Болотные огни
(Роман)

Александр Сергеевич лежал на спине. Лицо его хранило страдальческое ребячье выражение. Берестов взял его холодную руку. Пульса не было. Не впервой было держать человеческую руку, в которой нет пульса, однако теперь это казалось ему невозможным. Стал на колени, чтобы послушать сердце, и не услышал стука.

Он поднял голову и встретился взглядом с Водовозовым. Долго и неотрывно смотрели они в глаза друг другу.

Глава II

Нюрка сидела на корточках меж бочек с желтыми солеными огурцами и что-то разгребала на земляном полу. При виде Анны Федоровны она не поднялась, а только взглянула на нее снизу вверх с видом покорным и безнадежным.

— Слыхала? — удовлетворенно спросила Анна Федоровна, усаживаясь на ящик, и прибавила: — Ну и вонища у тебя здесь.

— Ничего не слыхала, — уныло отвечала Нюрка.

— Плохи дела у твоего начальника.

— Какого такого начальника?

— Товарища Дениса, вот какого. Из доверия, говорят, вышел.

Нюрка по-прежнему разгребала на полу какие-то черные коренья.

— Теперь не он Левку, а Левка его судить будет, — с торжеством продолжала Анна Федоровна, — вот как дело-то обернулось.

— Как это — бандит и вдруг начальника судить будет? — не поднимая головы, ответила Нюрка.

— А это ты уж у Левки спроси, как он такого дела достиг. Хороша бы я была, кабы твоего совета послушалась и на Левку тогда донесла. Интересно, где бы теперь меня искали, где бы нашли? Вот, понадейся так на людей… Нет, милка моя, своим умом только живи, никого не слушай.

Нюрка молчала, переваливаясь и переступая на корточках с места на место, всецело, казалось, занятая своим делом.

— Нет, вот это парень! — с восхищением говорила Анна Федоровна. — Нет, что устроил! Теперь, поди, сам в начальники выйдет, еще твоего Берестова в рог согнет. А ведь мальчишка, нет тридцати! Вот как умные люди-то поступают!

— А почем ты знаешь, — может быть, вранье все это.

— А ты у своей начальницы спроси, — насмешливо сказала Анна Федоровна, — теперь ведь у тебя, не у меня начальство на квартире стоит. Ты у нее спроси, правда или нет.

Нюрка безнадежно махнула рукой. У нее с недавних пор действительно сняла комнату Кукушкина- Романовская, однако Нюрка ее за начальника не считала.

— Да знаю я, поверь, что знаю, — продолжала Анна Федоровна, — разве я тебя когда обманывала? Прогадала ты, Анюта, со своими комсомолами, не за них нужно было тебе держаться. А то — как только какая-нибудь богохульная «комсомольская пасха» или «красная коляда», так она тут как тут, кругом вертится, все глаза выглядит. Ты не очень-то на свою советскую власть полагайся.

— А вот я пойду, — сказала Нюрка, вставая, — и расскажу все как есть.

— Куда ты, кочерыжка, пойдешь, — с величайшим презрением ответила Анна Федоровна, — и что ты скажешь? И что ты знаешь? Только то, что я тебе говорила? Да я ведь отопрусь. Я-то отопрусь, а тебе не сегодня-завтра кирпичом голову проломят. Вот и всё. Больше ничего не будет. Ну, мне пора.

Нюрка осталась стоять, а собеседница ее ушла, по дороге долго еще ухмыляясь и крутя головой, словно она услышала что-то очень смешное.

Нюрка знала, что ноги ее кончаются там, где у прочих людей начинаются коленки. Она это знала, когда была еще маленькой, и страстно мечтала о том, как вырастет, а вместе с ней вырастут и ее ноги. Однако тело ее тянулось вверх, ноги же только толстели. Чтобы скрыть их, Нюрка носила какие-то длинные балахоны, в то время как нэп укоротил женские юбки до колен, открыв на зависть Нюрке множество стройных женских ног.

Она давно мечтала о высоких каблуках. Ей казалось, что стоит надеть ботинки с высокой шнуровкой и длинными каблуками, как сама она станет высокой и стройной. Однако на ногах ее все время, за исключением зимы, когда она носила валенки, были самодельные тапочки, сплетенные из грубой веревки, а в них Нюркины ноги выглядели уже совершенными обрубками. Ботинки же с высокой шнуровкой были дороги.

В кооперации Нюрка почти не получала денег, ей платили мукой, постным маслом и овощами. Ради исполнения своей мечты она уже давно работала на огородах, которых было очень много на окраине города, да и в самом городе. Времени у нее было достаточно, а после ограбления кооперации ее овощной ларек часто и вовсе бывал закрыт. Ей уже виделось, как она, стройная и высокая, идет по улице, встречает Берестова и рассказывает ему все. Что это «все» — она представляла себе неясно.

И вот наступил день, когда Нюрка, отглаженная и причесанная, вышла на улицу, сверкая новыми башмаками. Шла она с трудом, потому что каблуки оказались не таким уж простым делом, но это не доставляло ей ни малейшего огорчения. Шла она, конечно, в сторону розыска.

Все силы она потратила на то, чтобы пересечь булыжную мостовую городской площади, где каблуки попадали на камни вкривь и вкось. Дальше дело пошло лучше: сперва деревянный тротуар, а потом и вовсе земля. Нюрка не удивлялась тому, что встречные женщины оборачиваются и смотрят ей вслед. Еще бы! Однако она уже обливалась потом.

Встретив того, кого надеялась встретить, Нюрка испугалась. Берестов шел быстро, а лицо его было злым (его вызывал к себе Морковин). Нюрка издали, улыбаясь, закивала головой. Он приостановился.

Перемена в Нюркином облике сразу кинулась ему в глаза, однако эта перемена заставила его впервые приглядеться к ее фигуре и увидеть всю ее несуразность — только и всего.

— А, это ты, — сказал он, как ему казалось, очень добродушно и прибавил, невольно отвечая торжественности, сиявшей на ее лице: — Смотри, совсем была бы ничего, только бы росточку немного побольше.

Денис Петрович совсем не хотел ее обидеть, ему и в голову не приходило, что рост может играть столь важную роль в жизни человека — немногим выше, немногим ниже девушка, какое это имеет значение?! А может быть, то смутное раздражение, с каким он шел к Морковину, помешало Денису Петровичу понять Нюркино настроение. Словом, он сказал именно так, как сказал. При этом он улыбнулся, чтобы показать, что шутит, и пошел дальше, так как очень торопился.

Нюрка побледнела. В другое время она бросилась бы бежать, как это делала обычно, спасаясь от насмешек, но теперь она не могла сдвинуться с места из-за каблуков. Силы покинули ее. Она стояла, опустив голову и держась за колья ограды.

Морковин встретил Дениса Петровича как ни в чем не бывало.

— Садитесь, — предложил он.

Берестов сел. Следователь долго развязывал тесемки своей желтой папки.

— Так вот, — сказал он голосом столь простым и даже домашним, что Берестов удивился, — поступило ко мне дело инженера Дохтурова. Сейчас, подождите, пожалуйста, минуточку.

Он подошел к шкафу и достал там какую-то бумагу, потом выглянул в дверь кабинета и крикнул:

— Василь Николаич!

Вошел высокий тощий человек.

— Ты делом Дохтурова интересовался, — сказал Морковин, — мы как раз о нем сейчас и говорим. Посиди, если у тебя есть время. Садись в помещичье кресло. Товарищ из губернии, — объяснил он Берестову.

— Так вот, — продолжал Морковин, снова садясь за стол, — знакомился я с этим делом.

Лицо его, осветившееся было улыбкой, когда он сказал про помещичье кресло, стало серьезным. Он перебирал бумаги.

— Вот показания машиниста Молодцова, который вел поезд. Вот показания Льва Курковского и Николая Латышева, которые задержали Дохтурова. Показания пассажиров. Всё так. Теперь вот — следы. Это уже по вашей части.

Он взглянул на Берестова.

— Как показывают Курковский и Латышев, с Дохтуровым были еще двое неизвестных, которые после выстрела бежали в лес. Эти показания подтверждаются следами, оставленными на насыпи. Вы тогда снимали с них след. Я прошу вас заняться этим делом.

— Что же заниматься, — спокойно ответил Берестов, — сапоги, оставившие след, лежат у нас в розыске. Все четыре штуки. Они были любезно оставлены нам на дне Хрипанки.