов взял его вещевой мешок. — Главное, не унывай: мы что-нибудь сообразим. Город ведь, кругом медицина. — Он кинулся догонять Саню. — Скис наш командир: дышит, как рыба‘на суше.

— Отдышится! Я уж прямо в штаб. Кусок в горло не пойдет, пока не узнаю обстановку. — Город вселял тревогу не одному Сане. Двое суток в пути. За это время столько могло произойти… Тербатцы, смущенно переглядываясь, топтались на привокзальной площади. Голые деревья звенели промерзшими ветвями. Под ноги летели клочья не то воззваний, не то афиш.

Оставшись один в промозглом помещении, Матвеев пытался порасспросить дежурного по вокзалу, но тот как воды в рот набрал. У Матвеева глаза полезли на лоб от смертной тоски.

Молчит, а может, недоброе замышляет? Боком, боком посунулся Тимофеич к двери и заковылял на площадь.

— Я уж с вами, — кинулся он к своим. — Я уж как-нибудь…

Громыхая обледенелой бочкой, проехал заросший до бровей водовоз, покосился на отряд.

У домика с замурзанным крылечком жалась очередь: закутанные шалями молчаливые женщины, непроспавшиеся подростки в самых немыслимых одеяниях. Должно, за хлебом. Прошли двое в крытых сукном шубах, в высоких котелках, переглянулись, опустили глаза. Вынырнул из-за угла народоармеец, в жидкой шинелешке, в пудовых ботинках с обмотками, увидев вооруженных людей, попятился, застыл на месте, улыбаясь напряженным, испуганным лицом. У него и распытали, как добраться до штаба фронта. Народоармеец посветлел глазами, засмеялся, показав слишком яркие для его неприметного облика зубы, вызвался проводить.

Алеша хотел проситься в напарники к Бородкину, но его опередил Харитонов:

— Я с тобой, комиссар, — и обернулся к народоармейцу: — Ну как у вас тут жизнь?

— Ничего. Не очень, чтобы очень, и не так, чтобы как! — уклонился тот от прямого ответа.

— Понятно больше половины. Ну шагай, куда путь держал. Дорогу я знаю.

Не успели Бородкин и Харитонов сделать и десятка шагов, как их догнал Матвеев.

— Отпустило маленько. Свежий воздух подействовал, пользительный.

— Носом дыши, а то легкие застудишь, — вразумлял его Харитонов.

— Вот это опора! — восхитился Саня. — Да славный молодой человек за вами двумя, как за каменной стеной! — Матвеев подтянулся и попытался подстроиться к нему в ногу.

Бежали в школы вприпрыжку румяные от мороза дети, и не помышляя о том, что где-то на подступах к городу бродит по сопкам смерть. Один малец приостановился, долго смотрел вслед тербатцам, размышляя, не пойти ли за ними. Нет, без музыки это было неинтересно.

В штабе фронта хмурый небритый человек, узнав, кто они и откуда, выразил брюзгливое недовольство:

— Не очень торопились. С тринадцатого ждем.

— Тринадцатого и выехали. Не на крыльях же летели, — обиделся Матвеев.

— Отрядом я распоряжусь, а вы пройдите к товарищу Серышеву, он ответственный за оборону. — И буркнул что-то насчет холоду, который тот нагонит.

Помглавкома Серышев, выслушав Матвеева, невнятно промямлившего о численности и самочувствии тербатцев, велел всем садиться.

Иван Васильевич и Саня сели. Матвеев, стиснув зубы, судорожно вцепился пальцами в спинку скрипнувшего стула.

— Да вы сами-то как? — спросил Серышев, склоняя к нему пепельно-бледное, с обострившимися чертами лицо.

— Сердце заходится, — рванул Матвеев воротник полушубка. — Дыхнуть не дает.

— Н-да… придется вас госпитализировать. Идите, там все устроят, — помглавкома, махнул рукой в сторону комнаты, из которой они вошли.

Матвеев сделал шаг и привалился к стенке. Саня бросился к нему и, неловко обняв, повел к двери. На столе звякнул телефон. Серышев нетерпеливо схватил трубку:

— Да. Обстановка? — он на мгновение полузакрыл глаза, и, когда открыл вновь, они блеснули, как лезвия бритвы. — В основном белые группируются в районе Вяземской. Изменения? Из общего числа наступающих выделилась Поволжская бригада Сахарова. Численность? До восьмисот сабель и около двух тысяч двигающейся следом пехоты. Да. По Уссури. В обход Хехцира. И еще, — он метнул взгляд на Харитонова, — и еще по железной дороге наступает корпус генерала Смолина. Да. Бронепоезд, артснаряжение и пулеметы. Непременно… — Серышев положил трубку, сунул руку за поясной ремень и посмотрел в незанавешенное окно. Все еще бежали в школы дети. Он думал о тех ребятишках, что в районе базы флотилии всю ночь вывозили на левый берег Амура на салазках оборудование ремонтных мастерских и станки. Дорога была каждая минута, и бесценна любая пара этих озябших детских ручонок. Формирующийся эшелон необходимо было срочно отправить в неприступную цитадель большевиков — Благовещенск.

— Мы вас, товарищи, ждали, — сказал помглавкома, когда вернулся Саня, — для укрепления нашей армии политработниками. Стремительные действия противника поломали наши планы. Хабаровска нам не удержать. Принять бой мы сейчас не в силах. Важно задержать врага на подступах к городу. Это даст нам возможность не пропустить белых в Амурскую область, не поставить под удар Забайкалье, не отдать на поругание Дальневосточную республику, не открыть врагу семафор на Сибирь. Задержать на несколько часов. Если потребуется, — ценою жизни.