Страница 4 из 7
– Дурочка, – сказала Суми. Она сочувственно положила ладонь на голову Нэнси, тут же хлопнула ее по затылку – легонько, но все-таки, – потом запрыгнула на ее кровать, уселась на корточки и склонилась над чемоданом. – Домой – это же не к родителям, да? Домой, в школу, в класс, к мальчишкам, к сплетням – нет-нет, это уже не для тебя, это для других, не таких особенных. Домой – это значит туда, где живет тот, кто тебе волосы выбелил. Или не живет – ты же у нас привиденьице. Глупое маленькое привиденьице. Ты не вернешься туда. Могла бы уже и сама догадаться.
Нэнси подняла голову и нахмурилась, глядя на Суми.
– Почему? Пока я не вошла в ту дверь, я знала, что никаких порталов в другие миры не бывает. А теперь знаю, что если открыть нужную дверь в нужный момент, то можно наконец попасть туда, где твое настоящее место. Что значит – не вернусь? Может быть, я еще просто не убедилась окончательно.
Повелитель мертвых не стал бы ей лгать, ни за что не стал бы. Он ее любил.
Да, любил.
– Потому что надежда – это нож, который подрезает основы мира, – сказала Суми. Голос у нее вдруг стал ясный, звонкий – прежние капризные нотки исчезли без следа. Она смотрела на Нэнси спокойным, твердым взглядом. – Надежда ранит. Вот что ты должна усвоить, и поскорее, иначе она так и будет кромсать тебя изнутри. Надежда – зло. Надежда заставляет цепляться за то, чего уже нет и не будет, и ты потихоньку истекаешь кровью, пока она вся не вытечет. Эли-Элеанор всегда твердит – то не говори, это не говори, а главное зло как раз не запрещает. Надежда – главное зло.
– Я просто хочу домой, – прошептала Нэнси.
– Глупенькое привидение. Все мы только этого и хотим. Потому-то мы и здесь, – сказала Суми. Она повернулась к чемодану Нэнси и стала перебирать вещи. – Симпатично. А на меня не налезет. И что ты такая худющая? Не могу же я таскать у тебя вещи, которые мне не по размеру, это глупо, а уменьшаться я тут не умею. В этом мире никто не умеет. С этой Крайней Логикой со скуки умрешь.
– Я их ненавижу, – сказала Нэнси. – Забирай все. Разрежь на кусочки, наделай ленточек для своего дерева, что хочешь, только забери, чтобы я их не видела.
– Цвета не те, да? Чья-то чужая радуга. – Суми вскочила с кровати, захлопнула чемодан и потащила к двери. – Ну-ка, вставай. В гости пойдем.
– Что? – Нэнси смотрела в спину Суми. Она ничего не понимала и чувствовала себя совсем разбитой. – Извини. Я тебя почти не знаю и совсем не хочу с тобой куда-то идти.
– Хорошо, что меня это не волнует, а то бы ничего не вышло, да? – Суми заулыбалась – так и сияла вся, точь-в-точь как это ненавистное, ненавистное солнце, а потом исчезла – выскочила за дверь вместе с чемоданом и со всеми вещами Нэнси.
Нэнси эти вещи были все равно не нужны, и в какой-то момент она готова была поддаться искушению и остаться в комнате. Потом вздохнула, поднялась и пошла следом за Суми. У нее и так почти ничего своего не осталось в этом мире. Да и чистые трусы так или иначе понадобятся.
2. Мальчики-красавчики и гламурные девицы
Суми была не просто беспокойная, как все живые – даже по меркам живых она двигалась слишком быстро. Пока Нэнси вышла из комнаты, она уже пролетела половину коридора. Услышав шаги Нэнси, остановилась, оглянулась через плечо и нахмурилась.
– Шевелись, шевелись, шевелись, – поторопила она. – Не успеем дело сделать, обед нас нагонит раньше – плакали тогда наши сконы с вареньем.
– Обед что, наперегонки с тобой бегает? А если не догонит, ты обедаешь сконами с вареньем? – переспросила Нэнси, совершенно сбитая с толку.
– Не всегда, – ответила Суми. – И не часто. Честно говоря, пока еще ни разу. Но это может когда-нибудь случиться, если долго ждать, и я не хочу это пропустить! Обеды тут в основном унылые – мясо, картошка и все такое, для здорового духа в здоровом теле. Скучища. Могу поспорить, твои обеды с мертвецами были куда веселее.
– Иногда, – согласилась Нэнси. Да, бывало, там устраивали банкеты и пировали по нескольку недель подряд – столы ломились от фруктов, вина и темных, липких от сладости десертов. На одном из таких пиров она попробовала мясо единорога, и потом, когда легла спать, во рту все еще ощущался тонкий ядовитый привкус сладковатого мяса этого существа, так похожего на обыкновенную лошадь. Но обычно она ограничивалась гранатовым соком из серебряных кубков: ощущение пустоты в желудке помогало сохранять неподвижность. В Подземном царстве она быстро забыла, что такое голод. Там он был не нужен, и это была совсем невысокая цена за тишину, покой и танцы – за все, что она любила так беззаветно.
– Ну вот. Значит, ты понимаешь, как много значит хороший обед. – Суми снова зашагала – маленькими шажками, чтобы не обгонять медленно идущую Нэнси. – Кейд тебе махом все исправит, все будет чики-пики – пирог из голубики, – сама увидишь. Кейд знает, где искать то, что надо.
– Кто это – Кейд? Не так быстро, пожалуйста. – Нэнси казалось, что она бежит со всех ног, стараясь поспеть за Суми. Ее движения были безостановочными и такими стремительными, что глаза Нэнси, уже приспособившиеся к Подземному царству, не могли за ними уследить. Это было все равно что бежать за огромной колибри, летящей в неизвестном направлении, и ее это уже страшно утомило.
– Кейд здесь давным-давно. Родители от него отказались. – Суми обернулась, подмигнула Нэнси через плечо, и по лицу у нее словно разбежались какие-то лучики. Никакими другими словами нельзя было описать это странное выражение – нос сморщился, кожа вокруг глаз натянулась, а улыбки не было видно. – Мои родители тоже от меня отказались, по крайней мере, до тех пор, пока я не стану снова послушной девочкой и не выброшу из головы весь этот Абсурд. Отправили меня сюда, а потом умерли, и теперь уже никогда не захотят вернуть меня назад. Я останусь здесь жить навсегда, и когда-нибудь Эли-Элеанор отдаст мне чердак в полное распоряжение. Буду лепить ириски на стропила и загадывать загадки новеньким.
Они подошли к лестнице. Суми запрыгала вверх по ступенькам. Нэнси более степенной походкой направилась следом.
– А всякие мошки-блошки-таракашки не наползут там в твои ириски? – спросила она.
Суми ответила на это взрывом хохота – вот теперь Нэнси увидела ее настоящую улыбку.
– Мошки-блошки-таракашки! Ты уже начала говорить аллитерациями! Кто знает, привиденьице, может, мы с тобой и подружимся, и все будет не так уж паршиво. Ну, идем. У нас дел по горло, а время тут ни в какую не хочет двигаться в обратную сторону – назло, не иначе.
За лестницей была площадка, а за ней снова лестница. Суми тут же зашагала наверх, и Нэнси ничего не оставалось, как последовать за ней. За те дни, что она провела в неподвижности, мускулы у нее окрепли и могли часами удерживать вес ее тела. Некоторые думают, что силу дает только движение. Это заблуждение. Скала не слабее приливной волны, просто сила у нее… другая. Нэнси сейчас чувствовала себя такой скалой. Она поднималась вслед за Суми все выше и выше, пока сердце не заколотилось в груди, как молот, а воздух совсем не перестал проходить в горло – она даже стала бояться, как бы не задохнуться.
Суми остановилась перед гладкой белой дверью, на которой висела только одна маленькая, почти вежливая табличка: «ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Пояснила с усмешкой:
– Если бы он на самом деле хотел, чтобы никто не входил, то не стал бы ничего писать. Он же понимает, что для любого, кто хоть день пробыл в мире Абсурда, это как раз приглашение войти.
– Почему здесь все произносят это слово как географическое название? – спросила Нэнси. Она начинала чувствовать, что ей бы не помешала какая-нибудь вводная лекция об этой школе, где можно было бы получить ответы на все свои вопросы, чтобы чувствовать себя хоть немного увереннее.
– Потому что это и есть название. То есть и да, и нет. То есть без разницы, – ответила Суми, а потом постучала и крикнула: – Мы идем! – и толкнула дверь. За ней оказалось что-то среднее между книжным магазином и портновским ателье. Всюду, где только можно, громоздились стопки книг. Вся мебель, сколько ее тут было – кровать, письменный стол, обеденный стол, – по всей видимости, тоже была составлена из этих стопок, не считая книжных полок вдоль стен. Они-то все-таки были деревянные – вероятно, из соображений прочности. Сверху на книгах штабелями были навалены рулоны ткани – от ситца и муслина до бархата и благородного, тончайшего, переливчатого шелка. Посреди всего этого, на пьедестале из книжек в бумажных обложках, сидел по-турецки такой красивый юноша, каких Нэнси никогда в жизни не видела.