Страница 4 из 16
Шли годы, и мы все чаще волей-неволей задумывались, как долго еще она продержится. Алиса была женщиной миниатюрной, даже меньше метра пятидесяти, и с каждым годом она все больше усыхала и слабела, хотя и ощетинивалась, стоило кому-нибудь на это намекнуть. Когда я женился на ее внучке, Алиса сияла, обнимала меня и рассказывала, как счастлива, что ей удалось побывать на свадьбе, но танцевать со мной отказалась: артрит. И все же по-прежнему жила одна и сама занималась хозяйством.
Когда мой отец познакомился с Алисой, то удивился, как ей удается со всем справляться самостоятельно. Отец был урологом, а следовательно, среди его больных было много пожилых людей, и он всегда начинал беспокоиться, если выяснялось, что пациент живет один. С точки зрения отца, таких людей рано или поздно неизбежно ждали серьезные трудности – даже если пока что все вроде бы было в порядке. Поскольку мы родом из Индии, отец был убежден, что это обязанность родственников – взять старика к себе, ухаживать за ним и развлекать его.
Отец приехал в Нью-Йорк в 1963 году, поступив в медицинскую резидентуру, и с тех пор впитал американскую культуру во всех ее аспектах. Он отказался от вегетарианской диеты и открыл для себя радости флирта и ни к чему не обязывающих романов. У него появилась подруга – резидент-педиатр, тоже родом из Индии, но из региона, где говорили на другом языке. Когда отец женился на своей избраннице – вместо того чтобы, как велит обычай, попросить своего отца найти ему невесту, – наши индийские родственники были в ужасе.
Отец стал большим поклонником тенниса, президентом местного Ротари-клуба и мастером рассказывать неприличные анекдоты. С особой гордостью он вспоминал 4 июля 1976 года – день двухсотлетнего юбилея США: в этот день отец получил американское гражданство на глазах у нескольких сотен человек, приветствовавших его с трибун арены на окружной ярмарке в перерыве между аукционом по продаже племенных свиней и авто-дерби на выживание. Однако отец так и не смог привыкнуть к тому, как мы обращаемся с нашими стариками и больными – обрекаем их на жизнь в одиночестве или запираем в разных безымянных учреждениях, так что последние осознанные моменты своей жизни они проводят в обществе врачей и медсестер, которые едва помнят, как зовут пациента. В том мире, где отец вырос, все было совсем иначе.
Отец моего отца старел традиционно – и с точки зрения западного человека это была поистине идиллическая старость. Ситарам Гаванде был крестьянином из деревни Ути, милях в трехстах от Мумбая, где наши предки возделывали землю уже в течение нескольких веков. Помню, как мы навещали деда с родителями и сестрой – это было примерно тогда же, когда я познакомился с Алисой. Деду уже перевалило за сто. Это был самый старый человек, какого я только знал, причем с большим отрывом. Ходил он с палкой, согнувшись, словно стебель пшеницы на ветру, слышал так плохо, что приходилось кричать ему прямо в ухо через резиновую трубку. Дед был слаб и, если сидел, иногда не мог встать без посторонней помощи. Однако держался он с достоинством, носил тугой белоснежный тюрбан, аккуратную вязаную кофту с узором из ромбов и старомодные очки с толстыми линзами, как у Малкольма Икса.
Его всегда окружали и поддерживали родные и близкие, к нему относились с большим уважением – именно благодаря возрасту. С дедом советовались по всем важным вопросам, будь то выбор невесты, земельные тяжбы или деловые решения, и он занимал в семье самое почетное место. Когда мы садились за стол, деду подносили угощение в первую очередь. Когда в дом приходила молодежь, они кланялись деду и в знак почтения прикасались к его ногам.
В Америке дед почти наверняка очутился бы в доме престарелых. У медиков есть формальная классификация дееспособности. Если вы без посторонней помощи не можете пользоваться туалетом, есть, одеваться, мыться, причесываться, вставать с постели или со стула и ходить – то есть утратили восемь “Навыков повседневной жизни”, – значит, у вас нет возможности сохранять базовую физическую независимость. Если вы не можете самостоятельно покупать себе продукты, готовить еду, убирать в доме, стирать белье, своевременно принимать лекарства, звонить по телефону, пользоваться транспортом и управлять своими финансами – то есть не обладаете “Навыками независимой повседневной жизни”, – значит, вы не можете жить один. Мой дед сохранил далеко не все навыки повседневной жизни и совсем немного навыков независимой жизни. Но в Индии это не привело ни к каким тяжелым последствиям. Состояние здоровья деда не требовало никаких экстренных семейных советов, никаких нервозных обсуждений, что же с ним делать. Было ясно, что семья обеспечит моему деду возможность и дальше жить так, как ему хочется. В доме деда жил один из братьев моего отца со своим семейством, и старику никогда не требовалось звать на помощь: вокруг него постоянно крутился табунчик детей, внуков, племянников и племянниц.
Такая организация жизни позволила деду вести образ жизни, доступный лишь немногим старикам в западном обществе. Например, родные дали ему возможность по-прежнему владеть и управлять крестьянским хозяйством, которое он когда-то построил с нуля – даже хуже, чем с нуля. Отец деда в свое время потерял все, кроме двух акров земли (да и те были заложены) и двух тощих быков, – остальное после неурожайного года пришлось отдать ростовщику. Затем мой прадед умер, оставив все свои долги в наследство старшему сыну Ситараму. Ситарам только-только женился, ему едва исполнилось восемнадцать, но ему пришлось трудиться на оставшихся двух акрах на правах подмастерья. В какой-то момент им с юной супругой пришлось сидеть на одном только хлебе с солью. Они едва не умерли с голоду. Но Ситарам продолжал пахать и молиться – и его молитвы были услышаны: урожай на этот раз был неслыханным. Дед сумел не только накормить досыта жену, но и расплатиться с долгами. В последующие годы его владения расширились с двух акров до почти двухсот. Дед стал одним из богатейших землевладельцев в округе и теперь уже сам давал соседям деньги в рост. У него было три жены – он всех их пережил – и тринадцать детей. Дед очень ценил тягу к знаниям, трудолюбие, бережливость, умение зарабатывать деньги, верность слову – и требовал этого и от себя, и от других. Всю жизнь он вставал до рассвета, а перед сном всегда объезжал верхом с дозором все свои поля до последнего акра. И продолжал делать это даже в сто лет. Мои дядья волновались, как бы он не упал с лошади, ведь он был слаб и нетвердо держался в седле, но понимали, как это для него важно. Поэтому они купили ему смирную лошадку пониже ростом и следили, чтобы он не ездил один. Объезжать свои поля дед перестал лишь за год до смерти.
Если бы он жил на Западе, все это сочли бы стариковской блажью. Это опасно, сказал бы его врач. Если бы дед все же настоял на своем, а потом упал и поступил в приемный покой со сломанной шейкой бедра, его бы уже не отпустили домой, а отправили бы прямо из больницы в дом престарелых. Но в досовременном мире, в котором жил мой дед, он сам решал, как ему жить, а дело семьи было это обеспечить.
Дед умер, немного не дожив до ста десяти: упал, выходя из автобуса, и ударился головой. Он ездил в ближайший город: у него были какие-то дела в суде, что кому-то может показаться безумием, но для деда это было очень важно. Он еще не успел сойти с подножки, как автобус вдруг тронулся, и хотя деда сопровождали родственники, он все же упал. Скорее всего, у него случилась субдуральная гематома – кровоизлияние внутри черепной коробки. Мой дядя отвез деда домой, и через два дня тот мирно скончался. Он имел возможность жить так, как ему хотелось, и до самого конца пробыл в окружении родных.
На протяжении почти всей истории человечества те немногие, кому удавалось дожить до глубокой старости, жили на закате дней именно так, как Ситарам Гаванде. О стариках заботились члены сложных семейных структур, состоявших из нескольких поколений, при этом три поколения зачастую жили под одной крышей. Даже когда на смену расширенной семье пришла так называемая нуклеарная (в Северной Европе это произошло несколько веков назад), стариков не бросали один на один с их немощами и недугами[7]. Обычно дети покидали дом, как только входили в возраст и создавали собственные семьи. Но один ребенок, как правило, оставался с родителями[8], если они доживали до преклонных лет, – чаще всего это была младшая дочь. Именно такой была судьба поэтессы Эмили Дикинсон[9], которая в середине XIX века жила в городе Амхерст, штат Массачусетс. Так случилось, что отец Эмили умер в семьдесят один год – ей к тому времени было уже за сорок, – а мать прожила еще дольше. Поэтому Эмили с сестрой остались в родительском доме на всю жизнь.
7
P. Thane ed. A History of Old Age. John Paul Getty Museum Press, 2005.
8
D. H. Fischer Growing Old in America: The Bland-Lee Lectures Delivered at Clark University. Oxford University Press, 1978. См. также C. Haber and B. Gratton Old Age and the Search for Security: An American Social History. Indiana University Press, 1994.
9
C. A. Kirk Emily Dickinson: A Biography. Greenwood Press, 2004.