Страница 93 из 106
— Он не убежит, — сказал я. — Он такой же упрямый, как и ты.
— Видишь ли, мы оба философы.
Полемид сообщил, что несколько раз беседовал с Сократом, когда время их прогулок совпадало. О чём они говорили?
— В основном об Алкивиаде. И немного — о предполагаемой жизни после смерти. — Он засмеялся. — Меня уложат на «проститутку». Ты слышал?
Он узнал, что его казнят на колесе. Потом он спросил, о чём мы беседовали и кто провёл весь день с нашим учителем. Обычно я об этом не говорю, но сейчас...
— Мы говорили о законе. О соблюдении закона перед лицом смерти.
Полемид стал серьёзен.
— Я хотел бы там присутствовать.
Я смотрел, как убийца писал своё прощальное слово. Рука его не дрожала, двигалась уверенно. Иногда он останавливался, подбирая нужное слово, и невольно я поражался его сходству с Алкивиадом — таким очаровательным, когда тот говорил, запинаясь в ожидании, пока ему в голову придёт удачное выражение.
При свете лампы узник выглядел моложе своих лет. У него была узкая талия — результат многолетних физических упражнений. Нетрудно было представить себе, каким он был в Лакедемоне, полный надежд, трижды по девять лет назад. Меня поразила ирония неизбежности путей, которые привели в соседние камеры его и Сократа.
Могу ли я попросить его закончить рассказ? Имеет ли это значение? Конечно, уже не для того, чтобы построить защиту... И всё же я хотел услышать из его уст то, что осталось, — до самого конца.
— Сначала расскажи мне ты, — ответил он. — Это будет сделка. Что сказал сегодня Сократ о законе... В обмен на мой рассказ до конца.
Сначала я противился, ибо многое из того, что говорил наш учитель, было предназначено лично мне.
— Неужели ты думаешь, Ясон, что я выболтаю кому-нибудь твои секреты?
И тогда я ему всё рассказал.
Наш кружок собрался в камере Сократа. Некоторые настаивали на побеге. Я тоже был за бегство. С вооружённой охраной нашему учителю нечего бояться. Он мог добраться до любого убежища, которое мы — или его друзья в других городах — могли ему обеспечить.
По глупости я ждал от него прямого ответа. Конечно, философ не ответил прямо. Вместо этого он обратился к сыну Критона, самому молодому из нас. Тот сидел возле стены у его ног.
— Скажи мне, Критобул, можно ли определить разницу между справедливостью и законом?
С досады у меня вырвался стон. Это развеселило всех, а больше других — Сократа. Я снова высказал свои соображения. Время философских споров закончилось. Речь идёт о жизни и смерти. Нужно действовать!
Но меня пожурил не Сократ, а Критон, его старый и самый преданный друг.
— Значит, вот что такое для тебя философия, мой дорогой Ясон? Пустая болтовня, с помощью которой мы развлекаемся, пока жизнь милосердна к нам? А когда попадаем в безвыходное положение, её следует отбросить в сторону?
Я ответил, что они могут смеяться надо мной, сколько хотят, но пусть прислушаются к моим словам. Сократ выслушал меня очень терпеливо, и это рассердило меня ещё больше.
— Помнишь, Критон, — продолжил он, всё ещё глядя мимо меня, — выступление моего друга Ясона во время суда над стратегами?
— Помню. Зажигательная речь!
— Пожалуйста, — просил я учителя, — не смейся надо мною. Ведь тогда результат суда доказал мою правоту.
— Как это, друг мой?
— Пренебрежением к справедливости! В помрачении рассудка афиняне приговорили к смерти хороших людей! Demos может призвать тебя обратно из Элиды или Фив, Сократ, но не из преисподней!
— Да, огня в тебе много, Ясон! В тот день ты выступил с таким пылом, что превзошёл сам себя. Я гордился тобой тогда, как мало кем гордился — и до, и после.
Я смутился и замолчал.
— Ты говорил о законе и, вслед за Эвриптолемом, призывал народ не осквернять его. Эвриптолем произнёс такую смелую речь в свою защиту! Если мне не изменяет память, ты обвинил народ в преступлении. Ты сказал, что зависть заставляет посредственного человека уничтожать того, кто лучше его. Правильно? Я только хочу в точности передать твои слова, чтобы мы могли разобрать этот случай и, возможно, лучше понять его.
Я признал, что он правильно повторил мои слова. Одна ко мне хотелось вернуться к теме побега.
— Тебя огорчает, — отозвался наш учитель, — что опять совершается несправедливость. Ты уверен, что моё осуждение — это следствие не уголовного преступления, а ненависти, которую испытывают люди к тому, кто считает себя лучше их. Так, Ясон?
— А разве происходит не именно это?
— Ты считаешь, что народ способен управлять собой?
Я с жаром возражал.
— А кто, по твоему, будет управлять народом лучше всех?
— Ты. Мы. Любой, кроме них.
— Позволь сформулировать вопрос по-другому. Считаем ли мы, что закону — даже несправедливому — следует подчиняться? Или же отдельный человек может взять на себя право решать, какие законы справедливы, а какие нет, каким следует подчиняться, а каким — нет?
Я сказал, что с Сократом поступили несправедливо и поэтому неподчинение будет законным.
— Послушаем твоё мнение, Ясон. Что лучше: если человек умирает из-за несправедливости людей, проявлен ной по отношению к нему, или же если он останется жить, поступив несправедливо по отношению к ним?
Я потерял терпение и стал яростно возражать. Своим побегом Сократ ни с кем не поступит несправедливо. Он должен жить. Клянусь богами, каждый из нас перевернёт небо и землю, чтобы осуществить этот побег!
— Ты забываешь о том, Ясон, к кому я проявлю не справедливость. Законы. Предположим, среди нас сейчас сидят законы. Они могут сказать что-нибудь вроде: «Сократ, мы служили тебе всю нашу жизнь. Под нашей защитой ты рос, мужал, женился, завёл семью. Ты выбрал себе профессию, ты учил философии. Ты принимал наши блага, пользовался безопасностью, которую мы тебе обеспечивали. А теперь, когда мы тебя больше не устраиваем, ты хочешь нас отстранить?» Что же мы ответим законам?
— Некоторые люди стоят над законами.
— Как ты можешь говорить такое, мой друг, ты, который с таким жаром утверждал совсем иное?
Опять я смутился. Я ничего не мог ему возразить.
— Позволь мне освежить твою память, мой дорогой Ясон, твою и тех из наших друзей, кто присутствовал в тот день, а также рассказать обо всём тем, кто был тогда слишком молод. После изгнания Алкивиада, последующего после поражения при Нотии, город послал Конона принять командование. Чтобы власть не концентрировалась в руках одного человека, совет ввёл его в состав коллегии десяти стратегов, среди которых были наши друзья — Аристократ и молодой Перикл. Под коллегиальным командованием флот дал противнику большое сражение у Аргинусских островов, выведя из строя семьдесят военных кораблей врага, включая девять из десяти спартанских, и потеряв при этом двадцать девять своих собственных. Ты был там, Ясон. Я точно говорю? Поправь меня, пожалуйста, если что не так. В конце сражения удача была на стороне афинян. Но вдруг с ужасающей быстротой налетел шторм. Такие случаются в это время года, как я слышал. И людей в воде — наших людей с тех двадцати девяти кораблей, пробитых и затонувших, — уже нельзя было спасти. Назначенные стратегами офицеры, среди них Фрасибул и Ферамен, признанные лидеры, не совладали со стихией. Все, кто был в воде, погибли. Команды двадцати девяти кораблей, пять тысяч человек. Когда город узнал об этом, то не знал, как реагировать. Сначала в ужасе и ярости он жаждал крови тех, кто не смог вытащить потерпевших крушение моряков. Потом, пытаясь как-то переварить катастрофу, признал суровость шторма, подтверждённую всеми сообщениями. При этом город не забывал и о величии победы. Случилось, однако — ты, который там был, не можешь не помнить этого, — что восток Апатурии вскоре после сражения пал. Это произошло в тот сезон, обычно весёлый, когда собираются братства, чтобы заново освятить свою связь и принять в союзы новых членов. В результате гибели тех моряков наши ряды настолько поредели, что люди не в силах были даже постичь масштаб понесённых потерь. Город потребовал крови. Шесть стратегов были арестованы (четверых успели предупредить, и они скрылись). Народ сразу же возбудил против них процесс. Их судили не каждого в отдельности, как предписывал закон, а всех вместе, как некое единое целое. Перикла, Аристократа и ещё четверых заставили защищать себя в кандалах, как изменников. Я правильно говорю, Ясон? А вы, Критон и Кеб, вы там были — остановите меня, если я буду неточен.