Приливы войны

— Надежда — преступление против небес, — упрекнул меня Теламон, пока мы шли по дороге, обдуваемой ветром. Круглые сутки громыхали по ней вражеские караваны, везя припасы, палатки, оружие. Мимо шагали пехотинцы, пылила пехота. Все участки находились под охраной, каждой участок суши покрыт крепостями. — Когда-то ты был великолепен, Поммо, потому что презирал свою жизнь. А теперь надежда сделала тебя некудышным. Я должен расстаться с тобой. И расстался бы, если бы жизнь не свела нас.

В прибрежных городах по всей области Кария были спартанские гарнизоны. Города изменились, и больше всех — Милет. Когда он принадлежал Афинам, то отмечал праздник Флагов. Все домохозяйки украшали улицы флагами. Братства толпились на площадях. Всю ночь в городе веселились, на улицах плясали, устраивали бега с факелами. Теперь ничего этого не стало. Фасады домов стояли безжизненные, пустые. В доках люди занимались только своей работой. На всех имелось что-нибудь красное, какой-нибудь кусок ткани или платок, чтобы продемонстрировать верность Спарте. Приветствовали уже не словом «Артемида», как бы передавая благословение богини, но словом «Свобода» — свобода от тирании Афин. Это приветствие также было обязательным.

В спартанских гарнизонах судили полевым судом; был введён комендантский час. Городские дела передали в компетенцию Десяток. Это были политические комитеты, состоящие из зажиточных граждан, землевладельцев. Они были ответственны не перед Спартой, а лично перед Лисандром. По афинским правилам, гражданские дела должны слушаться в Афинах, где судебные стервятники догола обирали жителей колоний. Теперь те же стервятники выглядели образцом милосердия. В судах Лисандра любой гражданский проступок считался военным преступлением. Нарушение контракта считалось посягательством на долг, лень — предательством. Даже если Десятки и хотели быть справедливыми, например в случае пограничного спора между землевладельцем и арендатором, мягкий приговор мог быть расценён как проявление симпатий к демократии и неравнодушие к Афинам. Наказание непременно должно быть жестоким.

Вся Иония превратилась в военный лагерь. Все прочие занятия Лисандр пресёк. Он также не выносил нарушения дисциплины. Господствовали телесные наказания. На каждом причале были воздвигнуты столбы для экзекуций. То и дело слышался окрик боцмана: «Стойте! Будьте свидетелями наказания!» На улицах раздавался свист берёзовых розог и щёлканье плетей. На причалах уклоняющиеся от повинностей приговаривались к работе в ошейниках весом в двадцать фунтов и с кандалами на ногах. Правонарушители весь день стояли по стойке «смирно» с железными якорями на плечах. К таким были немилосердны. Это были негодяи, предатели дела свободы. Мальчишки дразнили их, хулиганы норовили избить.

Однажды мы видели Лисандра. Он проскакал мимо нас по Прибрежной дороге, южнее Клазомен. Его сопровождали десять человек, а впереди ехала персидская конница — люди Кира. Все встречные были обязаны приветствовать Лисандра, иначе конники их били. Теламон восхищался Лисандром. Лисандр добился того, что толпа гражданских лиц превратилась в корпус бойцов. Он научил их бояться своего командира больше, чем врага. «Свобода!» — так мы приветствовали друг друга на улицах с красной тряпкой на шее.

Лисандр переместил свой опорный пункт в Эфес. Место было великолепное. Теламон разыскивал своего старого командира Этимокла, на чьей службе он формально ещё состоял. Однако срок этого офицера уже вышел. Вместо него был назначен Телевтий, который позднее так блестяще совершит налёт на Пирей.

   — Вы шпионы? — был первый вопрос этого командира.

   — Только он, — ответил мой товарищ.

   — Проклятье! Я надеялся проткнуть вас обоих.

Телевтию приходилось гоняться за другими лисами. Он отправил нас прямо к Лисандру. Наварх, как оказалось, знал про оба наших дела, включая моё осуждение и побег. В Афинах я был приговорён, сообщил он мне. Я этого не знал. Он засмеялся.

Я совсем забыл, как он красив. А его самоуверенность, которая столь ярко выражалась ещё в те дни, пока он занимал низкие должности, возросла в десятки раз теперь, когда он наконец стал главнокомандующим.

   — Вас послал Алкивиад, — заметил он беззлобно. — С каким поручением? Убить меня?

   — Засвидетельствовать истинность его призыва к союзу против персов и честность его попытки примирения со Спартой.

   — Да, — промолвил Лисандр, продолжая просматривать какие-то документы, — я подробно знаю об этом от Эндия и двух других тайных посланников вашего хозяина.

Лисандр впился взглядом в моё лицо, стараясь заметить, не оскорбило ли меня слово «хозяин». Усилием воли я сдержался и не показал вида. Что касается Теламона, оскорбление не подействовало на него настолько, чтобы он потерял самообладание.

Какая плата нам назначена? Лисандр быстро написал записку. На персидском языке он приказал своему адъютанту-персу устроить нас по шестому разряду — для офицеров.

   — Послезавтра состоятся игры в честь Артемиды. Я выступлю с обращением к армии. Вам необходимо присутствовать там. Послезавтра Алкивиад получит ответ.

Как ты знаешь, Эфес — одна из самых крупных гаваней на востоке. Эта массивная дамба, названная Птерон, Крыло, — чудо света. В то время было возведено восемьсот из тысячи её ярдов. Она была широкая — там могли проехать две упряжки рядом. Строительные леса покрывали её по всей длине. На расстоянии пятидесяти футов от берега всё море было усеяно белой каменной пылью.

Таковы были плоды режима, установленного Лисандром. Кошельки плоские, моральное состояние на высоте. Дисциплину, которую насаждали спартанцы, признали даже те, кто вынужден был выносить её как неизбежное зло. Он и себя не щадил. Командующего можно было увидеть усердно занимающимся в гимнасии ещё до рассвета. Вечерами он работал допоздна, как и Алкивиад. Он вёл себя так, словно победа была у него уже за пазухой, а сам он — не командующий, а завоеватель. Солдаты говорят, дерьмо катится с горы всё быстрее. В этом дерьмо сходно с самоуверенностью. Это заметно даже у низших чинов.

Новый театр западнее temenos Артемиды, выходящий на море, был грандиознее афинского театра Диониса. Пока шли игры, там собрались все моряки. Пятнадцать тысяч в самом театре, ещё двадцать тысяч — на склонах. Глашатаи передавали в толпу речь командующего. Принц Кир сидел рядом с навархом. Поблизости находились телохранители и компаньоны. С двух возвышений театра, «ушей», были видны афинские эскадры под командованием Алкивиада. Они блокировали гавань.

Лисандр заговорил:

— Спартанцы, пелопоннесцы и союзники, сегодня вид вашей мужественной силы доставил радость не только тем городам, за свободу которых вы сражаетесь, но и богам, которые превыше всего ценят смелость и преданность. И всё же я признаю, что многие среди вас проявляют нетерпение. Вы видите боевые корабли наших врагов. Они безнаказанно приблизились к самым цепям, надёжно запечатавшим вход в нашу гавань, и вы горите желанием дать им бой. «Почему мы должны постоянно тренироваться?»— спрашиваете вы своих офицеров. Ежедневно на нашу сторону переходит всё больше и больше отличных гребцов. Каждый вечер наши ряды пополняются, а ряды нашего противника тощают. Вы кричите: «Давайте атаковать! Сколько ещё ждать?» Я отвечу вам, товарищи, напомнив вам о различии между нашим, дорическим, родом и ионическим родом наших врагов. Мы, спартанцы и пелопоннесцы, обладаем храбростью, а наши враги обладают смелостью. У них — thrasytes, у нас — andreia. Обратите внимание на это различие, братья. Вот где кроется глубокое и непримиримое разграничение. Эти свойства характера отражают враждебные и несовместимые понятия о надлежащем отношении к богам. Этим они предсказывают и предопределяют нашу победу. В доме моего отца меня учили, что нами управляют небеса и следует относиться к ним с благоговейным страхом, почитать их волю. Вот так поступают спартанцы, дорийцы и пелопоннесцы. Наш род не диктует богам свою волю. Нет, мы стремимся узнать волю богов и исполнить её. По нашим понятиям, идеальный человек — тот, кто благочестив, скромен и старается держаться в тени. Наше государственное устройство — гармонично, постоянно, оно основано на общине. Мы считаем, что богам наиболее всего нравятся мужественность людей, их умение переносить трудности и презрение к смерти. Вот что делает нас непревзойдёнными в сухопутных сражениях, ибо цель пехоты — удержать за собою землю. Мы не индивидуалисты, потому что для нас внимание к себе — это гордыня. A hybris, гордыню, мы презираем. Мы считаем, что место человека — ниже небес. Мы не оспариваем главенства неба. Спартанцы мужественны, но не безрассудно смелы. Афиняне смелы, но они не мужественны. Я подробно опишу вам, друзья и союзники, характер нашего неприятеля. Остановите же меня, если я солгу. Заглушите меня криком, братья. Но если я буду говорить правду, тогда приветствуйте мои слова, дайте мне услышать ваши голоса! Афиняне не боятся богов, они сами хотят быть богами. Они считают, что небеса не обладают властью, что всё дело в популярности. Они говорят, что боги распределяют своё одобрение. Вот что поражает смертных страхом и заставляет их соперничать друг с другом. Афиняне стремятся ублажить небеса, слепив себе глиняных божков. Афиняне отвергают скромность и неприметность как качества, недостойные мужчины, сделанного по образу и подобию богов. Небеса благоволят к смелым. Они верят, что их опыт подтверждает это. Дважды смелые действия спасали их от персов, дали им возможность создать империю и удержать её. Афиняне — непревзойдённые моряки, потому что именно там, на море, побеждает дерзкая смелость. Военный корабль в строю должен ударить по врагу. Смелость — могучий двигатель, друзья, но она имеет предел, и всегда найдётся скала, на которую она наскочит. И эта скала — мы.