Болотные огни
(Роман)

Это был не день, а какая-то перемежающаяся лихорадка. Все ждали, что скажет Берестов.

— Послушайте, Курковский, — сказал тот, — у вашего друга Карпова началась гангрена, — как же это вы недоглядели? А кто бросает своих друзей помирать от гангрены в сырой землянке, не может рассчитывать на их привязанность.

Все в молчании смотрели на ставшие серыми лица Левкиных парней.

— Слушай, Денис Петрович, — в сердцах сказала Васена, — мы ведь тоже люди.

— Ладно, — ответил Берестов, — давайте по порядку. Получив в свое распоряжение это письмо, мы отправились ночью по плану Водовозова к лесной землянке. План был сильно попорчен, именно его и разорвала тогда Романовская. Целые сутки напролет прочесывали мы лес и ничего не могли найти. Только на следующую ночь, то бишь сегодня ночью, и то лишь с помощью Хозяйки нашли мы ее замаскированный ход, окружили и вошли. Лежал там один бандит Люськин с простреленной и уже начавшей гнить ногой, это Водовозов в него стрелял, когда пришел сюда в последний раз. Скажу вам прямо — не очень- то приятно допрашивать человека, которого нужно немедленно везти в больницу, а не допрашивать, — однако мы его допросили. Уверенный, что все известно, раз уж мы тут, он рассказал, как было дело. А дело было так. Увидев, что советская власть победила и против нее не пойдешь, Левка — а он парень смышленый — решил выступить в качестве «спасителя отечества» и таким образом проникнуть в органы советской власти. Зная, что многие старорежимные спецы стали вредить и саботировать, он решил устроить сцену диверсии. Остальное было все так, как мы и предполагали.

Борис, сидевший рядом с Левкой, вдруг увидел Левкины руки. Скрученные веревкой, они беспомощно висели меж слегка расставленных колен. Небольшие мальчишеские руки эти были обескровлены и онемели настолько, что Борис стал шевелить собственными пальцами, как бы желая убедиться, что хотя бы в них еще сохранилась кровь. Веревка, стягивавшая запястье, немного сдвинулась, и на том месте, где она только что проходила, осталась полоса, похожая на след, какой оставляет трактор на песчаной дороге. Борис поймал себя на желании развязать эти руки, чтобы они не мучились. Он усмехнулся. Развязать эти руки?

«Будь ты проклят за то, что и пожалеть-то тебя нельзя, — думал Борис, — будь ты проклят за то, что кому-то придется тебя расстрелять».

Между тем Берестов продолжал свою речь:

— Землянка оказалась очень интересным местом. Здесь мы нашли склад оружия, документы и письма — все это было довольно искусно спрятано, а также дневник (ведь Левка парень интеллигентный, он еще и дневник вел — такую жизнь приятно в воспоминаниях пережить еще раз!), который является, пожалуй, самым интересным. Оказывается, Курковский и кое-кто из его банды не здесь, не в нашем городе начали свою работу. И что правду сказала Ведерникова, когда говорила об убитом Левкой комиссаре. Курковский был в одной из банд, действовавших на Украине, а после разгрома бандитов приехал сюда. Понятно, почему ему понадобились такие сильные средства для того, чтобы «примириться» с советской властью. Материалы, найденные в землянке, сейчас изучаются для будущего процесса Курковского.

В общем шуме, разразившемся после этих слов, уже ничего нельзя было понять. В середине зала грянуло мощное «ура». Видно было, что и судья и Берестов одновременно шевелят губами, что Васена и Екатерина Ивановна, позабыв свое судейское достоинство, обнимаются за спиной судьи, что инженер почему-то встал и протянул руки, а к нему по проходу бежит обтрепанный парнишка. «Сын, сын», — прошло по толпе. Но это был Тимофей. А Сережа? Сережа не посмел двинуться с места!

Семка Петухов сидел встрепанный и нахохленный. «Все это не имеет ко мне решительно никакого отношения», — говорил его вид.

Васена что-то кричала прокурору, и всем почему- то очень интересно было узнать, что она кричит. Шум немного поутих.

— Ухо-то, ухо-то, — кричала она, — ухо-то твое!.. Господь покарал…

(«Василиса Степановна, — час спустя говорил взволнованным низким голосом Асмодей, — уверяю вас, замечательно получится. Лучшей актрисы я не знаю. Это же прекрасная роль, будете богиню играть!» — «Осподи! — блестя глазами, отвечала Васена. — Страмотища-то какая!»)

— Ну я же вам говорила, — промолвила Софья Николаевна, поднимаясь и поправляя платье, — чего было так волноваться, скажите на милость.

Глава IV

Они стояли друг против друга в водовозовском кабинете, и Милка смотрела на него глазами блестящими и заплаканными.

— Вот и все, — сказал Борис. — Чего же ты невеселая? Ты ведь теперь герой.

— Конечно, — улыбаясь ответила Милка, — мы с Васильковым теперь герои.

И все-таки она дрожала, а по лицу ее текли слезы.

— Отчего же ты невеселая?

«Что ты, я очень веселая, — думала Милка, — только мне хочется плакать, сама не знаю почему. Наверно, потому, что с нами сегодня нет Ленки».

— Просто гора с плеч, — сказала она.

— Это всего только одна гора, — возразил Борис, — другая еще на плечах.

— Водовозов.

В эту ночь температура вдруг сдала. Еще час назад Павел Михайлович, багровый, метался в бреду, и сестра, дежурившая около него, боялась, что он вывернется из рук и брякнется на пол. Теперь он лежал неподвижный, неестественно бледный, в холодном поту, и видно было, что пошевелить пальцами он не в состоянии. Трудно было понять, пришел ли он в себя. Борису казалось, что болезнь, прикинувшись тихой, стала еще страшней. Он стоял тогда и думал, что над этой больной головой собираются грозные тучи. «И зачем только Денис Петрович прочел это несчастное письмо», — снова и снова думал он.

— Я боюсь, что он не поправится, — сказала Милка.

— Почему?

— Он хочет умереть.

— Вот ерунда. Он ни в чем не виноват.

Об этом спорил весь город. И сейчас об этом говорили в розыске.

— Как же это так?! — кричал за стеной Ряба, отвечая кому-то. — За что его — налево? Кого он предал? Он на себя вину взял, вот и всё.

— Он покрывал преступника, — ответил ему кто-то.

— Видели бы вы этого преступника, — дрожащим голосом сказал Ряба, — у вас бы душа вся перевернулась.

— Слышишь? — сказал Борис.

К ним заглянул Берестов.

— Ребята, — сказал он, — зайдите ко мне на минутку. У меня гость.

В кабинете у стола, облокотись на трость, восседал Асмодей. Теперь он, по его собственному выражению, чувствовал себя в розыске «своим в доску».

— Ростислав Петрович! — воскликнула Милка. — Вы произнесли просто изумительную речь!

— Да, все говорят, — скромно ответил Асмодей. — Вот никак не ждал такого успеха!

— А как вам понравилась вся эта история? — спросил его Берестов. — С Левкой, дорогой и девушкой?

— Совсем не понравилась, — высокомерно ответил Асмодей.

— Не понравилась? Зачем же тогда летом вы выдали эту девушку Левке?

И Борис и Милка ждали, что Асмодей отпрянет, вскочит, крикнет: «Как вы смеете!», но тот посидел с минуту молча, а потом сказал:

— Это вышло так, совершенно случайно…

— Как это было, мне известно, я спрашиваю: зачем?

— Видите ли, — академическим тоном начал Асмодей, и Борису показалось, что его разыгрывают, — что сказать вам? Разбойники существовали всегда, и должен заметить, им всегда было присуще некоторое обаяние. Что касается Левки, то я познакомился с ним тоже совершенно случайно и, надо сказать вам, нашел его не лишенным своеобразия и, может быть… правоты. В общем, все спуталось в наше время — не поймешь, кто прав, кто виноват. Но этот маленький «джентльмен удачи» был забавен. Я не без удовольствия беседовал с ним как-то. Вот почему, узнав, тоже совершенно случайно…

— Как же, — подхватил Берестов, глядя на него исподлобья внимательным взглядом, — подвал, свекла, морковь, всё, чем платили вам старухи.

— Что же, — усмехнувшись, сказал Асмодей, — вы же сами говорите — бытие определяет сознание. Так вот, мое голодное бытие определило мое сознание. Когда я узнал, что розыск готовит Левке ловушку, мне — я даже, собственно, не знаю почему — захотелось его предупредить.