Сволочь

Но надежда жила — где-то глубоко внутри. Крохотная, почти невесомая, но все же живая, теплая, дышащая. Трогала тонкими лапками оголенные нервы, заставляя сердце стучать с перебоями. Расправляла тонкие крылышки, щекотала ими горло изнутри — так, что все время хотелось откашляться. Мерзкая штука она, эта надежда.

Надежда жила, когда двое людей вот тут рядом говорили о небывалом, как о чем-то, само собой разумеющемся. Словно иначе и быть не могло. И искренность била под дых, потому что была под сотку. У обоих. Они действительно не понимали — а что в этом такого? Оба. Для них это было так же естественно, как дышать — никто ведь не задумывается о том, стоит ли делать следующий вдох? А потом один из них сказал: «Ты только глупостей не наделай!» — и они оба шагнули за дверь… А надежда осталась.

Надежда жила, когда бонд стоял у окна, положив ладони на подоконник, и высмеивал сам себя. За эту самую надежду и высмеивал — глупую, нерациональную, ни на чем совершенно не основанную. Весь предыдущий опыт подсказывал (да что там подсказывал — в голос орал!), что надеяться не на что. Глупо. Нерационально. Люди лгут. Даже когда сами себе верят.

Ну что они смогут, эти двое? Даже если они не врали.

Ладно, ладно! Они не врали, глупо обманывать собственный детектор, они были искренни более чем на восемьдесят процентов каждый. Причем при суммировании почему-то получалось не сто шестьдесят из двухсот, как бонд предполагал изначально и как было бы вполне логично, а сто восемьдесят из все тех же двухсот.

И бонд несколько миллисекунд не мог сообразить, в чем тут подвох. А потом до него дошло.

Двадцать процентов. Максимальная погрешность восприятия. Он сам ее выставил, не собираясь играть в поддавки и давать глупой надежде лишнего шанса. Они были целиком и полностью на его совести, эти двадцать процентов, и суммирование доказало это как нельзя лучше. То самое суммирование, которое он сделал, когда перестала помогать мантра об отсутствии надежды и смысла, на грани веселой истерики сделал, исключительно чтобы лишний раз доказать самому себе собственную же правоту.

Доказал, называется…

Надежда жила. Даже когда ушел Ларри. Потому что Ларри не виноват — он пытался. Искренне пытался. И искренне же расстроился, когда не получилось.

Надежда жила, когда на дом напротив легли первые солнечные лучи, загудел лифт и на этаже начали хлопать двери. Зарычала кофемашина, перекрыв звонкое хихиканье секретарши и ломающийся басок кого-то из оперов. Надежда жила.

А потом по стене дома напротив неторопливо скользнула изломанная рельефом архитектурных украшений тень, знакомая такая тень с характерным изгибом заостренных крыльев — над крышей их высотки разворачивался, заходя на посадку, флайер «DEX-компани».

Надежда пискнула и умерла…

====== ЕВ-11. Время Х ======

Таймер пискнул в тот самый миг, когда Дживс увидел дорогу. Вернее, когда он вдруг понял, что вот этот просвет меж стволами паскудных соснянок, надоевших за это утро по самое «не могу», — это она и есть, трасса, на которой их уже должны ждать. Навигатор показывал около полукилометра до цели, и последние сорок минут кружочек мигал синим — хакер приехал вовремя, как и обещал. Это они подзадержались. Кто же знал, что не стоило соваться напрямую в тот бурелом? А потом еще то болото...

До чего же мерзкий звук у этого таймера. Аж до тошноты. Дживс не сбился с шага, равномерно чавкая ботинками по пружинистой грязи, даже не вздрогнул, поморщился только, придавливая назойливый приборчик в кармане, словно доставучего комара. Дживс не помнил, сколько раз переставлял время на навороченном черно-золотом гаджете. Час на то, чтобы взломать коды подчинения... а не жирно ли это суперхакеру? Справится и за сорок... ладно, за тридцать минут. За двадцать. Должен. Да что он за хакер, если ему окажется недостаточно четверти часа?! Те же самые мысли касались и Сволоча. По кругу, сужая спираль с каждым витком. В конце концов, какой он бонд, если не успеет скрыться за...

Потом Дживс старательно перестал думать о том, сколько минут (секунд?) может понадобиться боевому киборгу на безопасное стратегическое отступление за пределы полицейского участка. Потом вообще перестал думать. О чем бы то ни было. Кроме необходимости переставлять ноги как можно быстрее и при этом стараться не задевать молодые тонкие стволики, поскольку ему вовсе не улыбалось получить по макушке увесистой шишкой. Их размеры у соснянок от возраста не зависели. А вот скорость реакции — очень даже.

Сейчас на таймере было ровно девять. Дживсу не надо было доставать его из кармана, чтобы убедиться. Он знал. Он сам ставил это последнее время. Последний срок. Граничный. Как финальная напоминалка. Все.

Не успели.

— Не успели! Твою же мать! — Селд рухнул на колени прямо в грязь, ударил кулаком по ближайшему довольно толстому стволу — раз, другой, сбивая солидный пласт коры, пористой, черной, мокрой. Удары получались глухими, словно в тугую подушку. Начал материться — безадресно, бессмысленно, безостановочно. Сверху упала шишка, но в Селда не попала даже и близко, чвакнула в прикорневой бочажок. Соснянки не любили, когда их лупили чем ни попадя по основанию ствола, но особой точностью не отличались. Не то что грелли. Но грелль, пожалуй, поостерегся бы лупить даже Селд.

От того болота, сквозь которое пришлось с таким трудом продираться, была одна польза — а может, и вред, это как посмотреть, конечно. Несколько раз подряд булькнувший в промоины чуть ли не с головой (а иногда и с нею) Селд так матерился, что вывихнутая челюсть сама собой встала на место. Позволяя ему теперь материться куда разнообразнее и намного более внятно.

Дживс остановился рядом, переводя дыхание. Оперся о ствол — тоже соснянка. Но раза в три толще, а значит, и реагировать будет медленнее. К тому же он и не лупит — так, прислонился, давление минимальное, повреждение коры отсутствует. Можно вполне безопасно чуток отдохнуть — три-четыре вдоха, вполне достаточно.

— Пошли. Что расселся.

— Куда?! — Селд прекратил тоскливо материться и запрокинул лицо, грязное и искаженное отчаяньем. — Ты что, ни хрена не понял?! Все кончено! На хрен! Мы опоздали! У нас был шанс! А мы его просрали! Ларт на нас надеялся, и он... А мы... Слышишь, ты, хренов ублюдок, мы опоздали! Они забрали его! Эти хреновы суки... Забрали, слышишь?! И мы ни хрена...

— Кончай истерить. Еще никто никого не забрал. Никуда. У нас есть время. Пока есть.

— Какое сучье время?! Девять! Я не глухой нахрен! Эти сучьи твари уже там! И мы ничего... как последние... Они...

— Они только прилетели. Пока оформят бумаги. Пока подпишут. Бухгалтерия. Архив. Шеф. Передача прав. До офиса — тоже время. И там... Его же не сразу ликвидируют. Сначала — стенд. Испытания. Тоже время. Наше время. Со взломанными кодами он уйдет. Сможет. В любой момент. Даже со стенда.

— А если... — спросил Селд после короткой паузы совсем другим тоном. Но не договорил. Глянул только быстро — и тут же отвел взгляд. Он все-таки был хорошим копом, Селд. А если бы произнес до конца тот вопрос, который поторопился задать, не подумав, — то не смог бы уже таковым оставаться. Хотя бы в собственных глазах, остальные-то все равно вряд ли узнают, да только это неважно. Главное, что сам ты об этом будешь знать. Всегда главное.

А вот если бы этот вопрос не пришел Селду в голову первым по умолчанию (потому что а как же иначе-то?) — он вообще не мог бы считаться хорошим копом. Ни в своих глазах, ни в глазах Дживса или Ларта, а что там по этому поводу думает Шеф — никому из них было не интересно.

— Вставай. Пошли.

Офис «DEX-компани» — не военная база. Киборг с тем боевым опытом, что имелся у Сволоча, уйдет оттуда влегкую. Особенно — если не будет стараться избегать так называемых сопутствующих потерь. И оставалось только уповать на то, что у этой конкретной взятой за шкирку сволочи всегда было довольно странное и нетипичное для киборга предубеждение против этих самых потерь. Даже во время боя. Даже среди лиц, и отдаленно не подпадающих под категорию охраняемых объектов. В конце концов, он тоже был хорошим копом...