КотДог

Так и есть!

Слишком слабый толчок, слишком медленный разворот, слишком несобранное тело — ей никак уже не успеть довернуться и войти в воду под нужным углом. Нет, конечно, плашмя она не ударится — но угол вхождения всё равно окажется недостаточно острым. Припечатает её изрядно. Наверняка оглушит. И воздух из лёгких вышибет весь — это уж точно. С такой высоты животом о воду — даже и не плашмя вполне хватит. Без воздуха и с набранной скоростью, да оглушённую, да без запаса воздуха… утянет на самое дно, лорантов не спрашивать. А остальное доделает вода…

Дня через три она всплывёт. Это повезёт ежели. А если за корягу какую зацепится — то и дольше может на дне проторчать. Намного дольше.

И всё это время купаться в озере будет довольно-таки неприятно. Да и рядом-то находиться для любого с чувствительным носом — то ещё удовольствие. Вопреки бытующему заблуждению Ксант был не единственным котом, умеющим плавать, но в отличие от большинства прочих он это дело ещё и любил, а тут извольте видеть, такое вот не-мяу…

Ксант зашипел. Был бы в сквоте — наверняка замолотил бы хвостом, сшибая листья и лупя себя по бокам, а так лишь шипеть оставалось.

Порасслаблялся, называется. Отдохнул в тишине и спокойствии.

Подтянувшись одним стремительным движением вдоль толстой ветки, он прыгнул вслед за этой дурой.

*

====== ...было ======

Не так, разумеется, прыгнул, как эта глупая сучка, поскольку вовсе не собирался отбивать себе о воду всё пузо и прочие не менее важные части тела. Пригодятся ещё, что бы там эти драные кошки из Совета себе не голосили. Не обломится им!

Мощный толчок, переворот, группировка в воздухе, резкий выброс ногами на середине падения — и вот уже он стремительной свечкой вонзается в тёмную воду. Ещё даже брызги, сучкиным безмозглым падением поднятые, опасть не успели. Сам же он вообще без брызг обошёлся — идеальный прыжок! Давненько так чисто не получалось. От злости, наверное. Интересный эффект, надо будет как-нибудь проверить-повторить.

Воздуха он ещё в полёте набрал, чтобы времени и инерции не терять. Скорость тоже была вполне приличной — он, в отличие от этой дуры, ни о воду, ни о воздух не тормозил бестолково раскинутыми конечностями. А потому на дне оказался даже раньше неудачливой кандидатки в утопленницы. И теперь смотрел с искренним любопытством, как она медленно падает на него сверху, безвольная и оглушённая.

Красиво, однако. Тонкий почти мальчишеский силуэтик на фоне зеркальной зелени, сквозь струящиеся короткие волосы просвечивают первые солнечные лучи. А вверх медленно уплывает вторая такая же фигурка — отражение в зеркале озёрной поверхности. И, если приглядеться, где-то совсем-совсем высоко можно разобрать смутное светлое пятнышко — запрокинутое лицо самого Ксанта. Красиво…

Пузырьков, кстати, над ней не наблюдается. Но хорошо это или плохо — сейчас не понять. Да и вряд ли она действительно сумела удержать в лёгких хотя бы немного воздуха после такого-то удара животом и грудью. Одна надежда — вдохнуть ей после такого тоже проблематично. Ладно, на месте разберёмся…

Оттолкнувшись от каменистого дна, Ксант решительно двинул вверх. Подцепил на полпути девицу — она не сопротивлялась, вяло тормозя о воду лишь в силу инерции. Вынырнул, шипя, плюясь и гримасничая от боли в ушах. На входе как-то не до того было, а сейчас вот припечатало — тут всё-таки роста в три глубина, не меньше, перепад давления довольно чувствительный. По уму, так надо было не спешить с подъёмом, выравнивая постепенно и стравливая через нос. Но кто знает, когда этой дуре в себя прийти заблагорассудится? Ладно, не смертельно… К берегу он плыл, работая ногами и одной рукой — на второй безвольным кулем висела обморочная девица. Это хорошо, что в себя она так и не пришла, а то могла бы и потопить сдуру. Пока — хорошо.

Но сучка, даже будучи выволочена на берег, признаков жизни по-прежнему не подавала. Похоже, наглоталась всё-таки. А вот это уже скверно. Ксант вздохнул и перевалил её безвольное тело лицом вниз, животом поперёк своего выставленного колена. Резко надавил между острыми лопатками. Потом ещё раз.

После третьего толчка девица булькнула и выдала струю воды. Закашлялась, отплёвываясь и слабо трепыхаясь. Ксант бесцеремонно скинул её на прибрежную гальку. Теперь уже не помрёт.

— Извините, — пискнула девица. С трудом взгромоздилась в коленно-локтевую позу. Дёрнула облепленным чёрными шортами острым задиком, выгнула спину горбом так, что сквозь мокрую майку проступил каждый позвонок, и выдала ещё струю воды. Закашлялась. Повторила совсем тихо: — Извините…

Ксант сморщился, словно разжевал целую горсть ещё не тронутой морозом болотной рдянки.

Вот оно.

То самое, из-за чего с ними со всеми совершенно невозможно иметь дело. Нет, не её состояние — коты, бывает, тоже блюют. И, между прочим, далеко не всегда делают это относительно чистой озёрной водой. Давеча, помнится, Тим ягодной браги перебрал… Ох, как же его потом чистило! Красивым таким красно-фиолетовым фонтаном. Просто любо-дорого посмотреть! Со стороны, конечно, и если сам под этот фонтан не попал.

Но Тим хотя бы не извинялся при этом.

А эти…

Они готовы извиняться с утра до вечера, заранее чувствуя себя виноватыми во всём подряд. И перед всеми подряд. Омерзительнейшее зрелище. Так и хочется пнуть. Прямо по виновато выгнутой спине и пнуть, или пониже даже, пониже оно и удобнее, и педагогичнее — раз виновата, так получай!

Нет, конечно, котов тоже иногда пнуть хочется. И ещё как хочется! За наглость, за вечное хамство, за мелкое подличанье, за учинённую лично тебе гадость. Тима того же, например, очень даже хорошо тогда попинали. Прямо по наглой рыжей морде. За то, что он любимую лежанку Степана своим дальнобойным фонтаном загадил. Степан как раз и пинал — другим-то зачем связываться? Не их же лежанка. Впрочем, и Степан пинал скорее для порядка — морда у Тима красивая, а Степан как раз к рыжим неровно дышит, то ли просто пожалел красоту портить, то ли с умыслом и прицелом на будущее. Впрочем, это только его касается, ну и Тима, конечно, Ксанту пофиг. Ему рыжие никогда не нравились. Но и пинать их ему вовсе не хотелось.

А вот любую собаку пнуть хочется всегда. И всем. И Ксант вовсе не исключение. За эту их вечную готовность извиняться. За неизбывно жалобный взгляд. За постоянное желание услужить. За то, что они — собаки, и этим всё сказано…

— Извини, — повторила меж тем девица в третий раз. И села, подняв на Ксанта жалобный взгляд, — Я тебя не заметила. Не думала, что тут кто-то… А ты кто?

— Я? Ксант, — ответил Ксант веско, но кратко. В самом деле, не распинаться же перед этой дурой?

— Ксант?.. Это из какой сворки? Извини, я что-то тебя не припомню… — она нахмурилась, потом просветлела. — Ой! Извини! Я поняла — ты из сторожевого посёлка, из Прибрежного, да? Потому-то ты тут и оказался в такую рань… Ты на дежурстве был, да? Я тебе помешала? Извини, я не хотела…

Ксант сморщился — скулы снова свело кислятиной. Если её не прервать — она, пожалуй, заизвиняет его до жестокой изжоги.

— Я — кот.

Уррф!

Как хорошо!

Сидит, молчит, глазёнки вытаращила, хлопает ими и — слава тебе, о Первый Пилот! — молчит! Не извиняется. Счастье-то какое!

Спохватившись, поджала голые исцарапанные коленки, натянула на них майку. Даже порозовела слегка. Наверняка мамашка, сучка старая, много раз талдычила обожаемой доченьке, какие плохие мальчики эти ужасные коты. Так и норовят отобрать у породистой девушки самое дорогое!

Ксанту стало смешно. И даже немного жаль эту дуру — мокрую, дрожащую, со слипшимися волосёнками и красными пятнами, вконец изуродовавшими и без того не слишком симпатичное личико. Ноги исцарапаны и перепачканы илом, одна сандалетка где-то потерялась. Знала бы она, насколько непривлекательно выглядит сейчас! Не то что порядочный кот — самый последний кобель, и тот не оскоромится!

Может, если объяснить ей это — она успокоится и перестанет дрожать?