Котёнок

Зато мне этот товарищ уже заочно не понравился, ну вот не знаю почему. И, наконец, долгожданный (ну не мной конечно) звонок в дверь. Естественно и я вышел посмотреть и мне он не понравился уже лично. Самодовольный напыщенный кретин, собственнически обнимающий Дарью и оглядывающий сальным взглядом. Ясно, зачем пришел. Ну и что в нем может понравиться? С розовым веником пришел, цветы типа. Я бы лично его этой шипастостью и отходил, но ростом не вышел. А Даша, наивная душа, поворковала восторженно и приняла. А когда попытался поцеловать, вот тут я и взбесился окончательно. Подлетел к нему и… Нагнись, мужик, глотку тебе порву!

— Ой, Котёночек. Ты решила себе живность завести?

Сам ты Котёночек! Я подпрыгнул, уцепился всеми когтями за штанину и смачно куснул за ногу. Кхе. Ну и не вкусные же у него штаны были, да еще и толстые, так и не прокусил. Зато настроил против себя знатно. Так что перед тем как уединиться в комнате, сей самоубивец решил меня на кухне запереть. Наивняк. Я между его ног проскочил и в дверях спальни встал, шерсть на загривке дыбом подняв и громко шипя.

Правда, видимо это для меня грозно звучало, а на самом деле мелкий ощерившийся шкет смотрелся если и не умильно, то не страшно точно. Но свидание я им таки расстроил, не понравился мне ее гость, не таким должен быть молодой человек у этой Солнечной девушки. Вздохнул спокойно только когда он ушел. Тем более уже время ужина подошло, одного маленького котика пора кормить. Очень замечательного голодного котика. Но вместо этого она взяла на руки и, глядя расстроенным взглядом, спросила:

— Зачем же ты, Котёнок, его выгнал? Он был единственным, кто обратил на меня внимание… Он же меня лю-ю-юбит и я его… вроде.

А в глазах чуть ли не слезы. Не расстраивайся, подруга, прорвемся. Во сто крат лучше тебе кавалера найдем. Не стоит тебя этот Жорик, правду говорю. Нет там никакого чувства ни на грошь, только стремление ко вполне определенной цели. Поматросит и бросит, как говориться. Так что может и к лучшему, что ничего не было.

А аккурат перед ужином пришла деваха какая-то, тоже не ахти. Вроде и слушает, а глаза пустые, равнодушные. Зато я много нового узнал о той, что меня приютила. Оказывается, родители ее погибли, и осталась она одна одинешенька, близких родственников нет, а с дальними и не общается толком. Посочувствовал чисто по-человечески, под стулом сидючи и слушая внимательно. Без родителей остаться плохо, хуже, наверное, только детей своих пережить.

И эта Эльвира все в подруги набивалась, да подробности отношений с Георгием выпытывала. Что да как и что было-не было. Да какая разница вообще, что там у кого в жизни? Сплетница. Не люблю таких. И эту тоже бы выпроводил, да Дарья сама тактично намекнула, что пора бы разговор сворачивать. Правильно.

Иди-иди, мне тут кушать дюже хочется, а котлетки так в виде фарша и томятся в холодильнике. Сам видел. Я бы и в виде фарша уже схавал, но кто ж позволит. Вот и сижу мявкаю перед столом, в блюдце свое долблю для музыкального аккомпанемента аки шаман в бубен.

Доперло, наконец, приготовила котлетки с макарошками, накормила. Добрая душа. В душ вот только с собой не пустила, ну да ладно, не все коту масленница. Уже закрывая глаза на постели, подумал, что два дня прошло, а Главный так и не объявился. И еще, что не знаю, как отсюда до места добираться. Непорядок.

Наутро была каша. Овсянная. Или вискас (фе). Подошел к холодильнику и демонстративно поцарапал дверцу лапой. Я могу и кашу схарчить, но на полке там сыр был и масло и колбаса. Мне бы бутерброд сейчас, ну будь человеком, подруга. В общем, так и поели. Она полезную кашу, а я не полезную, но вкусную пирамиду из перечисленного на куске хлеба. И я еще молочка похлебал заместо чая. Лезть в ее кружку посчитал уже неприличным.

А когда девушка, одевшись, решила пойти на улицу, шмыгнул за ней. И как она меня не возвращала обратно — ни в какую. Надоело мне взаперти сидеть, да и надо местность разведать.

— Хочешь сходить на то место, где я тебя забрала? — понятливо спросила Дарья. — Может у тебя мама там осталась или братья-сестры?

Я поспешно закрутил головой, но сделал еще несколько шагов в сторону лифта. И о чудо, меня взяли на ручки, положили за пазуху неприлично близко к так любимым мужчинами округлостям и понесли по освещенным огнями улицам к моей цели. Вот все-таки есть что-то хорошее и в этом облике, никто не воспринимает тебя как серьезную угрозу девичьей чести.

Почему знал, что иду (еду, вернее будет сказать) туда куда нужно? Так у кошек есть чувство направления, да и ощущал я это место, как магнитом меня в ту сторону тянуло. Но дорогу все же запоминал. А вот и тот самый перекресток, где я провел далеко не лучшие часы своей условно кошачьей жизни. На своих четверых как раз за час от точки А до точки Б дойти сумею, и еще час будет на подготовку к ответственной миссии.

Теперь можно и возвращаться, давай, шнелер-шнелер, ать-два. Но Даша рассудила иначе, пройдя искомую улицу и направившись дальше. И вдруг потрясенно остановилась. Недоумевая, что же вызвало внезапное изменение настроя и скорости движения, я выглянул из-за ворота куртки. Прямо по курсу целовались вчерашний фраер и какая-то незнакомая деваха.

Страстно так целовались, как будто там и собирались продолжить, невзирая на мороз и обходящих парочку людей. А Даша застыла не в силах пошевелиться, тихо всхлипнула, голубые глаза, такие всегда добрые и ласковые, стремительно наполнялись слезами. Я выпростал из плена ткани одну из передних лап, подальше убрал коготки и тронул ее за шею, пытаясь привести в себя.

— Это же моя подруга, Котёнок, единственная… И мой парень… Я ведь так ей доверяла…

И она, стремительно развернувшись, понеслась обратно, пытаясь сдержать подступающий поток соленой влаги из-под ресниц. Не хотела, чтобы кто-то чужой видел ее боль и обиду. И только оказавшись в тишине квартиры, дала волю разрывающему чувству, прямо в одежде в изнеможении опустившись на пол прихожей. Я выбрался из-за ворота и поставил лапы на плечи, сочувствуя девушке. Я прекрасно понимал, что она сейчас чувствует, горький вкус двойного предательства.

— Котёнок, мне кажется, только ты один понимаешь меня в этом мире. Бессловесный зверь оказался единственным другом в тяжелую минуту. Я ведь одна, совсем одна. Все называющие себя подругами сразу же разбежались кто куда, как только моей семьи коснулась беда. Никчемная и никому не нужная. Да ни одна живая душа и не заметит, если меня вдруг не станет. Даже на работе все они смотрят сквозь меня, никто даже и не озаботился узнать имя, никто не смотрел в лицо, как будто бы я пустое место. Просто выполни свою работу и пошла вон. А я живой человек. Я тоже хочу быть кому-то нужной, знать, что есть люди, кому ты не безразлична. Чтобы друзья были, настоящие.

Она тихо всхлипывала, и горькие слезы катились по щекам, выдавая всю боль, что скопилась в душе. Я потянулся и слизнул шершавым языком соленую каплю и еще одну и еще. Как бы мне хотелось успокоить ее в этот момент, прижать к плечу, погладить по голове. И внушить уверенность в том, что она не одна. В этот момент она была для меня не женщиной, а просто потерянным человеком, мечущимся в толпе не замечающей ее. Вроде и много людей вокруг, но человеческое равнодушие бьет больнее плети. И опускаются руки, нет желания что-то делать, дальнейшая жизнь кажется пустой и не нужной. Плохо быть одному, горько и холодно.

У меня редко возникает желание раскрыться перед кем-то, пустить в свой круг, но эту несчастную в своем одиночестве добрую и хорошую девушку хотелось поддержать, стать ей другом, надежной опорой в жизни, показать, что существует множество красок, кроме депрессивно-серой. А остальное приложится. Любовь приходит только к тем, кто живет полной жизнью, а не страдает тихо у окна, ожидая, что все свалится на голову само.

Будто бы чувствуя поддержку, Даша прижала меня крепче, и горячие капли капали на шерстку, увлажняя ее. Поплачь, девочка моя, и тебе станет легче. Ты достойна лучшего. Единственный человек, протянувший руку помощи умирающему от холода зверю. В этой груди бьется достойное сердце, выделяющее из толпы равнодушных кукол. Если бы я только мог помочь тебе…