Заре навстречу
(Роман)

К северо-западу от завода виднелась невысокая смугло-желтая гора, на гребне которой уцелела еще еловая бахромка. Склон горы походил на правильно расположенные гигантские ступени — это шли один за другим горизонты открытых выработок железного рудника. На этих гигантских ступенях рудовозные упряжки казались букашками.

К северу от Лысой горы стоял вздутый холм со странным названием Шея. На вершине его уселась широкая церковь, в которой находилась княжеская усыпальница. За церковью в отдалении дымил медный завод.

На юге выдавался далеко в синий пруд ярко-зеленый холмистый полуостров, с домами, садочками, огородами, сбегающими к самой воде. Ослепительно-белая церковка, казалось, перескочила сюда с литографии. Полуостров, этот назывался Голяцким, — здесь жила непокрытая беднота. Люди состоятельные боялись «голяцких хулиганов».

В центре Лысогорска обосновались купцы, золотопромышленники, чиновники. Было здесь горнозаводское училище, двухклассное городское, женская гимназия, богатые магазины, богадельня, приют, больница, городской сад, кинематограф — словом, Лысогорский завод скорее походил на уездный городок, чем на заводское селение. Мягкая линия лесистых гор с кое-где вздыбившимися шиханами окружала его.

Проезжая по тихим улицам, Рысьев невольно вспоминал те радости, которые скрашивают самое безотрадное детство: лазанье по горам, купание, хождение в лес, катушку, коньки… Но, чем ближе подъезжал он к дому, тем больше хотелось ему избежать встречи с отцом. Но избежать было невозможно — шпик ехал следом.

«Если бы мать была жива — другое дело! — досадовал Рысьев. — А тетка — точное подобие своего братца: снаружи кротость, тихость, благочиние, а нутро мироносицкое, жесткое… волчья хватка! Замордовала, наверно, совсем девчонок… Надо было хоть конфеток им привезти!» — подумал он о сестрах; но магазины были уже заперты и купить гостинцев не пришлось.

Когда Рысьев увидел полукаменный церковный дом с закрытыми ставнями нижнего этажа, — разом всплыло все, что заставило его бежать отсюда без оглядки.

Рысьев еще раз оглянулся. Прыщеватый малый ехал следом.

Пришлось войти.

Ворота еще были не на запоре, в кухне и в кабинете отца горел свет.

Незнакомая ему кухарка испуганно остановила егоз «Если вы с требой, так надо к другому батюшке, у нашего свободная неделя!» Узнав, что гость — сын отца Степана, она хотела разбудить тетку и сестер, но Рысьев не велел их тревожить…

— Дайте молока с хлебом. Постелите на диване в столовой.

— Самоварчик поставлю?

— Ничего не надо.

Со свечой в медном подсвечнике он прошел в столовую. Поел и закурил.

Через некоторое время из кабинета послышался тихий, прерывающийся от волнения голос отца:

— Ну, вот я прочел… И не понимаю: желая подкопаться под меня, зачем вы, отец Петр, притащили мне свою кляузу?

— Вот именно, чтобы не «подкапываться», а действовать прямо! — внушительно, раздельно произнес отец Петр. — Я — не тать в нощи… Говорю вам: иду на вы! — сбившись с торжественного тона, он произнес запальчиво: — Обещали не трогать кружку — и опять туда свою лапу запустили! Что же мне прикажете делать?

— У меня семья, — приниженно, скорбно сказал отец Степан. — И не жалко вам моих детей? И со спокойной душой их позором покроете?

— Это вы покры…

— Постойте, отец Петр! Не надо, голубчик! Ну, каюсь… виноват… Ну, больше не повторится… Не будем ссориться!

— Да какая тут ссора. Тут не ссора. А разоблачить вас я обязан. За сим имею кланяться…

— Пос-стойте!

Рысьев не видел отца… но, услышав тихий, свистящий голос, ясно представил его побледневшее лицо, вздрагивающий подбородок, злой взгляд.

— Что ж… подавайте свою кляузу, только как бы не покаялись потом!

— Он мне грозит!

— Худо вам будет, худо, почтеннейший, очень худо будет вам! Кошка скребет на свой хребет!

— Правильно! Вот вы, блудливый кот, и наскребли!..

— Просчитались! У меня есть заступники, какие вам и не снились, не дадут в обиду!

— Вот и это следователю доложу!

— А я отопрусь! Мы ведь один на один с вами…

— Ах-х, вы… рыжая гнида!

— Прекрасно, «гнида»! Вот об этом я следователю доложу… а вы, пожалуй, по высокой честности не откажетесь…

— Я не тебе чета, — не отопрусь!

Они разом замолчали, точно силы их иссякли в этой перепалке. Потом отец Степан сказал тихим, убеждающим тоном:

— Рассудите, неужели епархиальное начальство позволит запачкать… Кого? Настоятеля собора, протоиерея! Награжденного наперсным крестом!.. Кому позволит? Злобному попишке, который с места на место кочует, нигде не может ужиться… попу, даже камилавки не имеющему… скуфейнику! Не позволят вам меня пачкать!

— Кто вас пачкает? Вы сами себя об…ли своими поступками. Ну, я пошел.

И, не прощаясь, отец Петр вышел из кабинета, направился в переднюю, быстро сбежал с крыльца, хлопнул калиткой. Немного погодя вышел и хозяин, чтобы закрыть за ним дверь. И тут увидел сына. Отец Степан не мог скрыть неприятного удивления.

— А ты откуда взялся?

— В гости приехал… А что?

Они даже не подали руки друг другу.

— В гости? Что-то не верится мне, Валерьян. Сам знаешь: денег не дам, обрадовать мы друг друга не можем… Зачем приехал?

— Я сказал: в гости.

— Если бы ты выслушал увещевания владыки и мои…

— Раскис бы, расслюнявился, товарищей бы выдал, — вставил Рысьев.

— Ты бы сейчас имел положение и средства и родную семью — нашу и свою драгоценную Августу.

Рысьев никак не ожидал, что отцу известно об Августе.

— Кой черт! — вскинулся он. — Что Августу? Как это? Вас это не касается!

— Касается, — спокойно ответил отец Степан, — такую невесту иметь приятно. А «как» — очень просто: владыка хотел повлиять на нее и на Охлопкова…

— Вот старый сводник!

Отец Степан произнес вдруг мягким, почти слащавым тоном:

— Жалеешь теперь, что не выслушал меня тогда?

— Подите к черту! — хмуро отозвался Рысьев, и отцу показалось, что он действительно раскаивается в своем упорстве.

— Предложение и сейчас в силе, — вкрадчиво заговорил он. — Рассуди, Валя, сам: ты мне об идеалах говорить не будешь? Верно. А насчет честолюбивых помыслов — рассуди: что лучше — иметь положение, вес, деньги, жену или до седых волос слоняться поднадзорным голяком? Ты по младости лет просчитался, думал: раз- раз! — и республика… и ты наверху! Нет, Валя, если и будет новый образ правления, так, может, увидят его разве только внуки твоих детей!.. Если ты бросил свои заблуждения — что же? Приму тебя, как любимое чадо… тельца заколем… отпразднуем… Скажу тебе тогда: милости просим, милости просим, мой любимый сын!.. Так как? Могу я радоваться твоему приезду? Или, может, ты не ко мне приехал, а для исполнения преступных замыслов?

«Донесет, ей-богу, донесет!» — подумал Рысьев. Ясно представил он, каким убитым, плаксивым голосом скажет этот старый лис: «Душа моя скорбит, но долг повелевает мне… и я прошу: последите за моим сыном. Он приехал сюда, чтобы встретиться со здешними крамольниками».

— Утром поговорим обо всем, я спать хочу, — сказал Рысьев, думая в то же время, что ни ему отца, ни отцу его — не обмануть.

— А сам, поди, утром убежит, только его и видели! — с деланно добродушным смехом сказал отец.

«До утра убегу!» — мысленно ответил Рысьев и сказал:

— Некуда мне утром идти… разве позднее пойду пройдусь.

Когда в доме все стихло и в этой тишине послышалось носовое сонное посвистывание отца, Рысьев тихо поднялся, оделся и, не надевая штиблет, в одних носках, пробрался во двор. Через сад он выбрался на берег реки Ерзовки.

«Вышло не так уж плохо, — думал он, пробираясь на явочную квартиру. Утром родитель еще подумает, что ему делать: донести? А ему скажут: „Как же вы поздно хватились? Где вы ночью были?“ А если и донесет — черт с ним! Разгуливать по заводу не буду, носу никуда не покажу! А уж на собрание пройду либо затемно, либо в каком-нибудь маскарадном виде! Нет, не так уж все плохо!»