Асимметрия

– К лучшему, Юлиан? Ты говоришь, к лучшему? Ты грёбаный сказочник! Ты Христиан, мать твою, Андерсен. Вот, кто ты! «Шаманика» написана на треть. В конце месяца мне платить за квартиру. Чем? Распечатками никому не нужных текстов? Меня просто выставят за дверь на улицу. А что дальше: обратный билет в Пижанку? Это, по-твоему, изменит жизнь к лучшему?

– Так, стоп, – Юлиан поднял ладонь, – я повторяю ещё раз: договор остаётся в силе. Ты в штате, никто тебя не увольняет. Во всяком случае, пока. Оформим тебе через бухгалтерию оплачиваемый отпуск на месяц. На первое время сможешь подлатать финансовые дыры. Нет, – Юлиан восторженно сам себя прервал. – Сделаем лучше: выпишу тебе премию из фонда. Лично поговорю с Луниным, всё объясню. Он пойдёт на встречу.

– Какую премию, Юлиан? – спросил я устало. – Пулитцеровскую или Нобелевскую, а?

– Ну, чего ты кривляешься? Я же для тебя стараюсь!

– Ты для себя стараешься! Думаешь, я не понимаю, что за этими обещаниями не стоит ничего, кроме пустого звука. Оплачиваемый отпуск, премия. Что за бред? Твоё дело сейчас меня спровадить восвояси, чтобы ненароком я чего лишнего не наболтал на публику. Не наболтаю, не бойся. На! – я всучил книгу в руки Юлиану. – Я, правда, хотел автограф, чтобы персонально для Варашева. А ты… эх, ты!

Я оставил Юлиана, а сам сбежал вниз по лестнице, чтобы побыстрее окунуться в стылый, чуть солоноватый от пыли воздух города. Постоял, прислонившись к шероховатой едва прогретой солнцем стене. Вдохнул, выдохнул, снова наполнил грудь печальным, тоскливым вздохом, оттолкнулся и побрёл уже не спеша к машине. Навстречу мне неровным строем двигалась галдящая толпа азиатов. Туристы цедили японскую газировку из автомата, метили крючковатыми пальцами в невидимые мне ориентиры местности, фотографировали и загораживались от солнца ладонями. Поравнявшись со мной, толпа сильно заспорила о чём-то, и ко мне немедленно отделился делегат. На ломаном русском он поинтересовался, как пройти к Арбату. Понятно, что пилигрим имел в виду одну из самых старых московских улиц, а вовсе «не новую вставную челюсть», о которой так метко иронизировал писатель Нагибин. Поэтому я махнул рукой на подземный переход, откуда доносились звуки не лучшего исполнителя на свете, а потом указал на километровый стилобат с магазинами, соединяющий четыре известных новоарбатских дома-«книжки», давая понять, что их следует обойти слева и спуститься вниз по Арбатскому переулку.

– Арр-бацкай! – повторил за мной по слогам интурист и радостно закивал головой. – Тасибо! Башой та-сибо!

– Обращайся! – благодушно кивнул я ему, как старому знакомому, а сам свернул в другую сторону – к церкви Святого Симеона. Мимо меня проплыл «зелёный крокодил» с мигалкой, столь ненавидимый всеми водителями. Я проводил недоумённым взглядом эвакуатор: на платформе, зажатой цепкими объятиями манипулятора, покачивался небесно-голубой «ситроен».

– Нет, пожалуйста, только не это! – взмолился я, обращаясь к невидимым силам. Ускорил шаг, едва не срываясь на бег, но мысленно подбодрил себя, что небесно-голубых «ситроенов» в Москве хватает. Соломинка была слишком тонка для примера логичного довода, но разум за неё цеплялся до последнего.

– Вот же сука! – отругал я себя, обнаружив вместо машины запрещающий знак, который почему-то не заметил раньше. – Мерзкая, глупая тварь!

Я опустился на корточки и обхватил голову руками. В кармане разразился трелью телефон. Если это Алина, то трубку лучше не брать, мелькнула мысль, но, конечно, я потянулся за аппаратом и с удивлением обнаружил, что звонил Юлиан.

– Юлиан, – начал я, – любая твоя новость сейчас поблекнет, потому что всё плохое, что могло случиться, уже случилось.

– Когда тебе плохо, советую смотреть на тех, кому ещё хуже, – сказал Юлиан. – Это даже не совет, а предложение!

– Серьёзно? Что за предложение?

– Я тут подумал… в общем, ты прав насчёт всей этой ситуации. Как-то очень по-скотски выходит. Короче, считай, что меня заела совесть, и я тут тебе по личной, так сказать, инициативе нашёл работу. Ну, как работу… халтурку.

– Забавно. Что за халтурка?

– У меня давно висит заказик одного клиента. Клиент хочет мемуары, ищет личного биографа.

– Хуже работу не мог мне подыскать? – скривился я, – если, конечно, всё это не шутка! Какой из меня мемуарист?

– Это не шутка! – оборвал Юлиан. – Это реальные деньги! Клиент готов платить вперёд. Но это ещё не всё! Самого главного я не сказал. Есть что-то ещё, что ты должен знать.

– И что же это?

– Проблема в том, что клиент сидит.

– Что значит «сидит»? – не понял я.

– Отбывает наказание в местах, не столь отдалённых. Так понятнее?

– Так понятнее! И за что же он сидит?

– За убийство.

Глава 2

Если есть на свете что-то, что можно подвести к черте общечеловеческого, то это несомненно глупость, неистребимая, неискоренимая наша неспособность здраво рассуждать и здраво действовать. До сих пор остаётся загадкой, какие обстоятельства подвели меня к решению, заставляя перелицовывать верх с низом, в последний момент меняя убеждения и точку зрения. Ответ, наверное, кроется в коротком эпизоде, случившемся задолго до описываемых здесь событий. Дело было курсе на втором. Мой приятель, тот самый, кадрящий девчонок в продмаговских очередях, привёл в общагу очередную даму сердца. Скажем так, девочка не была своею в доску и как-то не пришлась ко двору нашей тусовки. Нет, она любила стихи, но преимущественно «богохульного» и «порнографического» Пимена Карпова, больше известного и почитаемого в узком кругу старообрядцев-чернокнижников. Острый аромат грехопадения, исходивший от девицы, близорукий беззастенчивый взгляд и лицо, опушённое серебристой пылью, словно персик, не столько привлекали, сколько отталкивали и внушали страх. Я спросил приятеля, чем определялся выбор странной девицы в рваной одежде, с бритыми висками и плотным слоем белой пудры на лице, неизменно таскающей подмышкой пименовский «Говор зорь». На что незамедлительно получил ответ: «Знаешь, Адамчик, – сказал он в привычной развязной манере, – на безголосье и жопа – соловей».

Парадоксы орнитологической нескладицы, как называю я подобные этой ситуации, встречаются на нашем жизненном пути довольно часто. Это было грубоватое сравнение, но, похоже, очень меткое. Действительно бывают в жизни такие условия и обстоятельства, когда принимать существующий порядок вещей становится проще, чем перекраивать их под себя. Глупость это или просветление – каждый сам решает для себя.

Исправительное учреждение, где отбывал наказание Ким Наркисов, находилось в полусотне километров от Москвы. Так сказал Юлиан, убеждая «съездить посмотреть одним глазком». От Щербинки, где моя малогабаритная «однушка» выходила крошечным окном на полоску Бутовского леса, получалось вдвое больше: направление горьковское, неудобное, а значит, пилить ещё через пол-Москвы с юга на восток. По словам Юлиана, у клиента были серьёзные намерения, он был готов хоть сейчас платить человеку, способному делать записи событий его жизни, а затем формировать их в полноценную литературную работу.

Я же думал и удивлялся: как должны колобродить мысли отбывающего наказание человека, чтобы склонять себя к созданию такого метажанра как мемуаристика. Мемуары всегда оставались притягательными для людей, игравших не последнюю роль в мировой истории, но в случае с Наркисовым… не знаю. Уже тот факт, что эту фамилию я прежде никогда не слышал, говорил не в пользу моего героя. Не слишком ли это отдавало нарциссизмом?

– Тебе-то что? – удивился Юлиан. – Прибереги психоанализ для кружка фрейдистов. Ты просто выполняешь чью-то прихоть. За деньги. Вот и всё!