Заре навстречу
(Роман)

Гордей отделился от перил и решительным шагом направился навстречу шпиону. Сапоги гулко застучали по настилу моста.

Шпион остановился.

Орлов пошел быстрее… еще быстрее… и вдруг побежал бегом. Он несся прямо на шпиона, размахивая руками. Плащ полоскался на ветру, хлопал и свистел, как черные крылья. В рамке капюшона видны были резкие черты, сложенные в свирепую гримасу, горящие глаза Гордея.

— Я тебя! — гремел он, налетая на шпиона.

Тот поднял было тросточку… но миг — и трость эта, описав в воздухе дугу, нырнула в реку.

Шпион пустился наутек. Он пролетел мимо Чекарева, втянув голову в плечи, отчаянно работая коленями и локтями. Орлов гнался за ним по пятам. Не изменяя выражения лица, он моргнул одним глазом Чекареву и кивком головы велел ему идти дальше. Просвистел плащ, пробултыхали по лужам сапоги, и Чекарев остался один.

Приостановился, посмотрел вслед, как это сделал бы любой случайный прохожий, и неторопливо поднялся на мост. Об Орлове он не беспокоился: ни в переулке между огородными изгородями, ни в пустынных Мальковках полицейских не было. А жители… Шпион отлично сознавал, на чьей стороне жители этих улиц, — рабочие железной дороги и паровой мельницы. Он даже «караул» не закричал.

«Тети» дома не оказалось. На двери висел замок. Чекарев сел во дворе под навесом и стал ждать.

Скоро в распрекрасном настроении появился Орлов.

— Ах, здорово я его гнал! Ах, любо! — говорил он, крепко пожимая руку Чекарева. Поймал, встряхнул: «Не сметь за мной ходить!» Ну, он и задал стрекача!

Чекарев спросил, почему Гордей не дождался его у «тети».

— Да я и не был еще у нее, — сразу помрачнел Орлов. — Явка-то у вас провалилась!

— Так нечего здесь сидеть и ждать, — сказал Чекарев, — пойдем к нам!

Перелезая в сумраке ненастного вечера из огорода а огород, друзья выбрались на отдаленную улицу и через поселок Верхнего завода возвратились в Перевал. На каланче било десять часов, когда они добрались до дома.

Только тот, у кого нет своего угла, постоянного жилья, чья жизнь полна опасностей, лишений, неожиданностей, может испытать полное, глубокое наслаждение передышками, когда радость встречи с друзьями, связанными с тобой общностью дела, сливается с физическим ощущением тепла, сытости, покоя, безопасности.

Орлов не ел с утра, продрог, устал. С великим удовольствием он выпил стопку водки, наелся горячих щей, напился чаю, закурил.

Пока он ел, велся тот отрывистый разговор, какой ведется после долгой разлуки:

— Рысьев приехал из ссылки!

— Добре! А Роман? Илья?

— Скоро будут дома… Где Андрей?

— Опять в ссылке!

— А Софья?

— Софья моя за границей в партийной школе, в Лонжюмо.

— Почему думаешь, Гордей, что явка провалилась?

— На этой явке я хвост заполучил!

Утром с вокзала Гордей отправился на явочную квартиру к часовщику Афонину. «Часовщик» ему сразу не понравился: пустился в расспросы — раз; старался удержать подольше у себя — два! И третье — навязывался в провожатые. А тут еще женщина мелькнула в дверях — бледная, расстроенная, с прижатым к губам пальцем. Мальчишеский звонкий голос запел: «Зеленая веточка, ты куда плывешь, берегись несчастная, в море потонешь!»… Тревожно, нехорошо стало Орлову в этой квартире. Выйдя, он увидел, как с завалинки противоположного дома поднялся шпик и пошел за ним. Пришлось водить его по улицам, не подавая виду, что заметил слежку. Зашел в трактир, спросил пива, написал записку. Шпик не входил в трактир, но мог узнать через полового о записке. Проходя мимо почты, Орлов опустил в ящик пустой конверт. Повел шпика мимо дома Бариновой. У ворот поскользнулся, ухватился за скобу и незаметно сунул в щель письмо…

— Налить еще чаю? Да вы пейте, грейтесь, — упрашивала Мария, — не хотите? Тогда полежите, отдохните! О делах — потом! Ночь-то ведь долгая! А вы просто отдохните, полежите, снимите пиджак, сапоги.

Орлов не чинился. Снял пиджак, разулся, расстегнул ворот и с наслаждением вытянулся на чистой постели.

Чекарев подсел к нему. Мария вышла в кухню мыть посуду.

— В прошлом году Андрей побывал здесь, — начал рассказывать Чекарев. — Приехал в августе, из Нарымского края бежал. Сразу вник в работу, очень мы с ним хорошо побеседовали. Так счастливо совпало, встретился здесь Андрей с женой. Мы помогли им уехать. Поехали они через Мохов… оттуда на пароходе должны были отправиться до Казани, потом — в Москву. Приезжал из Петербурга товарищ, рассказывал, что в Москве они связей не нашли, поехали в Питер. Андрей включился в работу. Борется за издание партийной газеты, готовит народ к тому дню, когда Дума будет обсуждать проект об отмене смертной казни.

— Это все старые новости, — сказал Гордей, — у меня — посвежее. В прошлом году в ноябре Андрея арестовали, провокатор выдал. Забрали и его жену. Андрей долго сидел в предварилке, все хотели состряпать «дело». Но улик — ни при нем, ни в квартире— никаких! Ни тинь-тили-линь! Ни синь пороха! Пришлось ограничиться ссылкой. Дали Нарым… Ему там встречу какую устроили: все ссыльные собрались. Ох, и закипела работушка, завихрилась… Не по дням, по часам г— библиотека, кооператив, касса взаимопомощи — все это, как грибы, росло. Партийную школу открыли, наладили связь с другими колониями ссыльных. Но… — Гордей помрачнел, — в прошлом месяце его отправили в гиблое место — в Максимкин Яр. Губернатор перетрусил. Неделю Андрей в каталажке просидел. Товарищи предлагали устроить побег, — отказался.

— Отказался?

— Да. Сейчас ссыльные в Нарыме хоть маленькой свободой, да пользуются, а после такого дела им не поздоровилось бы. Вот почему отказался… А как он будет жить в том гиблом месте, страшно подумать.

— Откуда ты все это знаешь, Гордей?

— На днях встретился с Семеном. Он как раз из Нарыма приехал.

— Бежал?

— Нет, срок вышел.

Они помолчали.

— Ты что, Гордей, из Якутии прилетел?

— Эка! — усмехнулся Орлов. — Да я там и не бывал! Два года назад с этапа махнул!

— Да ты рассказывай! — попросил Сергей.

— А и верно, расскажу! — Орлов живо перевернулся на бок, подмял подушку под локоть. — Люблю вспоминать такие штуки! Весело делается, хорошо!

Гордей бежал вечером, когда на тайгу внезапно налетел вихрь.

— Ехали на перекладных… Ось сломалась… Буря… Конвоиры перетрусили, орут: «Шагай! Шагай!» Им только одно: добраться поскорее до села. Я и махнул в тайгу! Решил идти не назад, а вперед, обойти сторонкой село. Думаю: что бог даст! Хороший человек встретится — поможет мне, дурной — выдаст. Но мне повезло: натакался в темноте на заимку… Ах, какие встречи бывают! Век не забудешь, — тихо закончил Орлов и, точно отмахнувшись от воспоминаний, спрыгнул с кровати, застегнул ворот, уселся к столу. — Хватит побасенок! Делом займемся, товарищи, делом! Мария! Довольно вам там чистоту наводить!.. Давайте расскажите мне, товарищи, как работаете, что думаете о положении наших партийных дел, какое настроение у рабочей массы. Все выкладывайте!

— В общем положении мы понемногу разбираемся, — медленно начал Чекарев. — Вот недавно получили два документа: извещение об июньском совещании и резолюции второй парижской группы. Собирались, обсуждали… Да постой-ка, мы сегодня письмо от Романа из тюрьмы получили…

— О письме — потом.

— Нет, нет! Ты выслушай. Это тоже к делу относится, раз о настроении спрашиваешь! Вот…

Чекарев достал из кармана письмо — клочок бумаги, свернутый в трубочку, — медленно прочел:

— «Товарищ Лукиян! Спасибо за материал. Мы проработали. Мнение у нас такое: примиренцы — это буржуйские прихвостни. Голосовцы, впередовцы, Троцкий — какого черта они на партийные должности лезут. К чертовой матери! Пора дать им по загривку, очистить партию от них. Обеими руками голосуем со второй парижской группой».

— Сказано по-рабочему, попросту. Но ты видишь, каково настроение? — спросил Чекарев, кончив читать. — У основной части настроение именно такое: к чертовой матери ликвидаторов, каких бы мастей они ни были! Собирать наши силы, «идти в бой за РСДРП, очищенную от проводников буржуазного влияния на пролетариат», как призывает товарищ Ленин. Таково настроение. А о делах тебе секретарь комитета расскажет, — и Чекарев указал глазами на Марию, которая сидела, положив круглые руки на стол. — Выросла, — сказал Чекарев с невольной гордостью, — вот ее недавно избрали секретарем! — и он положил широкую ладонь на голову жены.