Страница 9 из 16
Но уже через несколько дней обстановка начала меняться. По мере того как утихали страсти московского мятежа, Годунов, пользуясь поддержкой двора и влиянием на Федора, забрал власть в свои руки, оттеснив боярина Никиту Романовича. Вовремя осознав, что народ против возрождения опричных порядков, с узурпацией власти бывшими опричниками из гнезда Малюты Скуратова, Годунов усилил свои властные позиции политическими маневрами. Он убедил слабовольного Федора значительно расширить состав боярской Думы и обновить приказы. За несколько месяцев Дума увеличилась вдвое, причем половина бояр-думцев принадлежала к партии Годунова, что резко усилило позиции конюшего Бориса Федоровича. Став конюшим с легкой руки государя, он возглавил ключевой земский приказ, продвинув своих близких родичей Годуновых: Степан Васильевич возглавил Посольский приказ, Иван Васильевич – Стрелецкий приказ, а Григорий Васильевич стал дворецким. В смене воевод во многих крупных городах также угадывалась властная рука царского шурина, расширяющего и усиливающего позиции «партии Годунова».
Без лишнего шума Годуновым и его людьми было осуществлено наказание дворян Ляпуновых и Кикиных и других возмутителей московской черни на апрельский мятеж «против злодея Бельского», считай, против дуэта худородных опричников Годунова – Бельского. Мятежников выслали в дальние волости и надолго заключили в темницы. Народ безмолвствовал, славя правосудие законного «природного царя», готовясь к венчанию на царство Федора Ивановича Блаженного, отложенному ради шестинедельного общенародного моления об усопшем венценосце Иване Васильевиче до 31 мая 1584 года.
С целью благоденствия царства от знаковой вехи венчания Блаженного, по наущению боярской Думы, с лидерством там годуновской партии, двухлетнего царевича Дмитрия, вдовствующую царицу Марию Нагую, ее отца и всех братьев Нагих отослали в город Углич, дав большой семье «царскую обслугу», многих стольников, стряпчих и стрельцов для охраны. Современники с душевной радостью отмечали, что 24 мая, за неделю до своего венчания, государь Федор Иванович с блаженной улыбкой на устах и слезами на глазах прощался со своим братом Дмитрием, «как бы невольно исполняя государев долг, болезненный для доброго и нежного сердца постника и печальника».
Глава 4
В ночь перед венчанием на московский престол Годунов не сомкнул глаз. При том, что душа просила покоя, его мучила бессонница. Именно при жестокой бессоннице, когда еще не забрезжил рассвет, он почуял приближение к Москве страшной бури, как предзнаменование грядущих бедствий и напастей…
«К чему бы это, – молнией промелькнула у него в мозгу шальная мысль. – Кому и чему угроза? Царству? Царю? Какому царю – нынешнему или грядущему?… Природному или избранному перстом Божьим?… Так ведь пока никого не избрали… И изберут ли?… Значит, природному, но блаженному, пока настоящего избранного перстом Божьим нет еще на московском престоле… Буря… Гроза… Нет царя Грозы, Грозного царя, тому гроза была в помощь, а Блаженному она во вред, наверное…»
А на рассвете в Москве уже бушевала гроза, страшный ливень затопил столичные улицы и площади. Кремлевская площадь перед храмом Успенья тоже была затоплена. Но вскоре буря отлетела, гроза миновала, и вот уже солнце воссияло на очищаемся небосклоне.
«Все проходит, все пройдет, – вздохнул Годунов с затаенной улыбкой в уголках глаз, видя несметные толпы горожан перед Успенским собором. – А ведь большинство горожан буря не напугала. Русский народ не из пугливых, но зато из богобоязненных. Глядишь, один только я из-за своей бессонницы почувствовал опасность природного знамения». В царевом дворце Годунов был молчалив и сосредоточен на своих думах.
– Чего, племяш, так мрачен, – спросил с заметным удивлением Бориса его дядя Дмитрий Иванович, – когда вроде есть повод для радости? Или конюшие сами себе на уме во время всеобщего народного ликования?
– Бессонница замучила, – неприветливо буркнул Борис Федорович. Он хотел поначалу ответить, что, мол, во время бессонницы его посетили мысли о судьбе царства русского при обрушенных на него природных стихиях, но не стал этого делать. Незачем пока. Ограничился вопросом: – Сам-то как?
– Да грех жаловаться, – лукаво улыбнулся дядя. – Пожалуешься на здоровье, и свое здоровое место упустишь, больное получишь.
– Не упустишь, – твердо пообещал ему Борис. – Поедешь наместником в Великий Новгород. Только не сразу, как только здесь во дворе после венчания Федора все успокоится и рассосется.
– Есть какие опасения из-за козней Шуйских? – жестко ощерился Дмитрий Иванович. – Не понравилось, что трех Годуновых, внучатых племянников твоей сестры, ты провел боярами в Думу?
Годунов нервно зевнул, показывая дяде, что он еще во власти бессонницы, не стал отвечать насчет Шуйских. В конце концов, дядька должен был быть наслышан об изменившемся раскладе в боярской Думе. Сегодня именем венчанного царя Федор Блаженный должен наименовать боярами Андрея и Василия Шуйских, двух Куракиных, Шереметева, Шестунова, Хворостинина, Трубецкого. Только все равно расклад в Думе будет в пользу Годуновых и их союзников.
Прогнав зевоту и твердо глядя в глаза дяде, он сурово проговорил:
– Мое влияние на Федора и наш расклад в Думе обеспечат тебе место в Великом Новгороде. Но не торопи меня и сам не суетись. Поспешность нужна только при ловле блох.
– И все же не затягивай с местом, племяш. Место новгородское того стоит, не блошиное место. Сам знаешь, соседи у меня ушлые на Псковской земле. Сорока мне на хвосте принесла одну новость и пропела в ухо, мол, князю Ивану Шуйскому все доходы Пскова, им спасенного, сегодня после венчания пожалуют.
– Так и ты отличись, когда наместником станешь, глядишь, и тебе все доходы Великого Новгорода отойдут.
– При нынешнем царе Блаженном все это вряд ли случится… А вот при новом царе, избранном боярами и земством с духовенством, я не прочь и Конюшенный приказ возглавить… Я ведь вижу, что тебе тоскливо конюшим быть при нашем Блаженном.
– Ну, будя, наместник скорый и конюший будущий, нечего волну гнать без ветра попутного, – резко осадил дядю Борис.
Пора было выходить к народу с государем вместе с первыми людьми государства, боярами, князьями, знатными воеводами и чиновниками.
Удивительная тишь провожала Федора Блаженного со смиренным взором, в одежде небесного цвета, идущего сквозь несметные толпы своих подданных от царских покоев до храма Успенья, на золотых куполах которого после отлетевшей грозовой бури сияло и отражалось солнце.
Во время торжественного царского молебна духовные сановники и окольничие ходили по храму и тихо подсказывали молящемуся народу: «Благоговейте и молитесь за своего любимого государя». Митрополит Дионисий и государь сели у западных ворот на приготовленные для них места, и Федор Иванович среди всеобщего безмолвия обратился с тронной речью к владыке. Многих в храме поразили слезы, стоящие в горле только недавно улыбчивого царя. Народ замер и настроился на душевную волну Блаженного царя, принимающего царство от царя Грозного: «…Родитель наш, приняв ангельский образ, отошел на Царствие небесное, а меня благословил державою… Велел мне помазаться и венчаться царским венцом… И так по воле божьей и благословению отца моего соверши обряд священный, владыка, да буду царь и помазанник!»
Митрополит Дионисий ответствовал: «…Данной нам благодатью от святого духа помазуем и венчаем усопшего Грозного царя тебя, да именуешься ты самодержцем…» – и возложил на царя животворящий крест Мономахов, бармы и венец ему на голову с молением: «Да благословит Господь твое правление…» Потом Федор Блаженный, имея вид утомленного отрока, слушал литургию, с правой стороны, как самый ближний царский вельможа, стоял Борис Годунов, дядя Федора, Никита Романович Юрьев, князь Иван Петрович Шуйский с другими боярами… И здесь произошло одно странное и знаменательное событие, которое произвело неизгладимое впечатление на всех присутствующих, особенно на стоящих рядом с Борисом Федоровичем лидеров боярских партий Никиту Романовича и Ивана Петровича. Утомившийся от процедуры венчания на самой заключительной ее стадии царь Федор Иванович отдал с безмятежной улыбкой свой знак верховной государевой власти – тяжелую золотую державу – своему шурину Борису Федоровичу. Тот оторопел, но взял державу и держал ее под насмешливыми взглядами бояр, как бы язвительно спрашивающих конюшего: «Не рано ли ты покусился на державу?»