Московское время

В обычное время проще всего было пересечь двор по диагонали, пройдя мимо скамейки, но теперь воображение рисовало Нине всякие ужасы, и она решила сделать небольшой крюк. Лужа возле булочной тоже сыграла свою роль: увидев, как в ней отражается свет единственного на весь двор фонаря, девушка мгновенно приняла решение и стала обходить скамейку справа, забирая ближе к серому дому. Нина старалась двигаться как можно тише, чтобы не привлечь внимание жутковатого существа, откликающегося на имя Ванечка, а потому, когда Ванечка неожиданно шевельнулся и повернул голову в ее сторону, блеснув глазами сквозь космы, Нину охватила паника.

– Гр-ражданка, – проговорил пьяница неожиданно приятным глубоким баритоном, – куда идем?

Нине очень хотелось сказать что-нибудь веское, чтобы поставить омерзительного пропойцу на место, но ее хватило только на сдавленный писк. Она метнулась в тень дерева, но пьяница уже поднялся на ноги и с проворством, поразительным для вдребезги пьяного человека, оказался возле нее.

– Не подходите ко мне, – пролепетала Нина, отступая в сторону. Больше всего ее испугало выражение глаз незнакомца. Было в них что-то отчаянное, что-то сумасшедшее, куда надежнее любых угроз убедившее девушку в том, что ее ночная прогулка непременно плохо кончится. Боковым зрением она заметила возле серого дома движение – оттуда кто-то вышел. Нина открыла рот, готовясь кричать и звать на помощь, но проклятый Ванечка ее опередил.

– Граждане бандиты, вы окружены, сдавайтесь! – заорал он в сторону тех, кто показался из серого дома. И Нине: – Ложись, дура!

В его руке непонятно откуда появился черный пистолет. В следующее мгновение пьяница, он же непутевый Ванечка, он же черт знает кто, явившийся из тьмы, кинулся к Нине и швырнул ее на землю.

– А-а-а! – заверещала девушка.

– Мусора! Вали их!

Пах! Пах! Пах! Сухо защелкали выстрелы, раздался звон разбитого стекла – из булочной тоже кто-то стрелял. Кто-то бежал, кого-то хватали, кто-то грязно и беспомощно ругался, кто-то кричал от боли, а Нина скорчилась на земле, зачем-то судорожно вцепившись в ручку сумочки, а левой рукой инстинктивно прикрывая голову.

– Бросай оружие! Бросай, кому говорят!

– Ты чё, ты чё, начальник…

– Юра, у него нож за голенищем! – Это пьяница обращается к кому-то из своих, кто выскочил из булочной прямо сквозь витринное стекло, ухитрившись, кажется, даже не пораниться.

– Ага, понял, Иван Григорьич… Ну-ну, Храповицкий, не шали! Отдай ножичек-то… Вот так, молодец! Руки! Руки держи, чтобы я их видел…

– Веник бежал! – кричит кто-то, и, приподняв голову (любопытство все же сильнее страха), Нина с изумлением узнает в говорящем рыжего рабочего, совсем недавно на ее глазах вешавшего вывеску на булочную.

– Там Антон и Петрович его примут, – отвечает недавний пьяница.

– Не догонят, – усмехается человек, которого держит на прицеле высокий, артистичного вида Юра.

Однако через минуту из-за угла дома двое выволакивают молодого парня, заломив ему руки за спину. На голове у парня копна непокорных волос, из-за которой, возможно, он и получил свое прозвище «Веник». Левый конвоир на ходу свободной рукой стирает с лица кровь, тотчас же проступающую снова. Судя по всему, Веник пытался оказать сопротивление.

– Царапина, Иван Григорьич, – говорит пострадавший прежде, чем ему задают вопрос.

– Все целы? – отрывисто спрашивает «пьяница», оглядываясь.

– Наши – да. – Юра передергивает широкими плечами. – Из этих трое наповал, один ранен…

И в самом деле, возле серой стены лежат два тела, третье – на дорожке, а раненый сидит, прислонившись спиной к дереву, и стонет. И хотя он вроде бы уже не представляет опасности, рядом стоит рыжий, угрожающе направив дуло револьвера на задержанного. Нина чувствует, как ее начинает бить крупная дрожь.

– А Елагин где? – с тревогой спрашивает Иван Григорьевич. – Елагин!

– Здеся я, – отзывается человек, показавшийся из булочной. Это приземистый крепыш флегматичного вида, и Нина вспоминает, что тоже видела его раньше, он помогал рыжему управиться с вывеской. Елагин бросает равнодушный взгляд на убитых и отворачивается, словно не он только что стрелял в них и убил как минимум одного.

Из большого дома стремительным шагом выходит уже знакомая Нине молодая женщина с шалью на плечах, а за женщиной следует совершенно седой, очень спокойный старик.

– Терентий Иванович, – обращается к нему Иван Григорьевич, убирая оружие. – Вызовите карету «Скорой помощи»… И машину для перевозки…

– Они уже едут.

– Лиза, вы в порядке?

Женщина поводит плечами, обхватывает себя руками.

– Когда началась стрельба, я испугалась… И когда брат выскочил через стекло… – Она кивает на высокого Юру, который смущенно улыбается.

– Юра, ну ты артист… – говорит кто-то с восхищением.

– Что за баба? – спрашивает другой голос, и Нина не сразу понимает, что речь идет о ней.

Приблизившись, Иван Григорьевич протягивает руку и рывком поднимает девушку на ноги. Ощущение у Нины такое, словно она превратилась в мозаику и вот-вот рассыплется на тысячу кусочков.

– Московский уголовный розыск, старший оперуполномоченный Опалин, – представляется Иван Григорьевич, скользя внимательным взглядом по ее лицу. – Кто вы и как вас зовут?

– Я… я… я студентка, – сбивчиво начинает говорить Нина. Она хочет объяснить, что живет тут неподалеку, что была в Большом – слушала «Сусанина», и всего лишь возвращалась привычной дорогой домой, но тут оперуполномоченный Опалин отмочил фокус: отклеил бороду, снял парик, и перед Ниной оказался молодой брюнет приятной наружности, которую портил только один дефект. Раньше, когда космы закрывали его лоб, не было видно довольно широкого шрама, наискось идущего через правую бровь и к тому же плохо зарубцевавшегося. Увидев этот шрам, тот, кого называли Храповицким и по-прежнему держали на прицеле, хрипло засмеялся.

– Скорохват, чтоб мне сдохнуть, – объявил он. – Ну и маскарад вы тут устроили, гражданин начальник!

И витиевато и грязно выругался.

– Маскарад не маскарад, однако ж тебя взяли, – спокойно ответил Опалин. – Зря ты в Москву подался. Мысль, конечно, неплохая была – после южных подвигов отсидеться в столице. Ну, вот и отсидишься теперь, как положено.

И тут Нина вспомнила. Банда Храповицкого орудовала на юге, а последним их делом было ограбление банка в Ростове, тогда во время налета убили посетителя и кассиршу. «Значит, они перебрались в Москву… – лихорадочно размышляла Нина. – И я чуть ли не каждый день ходила мимо дома, в котором они жили…»

Девушку вдруг остро поразила мысль, что зло, о котором даже не думаешь, может оказаться близко, так близко, и жизнь твоя повисает на тончайшем волоске. Ведь буквально только что, ни о чем не подозревая, она оказалась на линии огня, и если бы не Опалин…

Нина подняла глаза и встретила его сосредоточенный взгляд.

– Где именно вы учитесь? – спросил он.

– В институте имени Луначарского… Театральном. – Привычное сокращение ГИТИС от волнения выскочило у нее из головы.

– Актрисой, значит, будете?

– Нет. – Нина покраснела. – Я на театроведческом факультете…

– Зовут вас как?

– Нина. Нина Морозова.

– Документы предъявите, пожалуйста.

– У меня только комсомольский билет… – начала Нина, залезая в сумочку. И неожиданно поняла, что, готовя обновку к первому выходу, переложила в нее из старой сумочки кошелек, ключи, зеркальце, помаду… А билет, лежавший в особом кармашке прежней сумки, забыла.

За-бы-ла.

– Понимаете, товарищ, – залепетала Нина, покрываясь пятнами, – у меня новая сумка… и я… Я дома оставила документы! Честное слово… Я в Большом была… на «Сусанине»…

– И как вам, понравилось? – поинтересовался собеседник таким тоном, что нельзя было понять, издевается он, искренне любопытствует или просто спрашивает, как ему полагается по профессии.

– Очень! – искренне ответила Нина.

…Конечно, ей не повезло побывать на спектакле несколько лет назад, когда оперу Глинки, переделанную под требования новой эпохи, приехало смотреть правительство во главе с товарищем Сталиным которому публика устроила грандиозную овацию. Но Нина была счастлива и тем, что увидела «Сусанина» сегодня, в более спокойной обстановке. Размах постановки, костюмы, декорации – все пленяло, пробуждало мечту, уносило в какие-то другие миры. (А по молодости она больше всего ценила именно то, что заставляло мечтать…)