Страница 71 из 98
Самоуков спросил:
— Или не с доброй вестью, Семен Семенович?
— Не с доброй… — тихо ответил Котельников.
Толпа сдвинулась теснее.
— Должен вам напомнить, друзья мои, товарищи, что я крепко-накрепко связан с вами, — начал Котельников. — Болею вашей болью, живу вашими интересами.
— Знаем! — растроганно прогудел Самоуков и помотал кудрявой головой от избытка чувств.
— Спасибо тебе!.. Помним твое добро! — заговорили мужики.
— И в партию я пошел в вашу, в крестьянскую! — продолжал Котельников.
— Это в какую, в крестьянскую? — настороженно спросил Чирухин.
— В эсеровскую, друзья мои! Эта партия народная, крестьянская.
— Кулацкая! — вставил Чирухин и, сузив глаза, насмешливо и разочарованно присвистнул.
Все неуловимо переменилось. От молчаливо глядевшей на него толпы будто холодом потянуло. Неприветно, одиноко почувствовал себя Семен Семенович.
— Верно, что не с добром прикатил, — сказал Самоуков. — Эх, Семен Семенович!
— Я вижу, друзья мои, что вам наврали на эсеровскую партию. Мало ли ходит сплетен? Не солнышко, всех не обогреешь! А вы не верьте! Смутьяны на нас клевещут, большевики!
— Эй, полегче на поворотах!
Это сказал Чирухин. Сказал властно, громко, как отрубил.
— Да что его слушать? — с ленивым пренебрежением молвил рослый парень в выцветшей гимнастерке. — Пошли робить, мужики!
Артель сразу потеряла интерес к Котельникову, начала расходиться.
— Друзья! — завопил Семен Семенович, устремившись за ними. — Выслушайте меня! Я совет вам дам… предупредить хочу!.. Вам опасность угрожает.
Мужики остановились.
— Друзья! Вы сделали недостойный и вредный поступок… самочинно захватили землю… Постойте! Не перебивайте! Знаю, знаю ваши права, ваши мучения, все знаю, все помню… Но… подождать надо! При царе не бунтовали, а при своем народном правительстве бунтуете… Верните землю, разойдитесь по домам, ждите… Клянусь: из рук Учредительного собрания вы получите землю.
— Сами не возьмем — шиш получим, — прогудел Самоуков, выбуривая исподлобья на своего бывшего друга. — Чем сказки рассказывать, ты лучше нам скажи: чем тебя улестили, Семен Семенович, что ты за лжу против правды пошел?
— Странный ты человек, Самоуков, — нервно сказал Котельников, начиная сердиться. — Не хотите слушать моего совета. Что же. Раскаетесь!
— Не стращай, мы не пужливые.
— Я не пугаю, Самоуков. Но ведь, если вы не вернете землю добром, приедет воинская команда, разгонят вас… разошлют по разным местам… а кое-кого и в тюрьму посадят.
— Сиживал, не боюсь.
— Будет, товарищи, что с ним… — сказал Чирухин, — пошли, что ли, работать.
На этот раз все разошлись по местам: кто в разрез, кто к тачке, кто к вашгерду. Котельников остался один.
Хмуро, коротко отвечая на расспросы родителей, Котельников напился чаю и пошел к священнику Албычеву. Он знал, что из кыртамской ссылки отец Петр приехал больным, врачи признали у него чахотку. Но он не ожидал встретить такого изможденного — кожа да кости — человека. Его поразило, что ходячий скелет этот шутит, горячится, интересуется политическими событиями, будто забыл о близкой смерти.
Попадья исстрадалась, «вся избеспокоилась» о муже, о дочери, которая уехала уже в Перевал, так как учебный год начался.
— В городе тихо? Вы не обманываете, Семен Семенович? Девушке не опасно жить там?
— Что вы, матушка! В городе полный порядок.
— А мне уж всякие мысли в голову лезут…
— Повидал бы я Илью Михайловича, — сказал отец Петр, наливая в чай кагора, — честный мужик… и видит далеко. Когда мы с ним в Питер ездили…
— Что вы, отец Петр! — ужаснулся Котельников. — Он, да Чекарев, да еще Роман Ярков — Самоукова зять… да еще «товарищ Рысьев» — Мироносицкий… они… нет, я даже говорить спокойно не моту!
Отец Петр насмешливо заострил глаза:
— Какую они вам дорожку пересекли?
— Не мне! Не мне, батюшка! Народу!.. Большевистская, я прямо скажу, зараза сбивает народ с толку. Мы идем к катастрофе! Теперь они свою рабочую гвардию сколачивают… а для чего? На фронт не идут, родину защищать не хотят, революцию не хотят защищать… Для чего им гвардия? Для разбоя в государственном масштабе, вот для чего! Вырезать им хочется всю буржуазию, всю интеллигенцию, все разрушить, исковеркать!
Заметив ужас в глазах попадьи, отец Петр ласково положил руку ей на плечо:
— Не трясись ты, мать, не трясись!.. Совсем ты у меня дергунчиком стала. Чего ты боишься?
— Вон что Семен Семенович рассказывает… У меня ведь дочь!
— Не умирай раньше смерти. Семен Семенович через край хватил. Я читал большевистскую программу, и совсем они анархию не признают!
— Отец Петр! Вас ли я слышу?!
— У меня с большевиками расхождение только из-за религии, а учение у них справедливое.
— Учение?! Да это же приманка одна… Приманка для бедноты. И вы своим светлым умом… Вас ли я слышу, отец Петр?!
— Батюшко!.. — попадья взглядом договорила: «Не болтай так при чужом человеке!»
Она позвала кухарку, велела подогреть самовар, зажгла висячую лампу-молнию. При свете стало уютно. За стеклом шкафа привычно блестели ободки фарфоровых чашек. Между расходящимися книзу половинками штор в окно заглядывала рябина. Фикус с темно-зелеными, будто навощенными, листьями распростер свои ветки. Весело пестрели домотканые половики. Важно качался маятник…
Здоровенная молодая кухарка внесла самовар.
— Еще стаканчик, Семен Семенович! — предложила попадья.
Но Котельников даже не взглянул на нее. Он нетерпеливо ерзал на месте.
— Вот вы говорите о справедливости, отец Петр… А у вас под носом большевики мутят, сбивают с толку… Вы, как пастырь, должны были бы внушить крестьянам, что не имеют они права брать чужое!
— Постойте, — с недоумением взглянул на гостя священник, — давно ли вы из кожи лезли, доказывали, что земля эта — крестьянская? Они взяли свое.
— Но самовольно! Самовольно!.. Хорошо, пока оставим это… А где ваша земля, отец Петр?
— А у меня ее и не было.
— Вы отлично понимаете… Где церковная земля, я спрашиваю? В тех же руках, что и лога.
— А скажите, почтеннейший Семен Семенович, — начал с прежним своим задором отец Петр, — зачем земля… — он кашлянул, скороговоркой докончил: — служителям церкви? — и неудержимо закашлялся.
Жена поднесла ему стакан воды, он отмахнулся. Наконец приступ кончился. Отец Петр откинулся на спинку дивана, протер очки и дрожащими от слабости пальцами набил трубку. Струи и клубы дыма замутили чистый воздух комнаты. Отец Петр жадно затянулся.
— Попробуйте, Семен Семенович, беспристрастно взглянуть… со стороны… Это полезно… Знаете, за что меня в Кыртамке гноили?
— На епархиальном съезде вы что-то сказали?
— Сказал, что в Семеновском монастыре попойки бывают, когда Распутин туда приезжает… о пьянстве архиерейского клира говорил, о взятках…
— Петенька! Не вспоминай! — молила попадья.
Он не слушал.
— Сослали на покаяние! А в чем, интересно, я должен был каяться? В правдолюбии своем должен я был каяться? И стал я думать. Всю жизнь свою обдумал… о государственных делах, о религии размышлял. И к печальному я выводу пришел, Семен Семенович! Всегда считал, что живу честно, безупречно… гордился… А напрасно! Тут, видите ли, мне стало ясно: если я действительно служитель Христа, а не своего пуза, я должен был жить не так, а как древние христиане — посвятить себя всего служению сирым и убогим… А если… Ну, словом, советую вам подумать, отвлечься от партийных драк, от мысли о своем благополучии, коли хотите служить народу… с точки зрения народа и думайте!
— И у народа разные устремления, отец Петр! Один хочет так, а другой — этак! Пресловутая артель, например, захватила землю, а другие ключевляне к этому не причастны.
— А вы таких, как Катовы-Кондратовы, к народу не относите!
— Но послушайте, однако! Нельзя же обезземелить посессионные заводы! Если отобрать, национализировать заводы, и леса, и землю, надо и монастыри разогнать и попов по шапке!..