Страница 4 из 16
Краткий приказной список Синодика был разослан царем уже через год после смерти царевича Ивана, в 1582 году, подробный список – в 1583 году, за год до смерти самого кающегося властителя… Только по делу главного династического противника Грозного, его двоюродного брата Андрея Старицкого, в 1568–1570 годах было казнено более трех тысяч ста человек, записанных в Синодиках… В списке, предназначенном для Свято-Успенского монастыря в Свияжске, упоминались монахиня Евдокия (княгиня Ефросинья Старицкая, мать Владимира), монахиня Мария (сестра Владимира Старицкого); они были утоплены в Белозерске, как когда-то Дмитрий-царевич, которому отказалась присягать княгиня Ефросинья и подбивала с сыном на то многих бояр и князей… В другом списке жертв опричнины ближе – три тысячи семьсот пятьдесят…
«Прощение» опально-убиенных, «примирение» раскаявшегося царя Грозного со своими жертвами стало особой формой гарантии, что опал, гонений и казней в последний год жизни уже не будет… Не об избиении своих верных или неверных подданных думал царь, а о спасении собственной души грешной… Потому и не приняты никем всерьез измышления современника, немецкого пастора Пауля Одеборга, сообщившего, что даже в последние месяцы правления Грозного возобновились массовые казни: «Иоанн осудил на смерть 2300 воинов, которые в Полоцке и в других крепостях сдались неприятелю. По заключении мира… велел их всех казнить или ввергнуть в ужасную темницу». Если уж в Синодиках раскаявшегося царя при желании легко запутаться и отдалиться от истинного количества его жертв, то что взять с баснословий корыстных иностранных хронистов, совсем не ставящих своей целью жизни обелить русского самодержца, врага их нации, по определению…
Борис Годунов втягивал голову в плечи, мысленно повторяя покаянные записи Грозного – а память у боярина была крепкая, объемная и без осечек извлечения нужных данных, не хуже царской, – и думал отрешенно и жестоко: «Как надо царствовать, чтобы не каяться и не плакать, как каются и плачут природные цари?… Как надо царствовать, чтобы не каяться и не плакать неприродным царям в Русском царстве?»
Глава 2
Зимой 1584 года в небе над Москвой появилась комета с крестообразным оперением – вечная предвестница погибели кесарей-императоров. Эту комету Грозный и Годунов увидели одновременно между колокольней Ивана Великого и собором Благовещенья, когда царя, закутанного в меха, вынесли на красное крыльцо в сопровождении его ближнего боярина. Царь задумался и понял, что должен скоро умереть – но когда и как?… Грозный долго смотрел в холодном прозрачном воздухе на комету, предвестницу гибели, изменился в лице и тихо сказал окружающим:
– Вот знамение моей смерти…
Он внимательно посмотрел на Годунова и на своих лекарей – те, потупившись, молчали и не отговаривали царя в его напрасных подозрениях о неминуемой скорой кончине, сами ведь все уши прожужжали Грозному о «разложении его крови» и «разрушении внутренностей».
Годунов хотел успокоить царя, но не нашел в голове нужных слов утешения. Утешение неспокойного царя надо бы было найти в сердце, душе, но сердце боярина билось ровно и спокойно, а его почему-то обрадовало странное ледяное равнодушие. «Кто-то видит в знамении признак своей смерти, а мне не страшно почему-то, ибо я в свои 32 года так далек от смерти, рано мне умирать… И ни к чему. И многое надо еще сотворить в своей жизни, что не сотворил… Но сотворю, если случится смерть природного царя… Сам же желает смерть накликать… И накличет после зловещего природного знамения природный царь – из последних московских Рюриковичей…» Такие мысли пробежали в голове Годунова, он побледнел, потом почернел лицом и отошел от суетящихся перед царем лекарей, лепечущих свои утешения и советы – успокоиться и не принимать все близко к царскому сердцу.
К этому времени появления зловещей кометы тело царя распухло, кожа отходила клочьями, волосы лезли прядями, от плоти исходило смрадное зловоние, которое нельзя было заглушить никакими мазями и притираниями, от гниения внутри, опухоли снаружи. Грозный почему-то был равнодушен к бесполезным усилиям колдующих над ним лекарей после того как, покаявшись, он позаботился о составлении Синодиков ради поминовения всех опально-убиенных. С синклитом своих придворных лекарей во главе с известным фламандским врачом Эйлафом Грозный даже шутить себе позволял – не над собой, а над болящей и смердящей плотью:
– Плоть царя трупом смердит, зато душа его парит…
Годунов морщился, слыша многократно эту царскую шутку, и отвечал своей ответной боярской прибауткой, только мысленно: «А у тридцатилетнего боярина плоть не смердит. А душа парит, потому что ей весело, что на свету, что в сумерках». Годунов знал, что царь страшится наступления сумерек, где его обступают призраки, среди которых он почти всегда видит своего сына Ивана… Иногда он, поднявшись с постели, звал призрака загубленного сына, шел за призраком, беседуя, а то и споря в голос с ним, словно продолжая старый роковой спор в Александровской слободе – только уже в пустом зале дворца… Потерявшего сознание царя приводили в чувство, относили в постель… Иногда он отказывался ложиться, призывал священников, велел звонить в колокола и служить молебен – он знал, что скоро умрет, но все же цеплялся за жизнь… Зачем?… Ему надо было сделать что-то важное не только в последние дни жизни, но и перед самой смертью…
В предчувствии конца, уже после рассылки всем монастырям богатых царских пожертвований, Грозный отправил свою слезную покаянную грамоту в далекий северный Кирилло-Белозерский монастырь к инокам-старцам:
«В великую и пречистую обитель, святым и преподобным инокам, священникам, дьяконам, старцам соборным, служебникам, клирошанам, лежням и по кельям всему братству. Преподобию ног ваших касаюсь, князь великий Иван Васильевич челом бьет, молясь, чтобы вы пожаловали, о моем окаянстве соборно и по кельям молили Бога и Пречистую Богородицу, чтобы Господь Бог и Пречистая Богородица ради святых молитв моему окаянству отпущение грехов даровали, от настоящей смертной болезни освободили и здравие дали. И в чем мы перед вами виноваты, в том бы вы нас пожаловали, простили, а вы в чем перед нами виноваты, и вас во всем Бог простит».
Вскоре царь разослал покаянные письма во все русские монастыри: «Всем святым и славным обителям! Всем благочестивым и смиренным инокам! Великий царь Иван Васильевич низко вам кланяется и припадает к вашим ногам, в надежде получить прощение всем его грехам. Молитесь соборно и в уединении в своих кельях, чтобы Всевышний и Богородица простили ему злодейства, исцелили его душевно и телесно».
Годунов читал все эти покаянные грамоты царя с холодным равнодушием к прихотям больного природного царя. Кающийся Грозный, когда писал о своей «смертной болезни» в преддверии близкого конца, все же истово верил в заступничество за своего государя богомольцев, что святые иноки-старцы отмолят у Господа его окаянство, даруют отпущение грехов и помогут исцелить его душевно и телесно… Но и другими надеждами и мечтами был жив сильно смердящий государь, у которого всех его жен извели изверги-отравители, начиная с самой первой и самой любимой Анастасии…
Об изведенных отравленных своих женах плакался царь Годунову и Бельскому:
– Всех моих женушек отравили изверги рода человеческого…
Те помалкивали, только черствели лицом и сердцем в своих тайных мыслях: «Нашел, кому жаловаться по поводу своих отравленных жен, несчастный…»
Отойдя от царя, Бельский выговаривал Годунову:
– Сам висит на нитке, а жалуется о жен убытке… Однако к английской королеве не прочь посвататься…
– Не прочь… – морщился Годунов. – Жених завидный для многих стран и весей, если в него не вглядываться пристально…
– А только переписываться… – подхватывал шутку боярина Бельский. – Сил для похоти и деторождения много у царя московского даже при его плачевном состоянии… Детишек настругать – дело не хитрое…
– Не хитрое, – угрюмо соглашался Годунов, с горечью думая, что, к сожалению, у него пока нет сына-наследника, одна дочка-кроха Ксения, пора задуматься о сыне. – Только стругать детей надо вовремя…