Страница 3 из 18
Сестра Эллен, чуть старше и смуглее отца, чья фигура понемногу теряла былую стройность, злоупотребляла нарядами и косметикой и любила драгоценные побрякушки, которые звенели и поблескивали на свету, когда она сидела на диване с книжкой в руках. Читала она много – не пропускала ни одной новинки – и часто ходила в кино. В остальное время она вязала. Так и вижу ее если не с книгой, то с огромной сумкой, из которой угрожающе торчат вязальные спицы, а иногда и с тем, и с другим. Не знаю, что именно она вязала, хотя, возможно, и связала что-то для отца или для меня. Я этого не помню, как не помню, какие она читала книги. Не исключено, что все эти годы она читала одну и ту же книгу или вязала один и тот же шарф, или свитер, или еще бог знает что. Иногда они с отцом играли в карты, что, правда, случалось редко, иногда беседовали, дружески подшучивая друг над другом, а вот это уже было опасно. Такое подтрунивание обычно перерастало в ссору. Бывали у нас и вечеринки, и мне иногда разрешали посмотреть, как гости пьют коктейли. В роли хозяина отец был исключительно хорош – по-юношески веселый, он обходил гостей с бокалом в руке, подливал вина, заливисто смеялся, по-братски общаясь с мужчинами и флиртуя с женщинами. Нет, скорее не флиртуя, а красуясь перед ними, как петух. Эллен всегда следила за ним, словно боялась, что он совершит нечто ужасное, следила и за женщинами. Сама тоже кокетничала с мужчинами, но делала это как-то неженственно и нервно. Одета она была в стиле, который называют «вырви глаз» – платье кричащего цвета, как правило, слишком облегающее или просто не по возрасту, кроваво-красные губы. Бокал, который она держала в руках, казалось, мог в любой момент упасть и разлететься на тысячу мельчайших осколков. Ее голос непрерывно резал слух – словно бритвой водили по стеклу. В такие минуты я ее очень боялся.
Но что бы ни творилось в этой комнате, мама на все взирала сверху. Из рамки за происходящим следила бледная белокурая женщина, хрупкая, темноглазая, с тонкими бровями и нервным, красивым ртом. Но что-то еле уловимое в разрезе глаз и открытом взгляде, в слегка насмешливой, понимающей улыбке заставляло предположить, что за внешней хрупкостью таится сила – столь же твердая и неукротимая, как отцовский гнев, и такая же опасная. Отец редко говорил о маме, а когда это случалось, лицо его таинственным образом преображалось, становясь непроницаемым. Он говорил о ней только как о моей матери, но, думаю, одновременно говорил и о своей тоже. Эллен часто рассказывала о маме, о том, какой замечательной женщиной она была, и тем самым заставляла меня испытывать неловкость: я чувствовал, что недостоин такой матери.
Спустя годы, став взрослым, я пытался разузнать у отца больше о маме. К этому времени Эллен уже умерла, и отец собирался жениться во второй раз. Теперь он говорил о матери в тех же выражениях, что и Эллен раньше. Возможно, на самом деле он говорил об Эллен.
Однажды, когда мне было лет тринадцать, отец и тетка крепко повздорили. Ссорились они часто, а эта перебранка мне запомнилась, возможно, потому, что возникла она из-за меня.
Я спал наверху в своей комнате. Было довольно поздно. Неожиданно меня разбудили шаги отца под моим окном. Звук шагов был необычный, походка неровная. Помнится, тогда я испытал недовольство и глубокую грусть. Мне приходилось много раз видеть отца пьяным, но никогда прежде я не переживал ничего подобного: в состоянии подпития отец мог быть обворожительным. Однако в этот раз я интуитивно почувствовал, что случилось нечто предосудительное, к чему можно относиться с презрением.
Я слышал, как он вошел. Затем раздался голос Эллен.
– Ты что, еще не легла? – спросил отец. Пытаясь избежать сцены, он старался быть любезным, но его выдавал голос – напряженный, без нотки теплоты.
– Должен хоть кто-то напомнить, что у тебя есть сын, – холодно произнесла Эллен.
– А что плохого я сделал сыну? – Чувствовалось, что отец хочет еще что-то добавить, может, даже грубое, но он сдержался и только сказал с пьяным, безнадежным смирением: – О чем ты, Эллен?
– Неужели ты и правда думаешь, – начала она, и я подумал, что тетка наверняка стоит, прямая и невозмутимая, посреди комнаты со сложенными на груди руками, – что можешь служить примером? – Отец промолчал, и тетка продолжила: – А ведь он взрослеет, знаешь ли. – И презрительно добавила: – Чего не скажешь о тебе.
– Иди спать, Эллен, – устало проговорил отец.
Раз уж они говорят обо мне, подумал я, стоит спуститься и сказать Эллен, что мы с отцом сами разберемся в наших делах без посторонней помощи. Возможно, – как это ни странно – я чувствовал, что своими словами она наносит обиду и мне. Ведь я никогда и слова плохого не сказал об отце.
Я слышал, как отец тяжелыми, нетвердыми шагами направился к лестнице.
– Не думай, будто мне неизвестно, где ты был, – сказала Эллен.
– Просто выпил с друзьями, – спокойно произнес отец, – а сейчас хотел бы немного поспать. У тебя есть возражения?
– Ты был с этой девкой Беатрисой, – не унималась тетка. – Ты всегда у нее торчишь, туда и денежки уплывают вместе с твоим достоинством и самоуважением.
Эллен все-таки вывела отца из себя. Он так разозлился, что даже стал запинаться.
– Если ты думаешь… думаешь, что я-я буду стоять… стоять здесь и обсуждать с тобой мою личную жизнь… жизнь, если думаешь, что я буду обсуждать… обсуждать ее с тобой, значит, ты… ты выжила из ума.
– Да плевала я на тебя, – возразила Эллен. – Живи, как хочешь. Я волнуюсь вовсе не из-за этого. Просто ты единственный, к кому прислушивается Дэвид. Я для него не авторитет. Матери у него нет. Он слушает меня, только чтоб тебе угодить. И ты думаешь, что подаешь хороший пример Дэвиду, являясь домой в таком состоянии. И не обманывай себя, – прибавила она голосом, кипящим от ярости, – не думай, будто он не знает, откуда ты приходишь, и не догадывается о твоих связях с женщинами!
Тут она ошибалась. Я ни о чем не догадывался, а может, просто об этом не думал. Но с того вечера все мои мысли были заняты этими женщинами. Я вглядывался в каждое женское лицо, задаваясь вопросом: а может, у отца и с ней что-то «было», как выражалась Эллен.
– Думаю, у Дэвида нет таких грязных мыслей, как у тебя, – сказал отец.
Тишина, которая воцарилась, когда отец поднимался по лестнице, напугала меня. Такого страха я раньше не испытывал. О чем каждый из них думает, хотелось мне знать. Как они выглядят? И какими я увижу их за завтраком?
– И послушай меня, – произнес отец на полпути голосом, вызвавшим у меня новый прилив страха. – Я хочу только одного – чтобы Дэвид вырос мужчиной. И когда я говорю это, Эллен, я не имею в виду проповедника в воскресной школе.
– Мужчина – это не только самец, – отрезала Эллен. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – немного помолчав, ответил отец.
И я услышал, как он нетвердой походкой прошел мимо моей двери.
С этой ночи я с непостижимым и беспощадным максимализмом молодости стал презирать отца и ненавидеть тетку. Трудно объяснить – почему. Я этого не знаю. Но пророчествам Эллен суждено было сбыться. Она говорила, что придет время, когда никто и ничто не сможет со мной совладать. И такое время действительно пришло.
Все началось после истории с Джоуи. Случившееся настолько потрясло меня, что я ощетинился, стал грубым и замкнулся в себе. Я не мог обсуждать ту ночь ни с кем, гнал мысли даже от себя, и хотя я никогда не думал о том случае, он тем не менее оставался где-то в подсознании – тихий и жуткий, как разложившийся труп. Он видоизменялся, но в любом состоянии отравлял мое сознание. Скоро и я стал приходить домой, еле держась на ногах, и меня встречала все та же Эллен, с которой мы теперь постоянно ссорились.
Отец, казалось, не придавал большого значения изменениям во мне, считая это естественным для переходного возраста. Однако за шутливой бравадой скрывались растерянность и страх. Возможно, отец думал, что с возрастом я стану ближе к нему, но теперь, когда он предпринимал попытки узнать, кто я и чем живу, я все больше от него отдалялся. Мне не хотелось раскрываться перед ним. И перед остальными тоже. Я прошел и через то, через что неизбежно проходят все молодые люди, – я стал осуждать отца. И сама жестокость осуждения, разбивавшая мне сердце, говорила (хотя тогда я не мог этого понять) о том, как сильно я любил его раньше, и о том, что теперь эта любовь умирала вместе с моей невинностью.