Страница 57 из 98
Зато зашумела, наполнилась народом площадь перед заводоуправлением. Рабочие не разошлись по домам, а сгрудились вокруг памятника Петру Первому. На постамент поднялся Роман Ярков.
Он поднял руку и голосом, в котором зазвенела вся удаль, вся ширь его натуры, закричал:
— Митинг объявляю открытым!
Охлопков и Зборовский, стоя у окна, видели и слышали все это и были не в силах помешать. Они слышали призывы: «Держаться до полной победы!», «Не выходить на работу, пока наши требования не удовлетворят!» Видели, как дружно подымаются руки при голосовании. Охлопков пожелал в бессильной ярости: «Хоть бы один дурак додумался — швырнул бы камень в окно… хоть бы угрожали, черт их побери!» Но митинг проходил без всяких эксцессов, и воодушевление выражалось только в полной дружной согласованности:
— Полицию вызову! Хоть попугаю… — решил Охлопков.
Но полиция не успела явиться. Митинг закончился, и рабочие мирно разошлись по домам.
Ясно было, что жандармы постараются схватить всех «зачинщиков забастовки», то есть стачечный комитет. Поэтому никто из комитетчиков не ночевал дома.
К Ярковым «архангелы» явились в первую же ночь, сделали обыск, но ничего не нашли. На вопрос: «Где муж?» — Анфиса ответила с вызывающей улыбкой:
— Загулял он у меня…
А Роман ночевал то у «тети», то у ломового извозчика, у которого жил Илья, то в поселке, где любой рабочий рад был ему, как дорогому гостю.
Умываясь утром у крыльца из чугунного рукомойника с рожком, Роман прикидывал в уме, что ему надо сделать сегодня: зайти к таким-то и таким-то (члены стачечного комитета каждый день обходили «колеблющихся»), назначить в пикет того-то и того-то, провести собрание.
— Что рано встал, Роман? — спросил, позевывая, хозяин, кряжистый горновой. — Спал бы да спал…
Они присели на ступеньку, ожидая, когда сварится картошка и хозяйка позовет их к столу.
— Пойти порыбачить, — сказал хозяин, вдыхая свежий утренний воздух. — На пруду сегодня благодать…
Вдруг того и другого разом подняло с места: они услышали гудок! Роман в испуге, в изумлении поглядел на своего товарища и, как был — без фуражки и без поддевки, — кинулся к заводу.
На площади уже собралась густая толпа. Ворота завода, на которых висело объявление о найме рабочих, были закрыты. У проходной будки стоял пикет.
— Что получилось? — отрывисто спросил Роман. От быстрого бега он раскраснелся, громко и часто дышал.
— Никого мы, Роман, не пропустили, муха не пролетела, — отвечали ему. — Разве через заводоуправление прошло человек до пятка! Не сомневайся, робить некому! А пары развести да гудок пустить — это дело немудреное.
— Ты слушай, что я тебе расскажу, — тихо начал один из рабочих, стоящих в пикете, — ты моего дядю Макара знаешь? В конторе сторожем он.
— Ну?
— Ночесь мне говорил… у них есть один конторщик — старик седой, Баталов Сергей Флегонтович. — Ну, он дяде Макару говорит: пусть, мол, забастовщики держатся! Каждые сутки простоя сколько-то тысяч стоят.
— Еще что?
— Из общества фабрикантов и заводчиков списки пришли, кого нельзя брать на работу. И наши будто им такой же список послали…
Он не договорил. Снова заревел умолкший было гудок.
Роман заметил, что рабочие показывают друг другу на балкон заводоуправления, и сам поглядел туда. На балконе стояли грузный Охлопков в вышитой чесучовой косоворотке и стройный Зборовский в тужурке со светлыми пуговицами.
Охлопков подошел к перилам, оперся на них, широко расставив руки и жмурясь, как от солнца, ждал, когда утихнет гудок.
Наконец гудок умолк.
— Ребята, — начал Охлопков грубым, громким голосом, слышным на всей затихшей и насторожившейся площади, — бросьте дурить, вставайте на работу! Я в последний раз говорю добром! Рассудите: забастовочного фонда у вас нету… недолго профорсите. Мы на уступки не пойдем!
— А мы и подавно! — выкрикнул Роман.
Запрокинув непокрытую голову, он глядел в лицо Охлопкову и улыбался злой, вызывающей улыбкой.
— Ты! — гаркнул Охлопков и перегнулся через перила, будто собираясь броситься вниз. — Опять ты здесь, варнак!.. — Он хлопнул в ладоши: — Эй, взять его! Вот этого… в синей рубахе… крикуна…
Из дверей заводоуправления выбежали несколько полицейских и, придерживая шашки, бросились к Роману.
Забурлила, заколыхалась, закричала толпа и плотной стеной встала перед полицейскими.
Роман исчез.
— Он там! — задыхаясь, кричал Охлопков, указывая пальцем. — Он у памятника!
Полицейские попытались пробраться к памятнику. Но, куда бы они ни сунулись, всюду натыкались на живую стену. Грозная веселость овладела рабочими. Послышался разбойный посвист, улюлюканье. Но все разом стихло при возгласе Романа:
— К порядку, товарищи! Если им нечего больше сказать — разойдемся по домам! Не дадим себя спровоцировать!
К перилам подошел инженер Зборовский.
— Ребята, — сказал он, — одумайтесь! Не верьте своим агитаторам, они ведут вас в пропасть! Порядок незыблем. Ничего вы не добьетесь. Если завтра не выйдете на работу, пеняйте на себя. Найдем других рабочих. Вас сбила с толку агитация!
— Лучшая агитация — на своих боках узнать… Знаем мы сладость капитала! — прозвучал опять насмешливый голос Романа.
Охлопков истошно завопил, выйдя окончательно из себя:
— Да что же это такое?.. Открыть ворота! — Ворота мгновенно распахнулись. — Загнать на двор всех!
Полицейские даже не пытались выполнить это глупое распоряжение, данное в запальчивости: под силу ли им было справиться с многосотенной толпой? Они стали хватать то одного, то другого и тащили поодиночке к воротам.
Рабочие вырывались из рук, увертывались, послышался сердитый смех.
— Поиграем, дяденька, в ляпки! — дразнил хмурого полицейского ученик токаря Володька Даурцев — круглоглазый паренек с ямочками на щеках и подбородке.
— Говорил ведь я, что эта затея с гудком ни к чему! Фарс какой-то… — с упреком проворчал Зборовский Охлопкову, но тот не слышал и кричал во все горло:
— Сдавайтесь, негодяи! Придете поклонитесь, за половинную плату будете коробку гнуть!
— Не поклонимся! — кричали ему в ответ.
Роман тщетно призывал к порядку. Шум все усиливался.
— Товарищи! — вдруг закричал Володька Даурцев, взобравшись на постамент памятника. — Глядите, предатели рабочего класса идут!
Звонкий голос его срывался от негодования.
На площадь вышло гуськом человек пятнадцать штрейкбрехеров. Их сопровождал наряд полиции. Они шли нестройной цепочкой: кто вразвалку, с засунутыми в карманы руками, кто — опустив голову и не глядя по сторонам. Степка Ерохин шел последним, нагло улыбаясь.
Роман видел, что наступил серьезный момент: стоит пропустить штрейкбрехеров к заводу, колеблющиеся рабочие — а таких в трехтысячном коллективе было немало! — могут последовать примеру.
— Товарищи! Не пропускайте!
Толпа отхлынула к раскрытым настежь воротам — преградила путь.
Пока полицейские пытались расчистить дорогу, рабочие окружили штрейкбрехеров и стали их усовещивать:
— Мы прав добиваемся, а вы нас по рукам ударяете!
Роман задушевно говорил старику рабочему:
— Тебя, дядя Миней, в беде не бросили, когда погорел… а ты товарищам в трудную минуту тыл показываешь! Стыдно, дядя Миней!
— Да ведь семью-то кормить надо…
— Семье пособим, сколько возможно… только не позорь ты себя, дядя Миней!
Старик стоял в тяжелом раздумье.
— Дядя Миней, — с силой сказал Роман, — и вы все, ребята! Вы на росстани стоите в эту минуту: либо с нами, — он повел рукой кругом, — либо с ними, проклятыми, — указал на белый, ослепительно сверкающий на солнце дом заводоуправления. — Или вы — товарищи наши, или проклятые иуды! Вот! Выбирайте.
— Иуда? — сказал Миней и поднял опущенную голову. — Нет, в иуды я пойти не согласен! Айда по домам, ребята!.. Лучше с голоду замереть, чем… так и старухе своей скажу.
Он решительно повернулся и стал тихо удаляться с площади. За ним потянулись и другие. Группа штрейкбрехеров. растаяла.