Ермак. Том I

Султан благосклонно кивнул головой, принимая восхваления как должное. Визирь ласково подсказал.

– Великий и великолепный повелитель слушает вас.

Тогда бухарский посол, все еще щуря глаза как бы от непе-реносимого блеска, вновь пал на землю, уставя бороду в ноги хункера, и завыл протяжным молящим голосом:

– Защитник веры и справедливости на земле, мы шли из Мекки на Астрахань и видели на берегах Итиля плач и скорбь правоверных. Царь московитов побрал Казань и Астрахань и разорил детей пророка. На священной земле нашей возведены русские храмы, а корабли наши и соседей наших, приходя в Астрахань, облагаются непосильными сборами. Русские от сего имеют тамги на день по тысяче золотых! Допустимо ли это, средоточие вселенной, могучий царь царей? Настало время вступиться за Астрахань. Молим тебя! – и все послы упали ниц и подняли стон. Султан благосклонно улыбнулся и горделиво заговорил:

– Пусть щеки последователей пророка Магомета расцветут, как розы весной; пусть сердца врагов ислама будут спалены огнем печали и горести, как листы руты!

– О, многомилостивый! О, мудрейший! – подобострастно возопили и протянули руки к хункеру.

Сверкая парчовыми одеждами и драгоценными каменьями, султан поднял надменное лицо и закончил непререкаемо:

– Надейтесь! Пусть правоверные ждут моей милости. Я прикажу пожечь пламенным мечом неверных, смешать их кровь с землей. Да будет так! Идите и поведайте верным сынам аллаха, что Астрахань будет наша! – Он торжественно протянул руку, и послы встали; склонив головы и пятясь к двери, они стали выбираться из бирюзовой залы.

На другой день в загородный дворец хункера прибыл посол из Литвы. Султан решил показаться ему в ином свете – просвещеннейшим монархом, занятым процветанием наук и искусств. Посла ввели в обширный зал оранжевой окраски, сияющий на солнце золотом. Все так же торжественно и величественно восседал хункер на резном, украшенном золотом и ляпис-лазурью, троне среди придворных. На малиновом бархате его одежды сияли вышитые золотом драконы и листья неведомых растений. Из серебряных курильниц вились нежные дымки, распространяя сладковатый аромат. Посреди зала бил фонтан, искрясь на солнце мелкими брызгами. Литовский посол, рослый и красивый мужчина с русыми длинными усами, голубоглазый, одетый в малиновый камзол и высокие сапоги со шпорами, войдя в зал, снял с головы шляпу с перьями, быстро наклонился и замахал ею перед собою, показывая образец европейской учтивости. Великий визирь указал ему место неподалеку от султана, предупредив его:

– Великий и мудрый хункер, да простит его аллах, занят сейчас беседой с учеными и просит гостя послушать и сказать свое слово!

Литовец еще раз поклонился и тихо стал в толпе придворных. Селим, важно помолчав, обратился к толстому, с заплывшим лицом старику в белых одеждах:

– Ты побывал в полуденных странах и много видел. Поведай нам, правоверный, что за диковинки там имеются и какими премудростями ты наполнил ум свой?

Ученый склонился перед хункером и среди глубокой тишины повел рассказ:

– Царь царей, брат солнца, справедливость на земле, я побывал в южных странах, где четыре царства природы – холодное и теплое, жидкое и твердое – были преисполнены необыкновенных чудес. Я видел верблюдов, которые пожирали огонь, и у правителя Эфиопии сам гладил благовонных кошек, которые испускали мускус. Но диво из див, – это можно видеть только в садах Магометова рая! Я побывал в роще, в которой летали чудные птицы. Поев брошенного им мяса, эти птицы потом извергали из себя чистые алмазы.

«Что брешет сучий сын!» – возмущенно подумал литовский посол; однако с подобострастным видом слушал султанского ученого. Тот между тем продолжал:

– В этой стране, великий и мудрый, да сохранит аллах мне зрение, водятся крокодилы, которые, насытившись черепахами, разрешались потом золотым песком!

– Ну и лжец! – возмущался про себя литовец. – Такого шута горохового и у нас на Вильнюсе, в замке Гедимина, не сыскать. Какие басни сказывает! Да и что это, – или меня за неуча принимают или насмехаются? – недоуменно разглядывал он придворных и султана. – Ведь есть же у них науки!

– Там есть соколы, – продолжал ученый муж, – которые кладут по три яйца, а из них рождаются кошки пепельного цвета. Эти зверьки необычны и обладают умением ловить не только обыкновенных птиц, но и быстролетных кречетов…

И еще час с серьезным видом нес он разную околесицу, а Селим внимательно слушал и верил болтовне. Литовскому послу надоело слушать, и мысли его были о другом. Повелено ему было добиться военной тяжбы между султаном и московским царем, чтобы отвлечь русских от литовских рубежей. Он думал, как лучше и осторожнее об этом сказать хункеру.

И вдруг наступило затишье. Повелитель правоверных поднял руку, и все придворные неслышно, пятясь, удалились из оранжевого зала. В нем остались только визирь да посол литовский. Посол переглянулся с турским вельможей, и оба поняли друг друга. Однако визирь не осмелился еще начать разговор со «средоточием вселенной», так как по его глазам догадывался, что тот еще не насладился беседой о науках и искусствах, еще не до конца поразил своей мудростью и ученостью пришельца с Запада.

– А где фряжский художник? – спросил вдруг султан визиря. – Пусть будет здесь и покажет нам свое мастерство!

Визирь троекратно хлопнул в ладоши, и в дверь неслышным шагом вошел тонкий юноша с длинным лицом, обрамленным пышными каштановыми волосами. Он держал перед собой картину.

– Приблизься и покажи, что сделал ты! – благосклонно приказал хункер.

Визирь глазами дал понять послу: пусть и гость с Запада любуется искусством придворного художника.

Когда картину повернули к солнечному сиянию, литовского посла потрясли сочные яркие краски и рубиновая кровь, потоки которой стекали с отрубленной и водруженной на кол головы казненного. Искусник нарисовал публичную казнь, какую можно было часто видеть на улицах Стамбула. На полотне эта казнь изображалась с чудовищной подробностью. Гость невольно закрыл глаза от ужаса. Султан же долго и с наслаждением созерцал яркие пятна крови. Но вдруг лицо его выразило удивление и недовольство.

– Здесь, здесь! – показал он перстом на рваные кровоточащие шейные вены. – Неверно тут! Не может так лежать мускул, после того как его поразит острый меч!

Селим помолчал и затем сурово взглянул на художника.

– Не вижу совершенства, нет мастерства! Я научу тебя и покажу, что я прав! – выкрикнул он, хотя художник стоял бледный – ни жив ни мертв – и ни словом не обмолвился. – Приведите раба и опытного палача!

Посла потрясла страшная простота решения хункера. Не успел он опомниться, как в зал ввели раба – красивого, рослого юношу, с мускулистой, крепкой шеей. Следом за ним вошел палач, обнаженный до пояса, с тяжелым мечом в руке. Раб был нем и не молил о пощаде. Или он не понимал, что предстоит ему? У литовца стало холодно под сердцем.

– Видишь! – указал хункер на шею юноши. – А теперь смотри, что станет, какими будут жилы! Ну, ты! – махнул пухлой рукой палачу хункер.

Тот быстро схватил раба за голову и склонил ее, а затем, отступив на шаг, проворно взмахнул мечом, и в мгновение ока прекрасная, только что сверкавшая скорбными глазами голова отскочила от туловища. Палач поднял ее и показал присутствующим. Ноздри султана затрепетали от восторга. Улыбаясь, он сказал художнику:

– Смотри, смотри, как течет кровь из жил и как свернулись мускулы. Вот как надо писать на картине! Всегда показывай истину! – Хункер тянулся к голове, глаза которой уже начали меркнуть. Он жадно принюхивался к запаху крови. Литовцу показалось, что уши раба еще слышат, что глаза его видят, – так глубока и безмерна была печаль, которая еще светилась в них.

– Теперь видишь, чем грешит твое изображение! – сказал поучительно султан.

Посол тяжело дышал, его мутило, но он превозмог слабость и сказал хункеру:

– Ты – истинно мудрейший из царей и величайший знаток искусства! Теперь я вижу, сколь велики твои знания!