Страница 38 из 98
— В Думе… думаешь, и этого не знаю?.. А тебе стыдно, Ромаша! Не ты мне глаза открыл, а добрые люди.
— Ну, полно, милка, виноват!
О многом они переговорили в эту ночь. Может, и двух часов не заснули. А утром Роман встал сильный и свежий.
В этот день в Мещанском лесу было назначено собрание и Паша зашел за Романом, чтобы под видом катания на лодке выбраться незаметно из поселка. День был праздничный, удобный для массовки.
Весело переговариваясь, они вышли из двора Ярковых, как вдруг Роман остановился, нахмурился:
— Постой, Паш… забыл я…
Подошел к соседнему дому, постучал в окно.
— Эй, Степан, выйди-ка на одно слово!
— Да брось ты, да пойдем! — звал Паша, но Роман сказал:
— Погоди. Должок надо отдать.
Вышел Степан. «Чего тебе?» — хотел он сказать, но не успел. Роман размахнулся и…
— На! Получай задаток! Мало, так скажи — добавлю.
Степка отскочил, согнулся, оскалил зубы, как злая голодная кошка перед прыжком. Но, увидев, что Роман приготовился отразить наскок, сжал кулаки, утвердился на широко расставленных ногах, — Степка в драку не полез. Он только пригрозил:
— Погоди, каторжник! Попадешься на узкой дорожке!
У берега Паша и Роман повстречали рабочего Дудина. Он шел с дробовиком, но друзья знали, что направляется Дудин не на охоту, а на собрание. Видят — Накоряков с удочками, Егоров с гармошкой, будто на гулянку.
Охранка, очевидно, знала, что готовится собрание, — на берегу у лодок слонялся похожий на сову человечек. Паша сказал, что этого шпика всякий рабочий Верхнего завода знает и никого ему не поддеть! Разве только привяжется к человеку, как банный лист, помешает ему прийти на собрание.
— А вот мы его с собой прихватим! — сказал Роман.
Паша подумал, что он шутит, но Роман говорил всерьез. Он подошел к незнакомому и тоном заговорщика спросил:
— Вы тоже на сходку?
— Я? Да… хотелось бы…
— Поедем со мной, только осторожно! При этом человеке молчок!
— Разве я не понимаю! — сказал шпик, дрожа от радости, влез в лодку и, цепляясь за борта, пробрался на корму.
Отчалили.
Роман, не отвечая на вопросительные взгляды Паши, греб себе да греб… и лодка шла не к Мещанскому лесу, а забирала все дальше на запад.
Уже скрылся за горой Верхний завод, и пруд величественно развернулся во всю ширь. Ни лодок, ни вертких батиков не встречалось здесь. В тишине слышался только скрип уключин да плеск воды. Показался вдали каменистый островок и стал расти на глазах. Роман, ловко перебирая веслами, подвел лодку к острову не носом, а кормой.
И вдруг скомандовал:
— А ну, шпик, вылазь! Приехали!
Тот замер, вцепившись в борта.
— Тебя высаживать, что ли, ваше благородие? — и Роман сделал вид, что встает.
— Кому сказано? Ну!
Человек стал вылезать, цепляясь за камни. Очутившись на берегу, он плачущим голосом закричал:
— Вы ответите за это! Вы ответите!
— Об нас не заботься, — весело сказал Роман, оттолкнувшись веслом от островка, — об себе подумай — не навтыкал бы тебе Горгоньский по загривку. Ты как свою службу исполняешь? Сова ты, сова!
И товарищи поплыли прочь от острова, где маячила одинокая фигурка.
Паша сменил на веслах Романа. Минут через сорок они втащили лодку на отмель и углубились в Мещанский лес.
Место для собрания — на берегу лесного озера, в шести верстах от Перевала, — облюбовал Чекарев во время своих охотничьих скитаний. Сосновый бор с двух сторон обступал полянку. С третьей стороны стеной стояла каменная гряда, поросшая сосняком. Заросли ольхи, черемухи, тальника, переплетенные хмелем с побуревшими шишками, защищали поляну со стороны озера. Невдалеке от каменной стены была даже естественная трибуна из обомшелых, усыпанных желтой хвоей двух каменных глыб, когда-то скатившихся с гребня на эту полянку.
Когда Роман и Паша, ответив на вопросы пикета, добрались до поляны, собрание уже началось.
На поваленном стволе, на камнях, на пеньках и прямо на траве сидело и стояло около пятидесяти человек.
Орлов говорил о тех препятствиях, которые мешали созыву общепартийной конференции в течение почти трех лет. К этим препятствиям он относил и разгул реакции, и усталость рабочего класса, и сложное внутреннее состояние партии.
— Теперь дела улучшаются, товарищи! Хотя правительство не смягчает своих репрессий, а, наоборот, за последнее время опять усиливает… Но… — он поднял руку и голосом, торжественным и звучным, продолжал: — Рабочие снова заговорили о борьбе! Летние стачки — в прошлом году, нынче — говорят об этом! Растут наши ряды. Мы научились новым способам работы. Поняли, как необходимо сочетать нелегальную работу с легальной. Стараемся руководить экономической борьбой рабочих…
Он помолчал.
— Дела улучшаются… хотя и не сломлено еще до конца сопротивление антипартийных элементов в нашей партии. Все вы знаете, как в годы реакции бывшие члены партии — особенно интеллигенты — зарылись в обывательщине или к буржуазии перебежали. Это, так сказать, дезертиры явные. А есть еще дезертиры в маске: они уже перестали быть социал-демократами… Вы понимаете, о ком я говорю?
— О ликвидаторах всех мастей! — откликнулся резкий тенор. — Пр-равильно!
Это крикнул Рысьев, высунув рыжую голову из-за рыжих ветвей мертвой сосны, на поваленном стволе которой он устроился.
— Ваши слова, товарищ Рысьев, мы принимаем как полный отказ от той линии, — сказал Орлов.
— Разумеется, — откликнулся Рысьев.
Орлов продолжал:
— Пока ликвидаторы не раскрыли своих гнусных планов, — мы воздерживались от полного разрыва. Есть люди — зовут еще и теперь «мириться» с ними, идти на уступки… Нет! Довольно! Не позволим губить наше дело! Вносить в наши ряды раскол! Не позволим еще раз сорвать, оттянуть нашу конференцию, которая необходима для нас, как воздух!
Орлов остановился, стараясь овладеть собой. Провел рукой по волосам, отхлебнул из кружки глоток воды.
— Ликвидаторы из кожи лезут, только бы сорвать конференцию!
Он заговорил о примиренцах, которые засели в заграничной комиссии, о том, что необходимо как можно скорее создать русскую комиссию, о целях и задачах конференции и о том, что надо сделать на местах. Говорил он больше часа горячо, взволнованно. С порывом произнес последние слова:
— Будем бороться, товарищи, за общепартийную конференцию! За чистоту рядов партии! За создание руководящего центра в России! Время не ждет!
— Вопросы будут? — спросил Лукиян.
Да, вопросов оказалось много.
Спрашивали о положении партийной работы в других областях, о сроках созыва конференции, будут ли участвовать в конференции ликвидаторы. Просили рассказать о новых работах Ленина.
Начались выступления. С волнением слушал Роман участников собрания. Пока он сидел в тюрьме, его товарищи много сделали. Перед выбором в русскую комиссию председатель Лукиян сказал, сколько человек представляет каждую организацию:
— От железнодорожной станции семь, от Уральской железной дороги шестеро, от механического завода пятеро, от Верхнего завода восемь человек, от мелких фабрик трое, от мелких рудников восемь, от ткацкой фабрики трое, от спичечной один, мелких ремесленников десять, интеллигентов восемь…
В РОК[4] выбрали Орлова.
— А делегатом — Андрея! — выкрикнул чей-то молодой голос.
Все участники собрания закричали:
— Андрея! Андрея! Товарища Андрея!
Начинало смеркаться, с озера дохнуло холодком, когда собрание закончилось.
Подымающая дух речь Орлова, горячие выступления, овация, устроенная Андрею, красный флаг, вид старых товарищей, ощущение свободы, порыв к борьбе, звуки «Варшавянки» — все это потрясло Романа. На обратном пути он молчал. По саженным взмахам весел видел Паша, что волнение его еще не улеглось.
А дома его поджидал гость — Степкин отец.
По глазам матери Роман понял, что она знает об утреннем происшествии и недовольна сыном.
4
РОК — Российская организационная комиссия.