Болотные огни
(Роман)

Берестов хотел было вскочить, но Водовозов крепко держал его за плечи.

— Сиди, сиди, — сказал он смеясь. — Сиди.

— Ты что, — испуганно опросил у него Берестов, наконец поворачиваясь, — предчувствие у тебя такое, что ли?

Водовозов вернулся на свое место. Лицо его было каким-то особенно светлым. Берестов испугался еще больше.

— Пашка!

Водовозов с удовольствием потянулся, прищурился и сказал:

— Да не принимай ты всерьез всего, что я сбрехну. Поживем еще, старый друг. А за руку меня тогда, между прочим, пьяная самогонщица укусила, когда я у нее аппарат отнимал.

Берестов буро покраснел.

— Ничего, — сказал Водовозов, — все мы немного здесь рехнулись. Постой, еще и не то будет.

Титовский приказчик оказался парнем неразговорчивым и не пожелал даже сказать, откуда он родом.

Скоро обнаружилось, что он имел все основания скрывать место своего рождения. Он был из Дроздовки — его опознал волостной милиционер. Берестову это название не говорило ничего, зато Водовозову оно говорило многое. Два года назад здесь восстали дезертиры. Они разгромили волостные учреждения, в том числе и военкомат, захватили оружие и расстреляли всех местных советских работников. Водовозов с отрядом комсомольцев, вооруженных берданками „времен турецкой кампании“, ездил тогда в Дроздовку, вступил в бой с бандитами, в результате которого потерял двоих ребят, сам едва не погиб, но советскую власть восстановил. Банда бежала в лес. Часть из них позже перешла к Сычову, а часть… Возможно, что истоки Левкиной банды следовало искать в Дроздовке.

Нужно было отправлять туда кого-то из розыска, однако денег на это решительно не было. Стали собирать кто что может: кто по рублю, кто облигации; напекли булок из шефской муки и снарядили Рябу в путь.

Результаты были неожиданно удачны. Ряба узнал, что из Дроздовки несколько месяцев тому назад скрылось трое парней — сразу же после ограбления сельской кооперации. Все они оказались в этом уездном городе, одним из них и был Прохоров, титовский приказчик. Остальных решено было пока не брать.

Это и была та удача, о которой мечтал Берестов: он начал вплотную подходить к банде.

Ты знаешь, дорогая, я думал, они меня уволят, просто выгонят из розыска — так уж все сложилось. Но они этого не сделали. И все-таки я чувствую стену, которая нас разделяет. И пока не явлюсь к ним с точными доказательствами, я не успокоюсь. Я их тоже понимаю: после всего, что случилось, они не могут мне полностью доверять.

Из-за этого всего получается как-то странно — я веду „частный сыск“. Прямо с ног сбиваюсь, нужно поспеть и тут и там. Не знаю почему, ко мне обратилась одна женщина. Обратилась — это не то слово.

Она подбежала ко мне в сумерках, когда я шел из розыска, и сказала дрожащим голосом: „Скажи начальнику, чтобы проследил за своей хозяйкой“. Речь идет, конечно, об этой лошадиной челюсти, у которой Денис Петрович недавно жил. Я решил проверить это дело сам и кое-что уже понял.

Сегодня шел по улице, луна светила, та самая, большая, белая, скользящая за деревьями. Я шел и думал: теперь это ко мне не относится. Это больше не имеет ко мне никакого отношения. Она светит не только в парке на старую скамейку, она светит и на кладбище.

Я все думал: неужто так несчастливо сложилась твоя судьба, что лучший друг твой предал тебя на смерть. Ты писала девочке, а письмо попало к злой и жестокой бабе, низкой бандитской марухе. Ты прости меня, но здесь я буду беспощаден: я не знаю, быть может, ты бы и простила — я не прощу никогда. Я до нее доберусь. Не сердись.

Ты знаешь, все последнее время я чувствую себя в розыске чужим, да и не только в розыске, мне кажется порою, что я теперь чужой во всем мире. Ведь никто, даже Ряба, даже друг мой Костя — никто не знает, как мне худо.

Вообще неладное со мной творится. Я не могу слышать имени Левки. Стоит мне услышать это слово— а его повсюду произносят теперь довольно часто, — как словно бы ток проходит через мое сердце, мгновенный удар. И ночью, не успею я заснуть, какой-то голос, всегда один и тот же, говорит вдруг: „Левка!“, за этим следует толчок, удар, взрыв, черт знает что — и я вскакиваю. Это так неприятно, что порою я боюсь засыпать, иначе проклятое слово может застать меня врасплох.

Левка! Мы встретимся, мы непременно встретимся, иначе и быть не может. Говорят, он силен, безумно храбр и осторожен, как лесной зверь. Ничего.

Когда Борис приехал в поселок, он не подозревал, конечно, какое волнение вызовет его приезд в душе одного из поселковых ребят.

Сережа не знал, что ему предпринять. Ему необходимо было поговорить с Федоровым, и притом немедленно, но вчера он встретил на улице Семку Петухова, и тот назвал его „сыном спеца недорезанного“. Сережа не мог этого забыть. А вдруг и Федоров откажется с ним разговаривать и назовет его „сыном спеца недорезанного“? Ведь Борис комсомолец, и Семка говорит, что он комсомолец, только слышно: „Мы, комса, то, мы, комса, это“. Однако Сережа не очень-то ему верил.

Словом, поговорить с Федоровым ему было необходимо. Да и очень хотелось.

Как-то утром Борис вышел во двор за водой. Был он босиком я оттого показался Сереже милее и проще. Вот он остановился, рассматривая что-то на земле, а потом потрогал это что-то большим пальцем ноги. Жука, что ли. Сережа решился и вошел. Борис доставал воду из колодца, а Сережа стоял, раздумывая, как его назвать. Отчества он не знал, сказать „товарищ Федоров“ ему очень хотелось, но он не отважился. Борис сам почувствовал его взгляд и повернул голову.

Перед ним стоял ушастый паренек и смотрел на него живыми темными глазами.

— Чего тебе?

— Мне… — Сережа судорожно глотнул, — мне необходимо с вами поговорить.

Борис удивленно поднял брови, поставил ведро на землю и сказал:

— Ну давай.

Сережа давно приготовил свою речь.

— Вчера вечером я пробрался к тети Пашиной даче, в самые кусты под окном, и подслушал разговор Люськина с Николаем. Сегодня ночью у них свидание с кем-то в сторожке лесника.

— А кто ты такой?

— Я Сережа Дохтуров.

— Сын инженера Дохтурова?

Сережа помолчал.

— Да.

— О, так это ты так вырос? Ты же недавно совсем пацаном был. В котором часу будет это свидание?

— В час ночи.

— Кто-нибудь знает об этом?

— Что вы!

— А почему ты говоришь об этом мне?

— Потому, что я знаю… Потому, что я не в первый раз… Помните, корпуса…

— Вот оно что, — Борис с уважением присвистнул.

Сереже вдруг стало очень весело.

— Елки-палки, — сказал он (тогда среди ребят принято было говорить „елки-палки“), — я побежал. Меня ждут ребята.

— Какие ребята?

— О, у меня здесь организация. Целый детский сад.

Никто Сережу не ждал. Он убежал только из страха испортить чем-нибудь замечательный разговор. „Как я ему остроумно сказал про организацию: целый детский сад, — думал он. — Надо же такой удаче“.

Однако на улице он действительно встретил свою „организацию“ — снедаемого любопытством Витьку со стаей ребятишек. Теперь они часто бегали по поселку вместе, все выглядывая и ко всему прислушиваясь.

— Зачем ходил к Федорову? — быстро спросил Витька.

— Бабка за спичками посылала, — ответил Сережа без всяких угрызений совести.

— А почему ты тогда улыбаешься? — подозрительно спросил Витька.

В эту ночь били молнии, все розовое небо дрожало и билось, как в час страшного суда.

Скользя по хвое и палым листьям, курткой смазывая с деревьев размокшую кору, проваливаясь в колдобины с лесной водой, Борис шел к сторожке. Деревья градом сбрасывали на него воду, но это было неприятно только в первый раз, когда капли поползли по спине, — от этого он почему-то почувствовал себя одиноким, — а потом он очень скоро промок, и вода согрелась около его разгорячённого ходьбой тела.

„Как было бы хорошо, — думал он, — подслушать какой-нибудь важный разговор или проследить бандитского связного“. Что Сережа Дохтуров не соврал, в этом он был уверен, единственно что — это ом мог напутать.