Эра Мориарти

— Её зовут Джейн. Она моя подруга. И у неё проблемы.

Элеонора решительно выпятила маленький подбородок, скрестила руки на груди и посмотрела со значением — сначала на Холмса, потом на меня. В своей короткой, но решительной речи она чётко выделила тоном два слова — «подруга» и «проблемы» — так, чтобы ни у кого не осталось ни малейших сомнений в серьёзности и первого, и второго.

Похоже, мы с Холмсом оказались правы оба в своих надеждах и опасениях.

— Ватсон, — представился я, вставая и кланяясь. — Джон Ватсон.

При этом я неожиданно для самого себя почему-то выделил интонационно имя, словно оно имело особое значение. И чуть было не добавил — «секретный агент на службе Её Величества» — очевидно, под влиянием утра, проведённого в муках творчества.

— Очень рада познакомиться, — Джейн, оказавшаяся миловидной блондинкой с тонкими чертами лица и огромными голубыми глазами, кивнула и очаровательно покраснела. Она выглядела настолько же ранимой и беззащитной, насколько Элеонора, с её рыжими кудряшками и вздёрнутым носиком, — решительной и боевой.

— Вздор! — прервала свою подругу Элеонора. — Оставь эти буржуазные любезности, у нас есть дела поважнее!

— Милые дамы, на борту «Бейкер-стрита» существует жёсткое правило — никаких важных дел до завтрака! — сказал Холмс, входя в гостиную, где я наслаждался обществом двух столь юных и очаровательных особ. Тон его был преувеличенно серьёзен, но глаза искрились весельем. — Кстати, а что у нас на завтрак?

— Омлет! И блинчики с джемом! — обрубила безжалостно мисс Хадсон.

Я содрогнулся.

Как однажды деликатно выразился мой проницательный друг, «наша юная мисс Хадсон, в отличие от своей достопочтенной бабушки, куда более приятна для глаза, чем её стряпня — для желудка». И если овсянку ей ещё удавалось иногда сварить вполне пристойную, то всё, что требовало чуть большего кулинарного мастерства, в том числе и взбивания или поджаривания, выходило совершенно несъедобным. Все наши с Холмсом робкие попытки нанять кухарку встречали со стороны юной суфражистки полный негодования отпор — кухонное рабство мисс Хадсон почитала постыдным и совершенно неприемлемым для любой здравомыслящей женщины, и не собиралась принимать участие в порабощении ещё одной несчастной.

Иногда, сжалившись над нашими желудками (или же слишком увлечённая делами подруг по движению, что будет вернее), мисс Хадсон заказывала еду в ресторанчике на углу у причалов — там готовили очень достойно, особенно столь ценимый Холмсом татарский бифштекс. Но сегодня, похоже, на такую удачу рассчитывать не приходилось — мисс Хадсон всё ещё дулась на моего друга.

В полном молчании мы прошли в столовую.

Усевшись на своё место, я с понятным трепетом заглянул в тарелку — и был приятно поражён, не обнаружив там ни торчащих из клейкой субстанции осколков скорлупы с прилипшими к ним перьями, ни спёкшейся до состояния угля пластинки бекона. Над тарелкой возвышалась аппетитно выглядящая и пахнущая не менее привлекательно пористая масса, более всего напоминающая великолепный омлет — как по цвету и запаху, так и по вкусу, в чём я не преминул немедленно убедиться. Блинчики тоже оказались выше всяческих похвал. Даже Холмс, вкусы которого последнее время носили несколько специфический характер, отдал им должное. Я уже собирался высказать своё восхищение столь разительным успехам Элеоноры в этой области, но меня опередил Холмс, в изысканных выражениях превознеся кулинарное искусство мисс Джейн.

Мисс Джейн снова мило покраснела и потупилась. Элеонора фыркнула и заявила, что убитое над плитой время Джейн могла бы потратить с куда большей пользой — как для себя, так и для общества.

Ну конечно же! Великолепным завтраком мы были обязаны именно ей, маленькой мисс Джейн!

Моё восхищение нашей юной посетительницей сделалось просто безграничным — особенно после того, как она тихонько возразила мисс Хадсон, что вовсе не считает обременительным приготовление завтрака для такой приятной компании. Глаз она при этом не поднимала, и говорила негромко, но сразу же становилось ясно, что эта хрупкая на вид девочка не так слаба и беззащитна, как могло бы показаться на первый взгляд. Может быть, виновата старческая сентиментальность или же эйфория, в которую я впал после вкусного завтрака, но на какой-то миг подруга нашей взбалмошной Элеоноры показалась мне живым воплощением Британии. Такая же скромно одетая и неприметная, хрупкая и беззащитная снаружи, но хранящая глубоко внутри несгибаемый стержень.

К тому же она не стала охать и вскрикивать, когда во время завтрака заметила мою механистическую руку — признаюсь, я специально несколько раз менял заключенные в ней приборы, чтобы немного поразвлечься. Но юная леди повела себя в высшей степени достойно — только слегка расширила глаза в самом начале, а потом уже не обращала ни малейшего внимания. И даже не вздрогнула, когда я, передавая солонку, нарочно коснулся её запястья отполированным медным суставом. Вот что значит настоящая англичанка! Даже наше безумное и безбожное время неспособно испортить такую выдержку.

После завтрака мы снова вернулись в гостиную. Холмс расположился в любимом кресле, я же пристроился на неудобном диванчике у окна, уступив своё прелестной юной гостье, куда та и поместилась не без изящества. Элеонора пристроилась рядом, с независимым видом присев на обтянутый кожей подлокотник.

— Верите ли вы в проклятия, мистер Холмс? — спросила мисс Джейн, когда все мы уютно устроились и приготовились слушать её историю.

Вопрос прозвучал настолько нелепо, что я с трудом удержался от смеха. Но для нашей гостьи ответ Холмса, похоже, был крайне важен — лицо её оставалось совершенно серьёзным и напряжённым. Она даже подалась вперёд всем телом, впившись в Холмса удивительными голубыми глазами. Боже, как она была хороша в эту минуту, у меня даже защемило в груди. Я не мог понять, почему она напоминает мне мою покойную жену, да будет земля ей пухом, ведь внешнего сходства между ними не было. Но, услышав сдержанное напряжение в голосе и увидев эти удивительные глаза, сверкающие внутренним огнём, я понял — вот оно!

В Джейн горело то же самое неукротимое внутреннее пламя, что и в моей горячо любимой бедной маленькой Мэри. Редкое качество, которое только и может сделать женщину истинно прекрасной.

Поэтому я вовсе не удивился тому обстоятельству, что мой друг ответил юной особе со всей серьёзностью и честностью, на которую был способен:

— Нет, сударыня, я не верю в силу проклятий. Но я верю в зло, которые одни люди могут причинить другим, в том числе и при помощи слов.

Джейн вздохнула с видимым облегчением и немного расслабилась.

— Рада это слышать, сэр. Я тоже не верю. Во всяком случае — не верила до последнего времени. Но с недавних пор вокруг меня начали твориться странные вещи, и они не то чтобы поколебали моё неверие, но…

— Но заставили вас ранним утром бежать из уютного сельского дома, где вы пытались забыть печальные обстоятельства, при которых покинули Лондон около полугода назад, недоучившись. Сразу после похорон близкого человека. Полагаю, он был вашим женихом? Примите мои искренние соболезнования.

Голубые глаза Джейн стали ещё больше, рот округлился в удивлении, а потом девушка нервно рассмеялась.

— Пэт говорила мне, что вы просто волшебник! Но я даже подумать не могла…

— Не называй меня этим глупым именем! — оборвала подругу мисс Хадсон. — Оно мне разонравилось.

Но Джейн словно и не заметила грубой выходки нашей очаровательной секретарши, продолжая во все глаза глядеть на Холмса с восторженным удивлением. Слегка тронутая золотистым загаром кожа её порозовела, глаза блестели.

— А что вы ещё можете обо мне сказать?

— Не слишком много, — мой друг явно наслаждался произведённым эффектом. — Вы любите возиться в саду, и с некоторых пор избегаете шумных компаний. Вы долгое время жили в Лондоне, были студенткой, но защититься не успели. Хотя и сейчас не оставляете своих занятий, но вряд ли помышляете о возобновлении обучения. У ваших соседей много детей, которых вы балуете. А ещё у вас случилось что-то настолько серьёзное, что вы уехали в Лондон, бросив любимую кошку.