Приемщица

– Что – «надеть»? – опять не поняла я. – Халат…

– Да ничего не надо надевать. Просто вспомнила, как у нас в школе молодая математичка говорила, что у нормальной женщины есть три аксиомы. Первая: все мужики – козлы. Вторая: мой ребенок – лучший на свете…

– Не пробовала, но уверена, – вставила Катя.

– Я пробовала – подтверждаю, – сказала я.

–…И третья – мне надеть нечего.

–…Девчонки!

В комнату отдыха, размахивая всем телом, влетела Саша и остановилась на пороге. Наша начальница каждой из нас годилась в дочери, но обращение с первого раза показалось мне естественным. Ведь любая женщина до определенного момента старается увеличить свой возраст, а после – уменьшить; в данном случае встречные интересы совпадали.

– Заходи, – сказала Катя.

– Я… что-то спросить хотела, – ответила девушка, покосившись на меня. – По ходу из головы вылетело. Вспомню – зайду. Попозже.

Я мгновенно догадалась, что здесь происходит еще нечто, и я как новенькая кажусь лишней.

Допив кофе и взглянув на часы, я соврала, будто мне надо съездить на прежнюю работу, подписать приказ об увольнении и забрать трудовую книжку.

Напарницы тепло со мной попрощались, а Саша помогла найти выход через параллельный коридор в Оксанину приемную.

7

Шанин сказал, что первое время мне нужно не работать, а присматриваться и запоминать правила, не думая ни о чем ином.

Сначала я делала это, не высовываясь из комнаты и почти не вставая со стула, а лишь развернувшись лицом к выходу.

Это получалось без труда, поскольку наша забеленная дверь всегда стояла открытой; все происходящее по обе ее стороны шло на глазах у всех и никого не смущало.

Работа поразила меня в первый день.

Но еще больше потрясла «физиологическая разрядка» – точнее глубина и полнота действия, которое посторонний человек назвал бы элементарной половой разнузданностью.

На второй или третий день после моего появления начальница нашего отдела ходила в плотных трусах.

Никому из женщин объяснения причин не требовалось, но донор, отработавший с Катей, сдавший продукт и теперь требовавший разрядки, в женских тонкостях не был сведущ.

Или был, но не желал их принимать в расчет.

Мужчина топтался у стойки, Саша кивала в сторону настенных фотографий, показывала рукой на Аду, которую в этот момент работали на четвереньках, хлопала ладонью по своим трусикам – он мотал головой и тянулся к звездам на ее груди.

Девушка что-то возражала, потом до меня донесся ее голос:

– В рот я не беру, чтоб ты знал!..

Донор заговорил что-то еще.

Саша пожала плечами и сняла трубку внутреннего телефона.

– Сейчас вызовет Ксанку, – пояснила Катя, зачем-то встряхнув банку с кофе.

Меньше, чем через минуту по боковому коридору пролетел цокот каблуков, и к нам в комнату вошла секретарша.

– У Саши праздник красных трусиков, твоего портрета еще не вывесили, – сказала она мне и взялась за молнию белого халата.

Привычно и никого не стесняясь. Я сразу поняла, зачем ее вызвали.

Когда Оксана осталась в темно-вишневом кружевном гарнитуре, я отметила, что бедра ее имеют грушевидную форму, любимую некоторыми мужчинами. Живот подкачал: после родов он не сократился, был весь в складках и морщинах. Впрочем, к моему возрасту у этой милой женщины все еще могло подтянуться. Но когда секретарша разделась полностью, я ее искренне пожалела.

Мой первый мужчина – институтский философ, приобщивший меня в летнюю сессию второго курса – человек нехороший, но умный, повторял, что обнаженная женская грудь принципиально не может быть некрасивой. Этот девиз, внедренный в мое сознание почти одновременно с мужским предметом, внедренным в мое девственное тело, сослужил добрую службу. Я пребывала в счастливой убежденности, что голая я прекрасна уже потому, что голая, до тех пор, пока не поумнела. Но к тому моменту мое тело развилось до нынешней степени совершенства и никакие мантры уже не требовались.

Не знаю, что сказал бы похотливый философ об Оксаниной груди. Но я смотрела на нее и мне в голову приходили даже не собачьи уши, а что-то еще более неподходящее.

Оксана заметила, что я ее рассматриваю, усмехнулась, но не прикрылась.

Глотнув кофе прямо из Катиной чашки, секретарша поспешила в цех, оставшись в туфлях на толстых красных подошвах. Она шагала с нарочитым эротизмом, и я отметила, что у нее очень красивые волосы – волнистые, темно-русые, покрывающие всю ее спину. Чуть ниже на пояснице красовалась отвратительная цветная татуировка в кичевом стиле, напоминающая то ли орнамент из колючих веток, то ли условные знаки каких-то самурайных придурков. А икры ее, пока их до нужного места прикрывал халат, были куда красивее, чем в голом виде.

Донор увидел ее и расплылся улыбкой во всю физиономию.

Они перекинулись парой слов – видимо, уточняли детали.

Мужчина лег на кушетку, Оксана устроилась верхом. Я невольно отметила, что еще одним некрасивым местом ее тела оказались колени: в такой позе они казались костистыми. Донор охватил ее груши, она взяла себя за уши – и началось то, что в книгах иногда обозначается многоточиями, а в фильмах моей молодости всегда прерывалось затемнением.

Ада отработала – донор отпустил ее зад и пошел к стойке. Сдав дозу и расписавшись, он сел в боксе, соседнем с тем, где разряжала секретарша.

– Аксинью вызвали, видели? – потная и чем-то страшно довольная, Ада ввалилась в комнату и смаху упала на стулья.

– Нет, не видели, – усмехнулась Катя. – Раздевалась она не здесь, от Шанина уже голая прибежала.

– Забиваемся? – непонятно спросила толстуха.

– Как обычно, – кивнула напарница. – Уже давно было пора.

Ада удовлетворенно кивнула, намочила ватный диск спиртом из бутылочки и принялась оттирать черное время со своего живота.

Мне короткий диалог был непонятен, и я отвернулась к цеху.

Там все успело перемениться: Оксана была уже снизу, приподнялась над кушеткой и несколько секунд стояла мостом, удерживая немаленькое мужское тело.

Едва удовлетворившийся донор пошел мыться, как из соседнего бокса выскочил парень, только что излившийся в Аду.

Он налетел на Оксану, как ураган; казалось, что он изо всех сил пытается уложить женщину плашмя, а она – тоже изо всех сил – сопротивляется. Мы наблюдали молча; это был не рабочий сеанс и даже не просто разрядка, мы видели совокупление двух диких зверей, каждый из которых спешил получить удовольствие вперед другого. Само тело секретарши, по прежнему стоящее мостом, излучало блуждающее удовольствие…

Зрелище животного удовлетворения было омерзительным – и еще более омерзительно было осознавать, что и мне самой в скором времени предстоит то же самое с вариациями.

Я не выдержала и отвернулась.

Когда посмотрела снова, мужчина стоял посреди цеха, мутно оглядываясь. Лицо его горело всеми оттенками красного.

Оксана шла к нам, покачиваясь на подворачивающихся каблуках и оставляя непристойные жидкие следы на полу.

– Ну и? – поинтересовалась Катя. – Сколько сегодня?

Секретарша улыбалась – молча и ошалело.

– Сколько? – Ада приподнялась.

– Один. Зато как…

– С тебя банка, – удовлетворенно сказала Катя.

– Сегодня с меня, в следующий раз будет с тебя, – беззаботно усмехнулась толстушка и полезла в шкафчик.

Оксана отуманено смотрела на нас, переступая с ноги на ногу.

– Кофе нам бесплатно, но всего одна банка в месяц, – Катя улыбнулась, увидев мое недоуменное лицо. – Сама понимаешь, при наших дозах это ничто. Прикупаем – через дорогу от роддома супермаркет, выйти никто не запрещает. Но скучно просто так – вот мы с Адкой и забиваемся на сколько раз Ксанька испытает оргазм.

– В следующий раз будешь в доле? – спросила Ада.

– Конечно, – я кивнула. – Небольшой тотализатор на количество оргазмов – как раз то, что мне нужно.

– Тогда еще добавим торт, – сказала Катя. – Адке нельзя, мне в самый раз.