Страница 7 из 22
После окончания колледжа в мае 2009-го я всё же должен был жить счастливо. Жизнь была отличной. Я женился на своей давней подруге Кэти. Она была потрясающей, умной и сама была той еще спортсменкой (три года подряд капитанила в баскетбольной и софтбольной командах, входила в команду штата в обоих видах спорта, была номинантом на премию Wendy’s High School Heisman, могла играть в любом из этих видов в практически любом колледже, если бы захотела). Мы познакомились, когда нам было по десять лет, после того как моя семья перебралась в дом на соседнюю улицу от той, где она жила, в дом, который построил ее отец. Я был влюблен в нее с тех самых пор, но мы не начали встречаться вплоть до того лета, что разделило второй и третий годы учебы в колледже. Она перебралась в Джорджию, ходила в колледж искусств и дизайна Саванны, и из-за этого мы оказались в шести часах езды друг от друга на время учебного года. Тем летом мы опять стали проводить много времени вместе, а потом в один из дней, когда я уже собирался домой, она украла мои ключи, чтобы я не смог уйти. Я погнался за ней и преследовал, пока мы не оказались у бассейна ее родительского дома, где я схватил ее так, что мы чуть не упали в него, а потом поцеловались.
Временами я был счастлив, но очень часто – и как мне казалось, с каждым месяцем все чаще – мои маленькие ментальные драконы устраивали пожары в моей голове. Отчасти я полюбил Кэти потому, что с ней чувствовал себя самим собой – глупым, счастливым, беззаботным, – а это случалось очень редко. Когда она находилась рядом, я был в мире с самим собой. Но со временем и это ушло в прошлое, и жар драконьего пламени стал еще горячее.
Меня угнетало не то, что я потерпел неудачу. Неудача способна подарить как минимум несколько хороших историй.
Меня угнетало то, почему я провалился.
Я чувствовал, будто существует два разных меня, будто «настоящего», хорошего Брэндона постоянно третирует этот другой парень, неуверенный в себе, боящийся принять себя и компенсирующий это заносчивым поведением задиры – лишь бы только не раскрыть своей истинной натуры. Я не просто нервничал или демонстрировал вспышки ярости, как это делает каждый из нас, нет, казалось, что, когда этот другой «я» появляется рядом, он тут же берет верх. Чем дольше я был женат на Кэти, тем чаще вел себя как полный мудак. Я ходил развязной походкой, отведя плечи назад и выпятив грудь, говорил только о себе и никогда не спрашивал, как дела у нее. В ретроспективе очевидно, что причина была на поверхности: все это поведение было лишь щитом.
ВРЕМЕНАМИ Я БЫЛ СЧАСТЛИВ, НО ОЧЕНЬ ЧАСТО – И КАК МНЕ КАЗАЛОСЬ, С КАЖДЫМ МЕСЯЦЕМ ВСЕ ЧАЩЕ – МОИ МАЛЕНЬКИЕ МЕНТАЛЬНЫЕ ДРАКОНЫ УСТРАИВАЛИ ПОЖАРЫ В МОЕЙ ГОЛОВЕ.
Внутри же я был трусом.
Я пытался отвлекаться. Работа. Церковь. Тренерство. Благотворительная работа. Вещи, которые я обожал, когда был ребенком, когда был дурачком, совершавшим поступки просто для того, чтобы окружающие люди улыбнулись. Но теперь это не доставляло мне радости.
Я не мог отпустить бейсбол, даже несмотря на то что хотел это сделать. Когда я пребывал в одиночестве, а вокруг всё было тихо, я продолжал думать о том, как много трудился и сколь многим жертвовал, и о том, насколько в конечном счете всё это оказалось бессмысленным. Любой неудачный розыгрыш в уличном баскетболе и любая ошибка в Выходной лиге бейсбола, любой козел, пытавшийся жульничать или поддевать меня словесно, – всё это с новой силой распаляло пожар в моей голове. Порой я грезил о том, как попаду в аварию и останусь парализованным на всю жизнь – только бы лишиться возможности даже мечтать о том, чтобы сыграть вновь.
Я знал, что думать подобным образом ненормально и что, вероятно, мне требуется профессиональная помощь, но обращаться за ней тоже было страшно, и мысли о ней только сильнее раззадоривали моих драконов разума.
Тогда я стал активнее пытаться отвлечься, поступательно становясь всё менее напыщенным и всё более клишированным. Я даже не понимал, зачем занимаюсь тем, чем занимался половину своего времени бодрствования.
Я сомневаюсь, что это замечал кто-нибудь, кроме Кэти. Я был хорош по части маскировки. Люди могли периодически подмечать вспышки моего темперамента во время баскетбольных или софтбольных матчей – но дома у меня постоянно были ложь, крики, боль и слезы, сожаление, а в какой-то из дней – даже слова Кэти о том, что она с трудом узнаёт меня. А когда тебя не узнаёт твоя собственная жена, тебе явно нужна помощь. Но я всё равно не обращался за ней сам. Кэти пришлось, наконец, сказать «хватит». Если я хочу сохранить наш брак, я должен поискать помощь. Это был не ультиматум, это был очевидный факт. Она вот-вот могла потерять меня, потому что я сам уже терял самого себя.
Мы отправились в одно из самых пугающих мест в мире.
Терапия.
Мне потребовалось время. Было больно. Хирургия разума. Пустая оболочка человека, которым я притворялся, препарировалась без анестезии. Но благодаря этому мы смогли увидеть, что и где поломано, как случились эти поломки и что можно с ними сделать.
Со временем терапия начала работать. Во-первых и в-главных, она дала мне ответы. Депрессия. Тревожность. Обсессивно-компульсивное расстройство. Может, что-то еще.
Я видел семена чудовищ своего разума, их корни, то, как они росли во мне. В корне всего этого я видел психологическую черную дыру страха. И я учился. Я видел, где зарождались чудовища и что помогало им вырастать. Я совершил то, что некогда считал неприемлемым, – согласился принимать лекарство по рецепту, и оно незамедлительно помогло мне. Поиск верного сочетания препаратов занял какое-то время – Celexa, потом Zoloft, теперь Buspar и Luvox, – и мне пришлось испытать на себе кое-какие совсем не желанные и досадные побочные их эффекты. Но оно того стоило.
У меня до сих пор случаются эти вспышки, я могу быть утомительным и невротичным, требовать повышенного внимания к себе и переживать резкую смену настроения, и еще мне пришлось просить других быть ко мне снисходительнее. Однако я убежден в том, что решение Кэти заставить меня согласиться на терапию не только спасло наш брак. Возможно, она вдобавок спасла мне жизнь.
Затем, спустя два-три года после того, как я закончил терапию, в октябре 2013-го, Кэти забеременела. И произошло то, что, как мне кажется, происходит с большинством мужчин, когда они впервые узнают о том, что станут отцами: моя текущая версия самого себя внезапно показалась мне полной недостатков.
Прием лекарств и проговаривание причин приносили пользу, но чем больше рос живот Кэти, тем менее адекватным казалось мне мое лечение. Психотерапевт сказал мне, что я «снимал поколенческие проклятия». Я уже слышал подобное выражение в церкви, но он мне показал его на примере науки: неприятности и трудности наших родителей и их собственных родителей, живших раньше, по цепочке ДНК передались и нам самим.
Но даже если мои гены и не передавали мне неприятности предков, я всё же чувствовал необходимость узнать больше и стать сильнее. Я представлял себе будущие разговоры со своим сыном в ситуации, когда у него тоже появлялись такие затруднения.
– Что ж, сынок, у меня есть эти сложности, и у тебя, скорее всего, тоже, но мы сможем с ними разобраться.
– Как, папочка?
И я не мог себе представить, что говорю лишь что-нибудь в духе:
– Ну, ты можешь поговорить с кем-нибудь, кто много об этом знает, а еще тебе, возможно, придется всю жизнь пить таблетки и верить.
Что-то в таком диалоге казалось нечестным.
Ко мне пришло убеждение: то, что люди говорили мне до сих пор, было если и не абсолютно неправильным, то как минимум неполным. Ну конечно же мы можем сделать с нашим разумом нечто большее, чем просто принять его таким, какой он есть. Я точно не знаю, откуда ко мне пришла эта мысль. Может, я просто упрямый. Всё, что я знаю, – это то, что стародавняя критика Тренера – «у тебя не тот склад ума» – по-прежнему эхом разносилась в моей голове, и я чувствовал, будто веду с ним спор. Быть может, у меня и не тот склад ума, пока не тот, но разве я не могу как-то его натренировать? Разумеется, думал я, должно же быть что-то такое, что мы можем сделать для себя.