Страница 9 из 71
Глава третья: Анна… Мария
Время обходит стороной многие вещи: памятник адмиралу Нельсону и заводскую трубу, ставшую мангалом, чей-то автомобиль «Жук», спящий в гараже или Мальборк, замок рыцарей-монахов.
Окна интерната детей-сирот с плохой социализацией время обошло стороной очень давно. Какие новые технологии, пластик и двойные стеклопакеты? Облупившаяся дешевая белая краска на деревянных рассохшихся и разбухших раз сто рамах. Решетка, вся такая романтичная в своих плетеных кругах металлической паутины. Вечернее солнце играется с ее ломаной тенью, раскрашивает блекло-белые стены в персик, пламя, янтарь…
— Завтра приедут. – Анни, сидя на койке, вздохнула. – Сегодня развезло все, река дорогу перекрыла.
– Что? Солнце вон… – Мари кивнула на окно. Ей не сиделось, кипучая энергия пятнадцати с половиной лет не находила выхода, крепкие маленькие ноги так и мелькали, из угла в угол.
— Это здесь и только к вечеру. А там… там жесть.
Мари не спорила, себе дороже. Да и права подруга, это точно. За пять лет привыкла, поверила в ее чутье. Говорит — дождь, значит дождь. И хорошо, есть время до утра или даже до полудня, побыть вдвоем напоследок.
— Ты точно не сможешь нас вывести? – Анна сдунула светлую наглую прядь, моргнула изумрудом глаза. – Мари?
Подруга помотала головой. Не сможет, как бы не хотелось.
Время не обошло интернат стороной не только в самом старом, хрипло отзывающемся старостью, здании. Таких карцеров им раньше не попадалось, да они и не слышали про них. Нет, не так… Слышали, просто не видели ни разу.
Старая решетка, дряхлые стены и заржавевшая дверь? Анни превратила бы ночью решетку в труху и заставила стекло расплавиться, закипеть убегающим молоком и они бы ушли. Как и раньше, в темноту и страх. Да, Мари тащила бы ее на себе до рассвета, искала птичьи гнезда, ежей и еще кого понерасторопнее, лишь бы вернуть силы, да, так и случилось бы. И их снова бы поймали, не разобравшись, кто сидит перед очередным полицейским и передали бы еще одной усталой тетке из опеки. И опять новый интернат, новые нахалки, желающие унизить низкую крепенькую Мари и тонкую длинную Аннет-Анни-Анну. И новые драки, и новые срывы Мари, без рук и ног превращающей в отбивную новую самую-пресамую крутую девочку. Так и было бы. Но не в этот раз.
Директор, высоченный, жилистый, в тяжелых очках с роговой оправой, редкими зализанными волосенками, даже не отправил их в основной корпус по прибытию. Четыре здоровяка и медсестра ждали подруг в его кабинете. И два шприца с прозрачной жидкостью внутри. Анни успела справиться с двумя, когда прямо в ее затылок, жутко хрустнув, не влетел кончик старой полицейской дубинки. А Мари застыла, испугавшись безумного гнева, плескающегося за толстыми стеклами очков. Гнева и жажды чего-то… кого-то…
В себя девчонки пришли здесь. В старом и ни разу не виденном карцере для уродов, рождающихся среди нормальных людей.
Ржавая дверь, закрытая гексограммой и печатью Соломона, почти не подпускала к себе. Мари обожглась еще в трех шагах и не решилась идти дальше, глядя на ладонь, покрытую волдырями ожогов, вскипевших на глазах. А Анни с трудом оклемалась к вечеру.
Решетка с ее паутиной из стальных прутков, покрытых непонятными ломаными загогулинами, парила опасностью еще сильнее. Так что…
Так что завтра, как сказал директор, за ними приедут. Как веревочке не виться, а кончик поймают, если знать, как ловить. Сдадут на опыты, начикают их тонкими пластинками на невесомые стеклышки для микроскопов. И все. Или чего-то хуже, о чем Анна знала, но всегда молчала.
— Может, сбежим по дороге?
Мари не ответила. Села рядом, обняла, прижала к себе.
Они встретились шесть лет назад, в своем первом общем интернате. Плохо социализирующиеся – это про них. Не желающие подчиняться злым и всегда недовольным воспитателям, замкнутые и злые дети, запихиваемые в старые дома за высокими заборами. Без пап с мамами, без остальных родственников или с ними, но не нужные.
Анна и Мария еще и оказались уродами. Только они сами этого не знали и так про себя не думали. И даже не осознавали, что могли и умели. Пока как-то раз, через полгода после встречи, к ним не перевели трех девочек старше. И тогда все понеслось.
Это не любила вспоминать даже Мария, спокойная и только вздыхающая из-за новой проблемы… Потом, когда они обе поняли, что больше не позволят издеваться над собой. Никогда. Пока чуть не убили одну из девочек, оставив за спиной побег и окровавленное плачущее тело, на короткий миг переставшее дышать. Потому они и боялись снова драться во всю мощь, полагаясь только на силу мускулов. А она помогала не всегда, даже очень не всегда.
Дверь скрипнула.
Мари обрадованно шагнула вперед.
Отшатнулась, охнув, села прямо на холодный пол, испуганно смотря на проем.
Директор улыбался в ответ на ее страх, поглаживая ствол револьвера.
Дверь скрипнула, закрываясь за ним.
— Мы старое заведение, с традициями. Не стоит показывать фокусы, — проскрипел директор, ткнув в сторону стены под решеткой. – Обе туда, быстро-быстро!
Мари помогла Анни встать, подхватила, отступая назад.
– Что вам надо?
Директор ухмыльнулся. Высокий, сутулый, с крепкими худыми руками и длинными узловатыми пальцами, глядел через прицел своих очков, зло кусал странной смесью гнева и неизвестной жажды во взгляде. Мари чувствовала, как тихонько трясется Анни под ее руками. Давно такого не случалось, что бы ее подруга боялась.
-- Что вам надо? – повторила она. – Вы нас заперли, завтра нас заберут, что…
– Закрой рот! – скрипнул директор. – Знаешь, почему у меня есть пистолет?
– Револьвер. – буркнула Анни.
– Что?
– Неправильно называть револьвер пистолетом, вернее, правильно, но неуважительно. Револьвер старше пистолетов с обоймой в рукоятке и…
– Закрой рот! – снова скрипнул директор. – Все равно.
– Почему у вас пистолет? – послушно согласилась с таким ожидаемым желанием вопроса Мари.
– Потому что у нас необычный интернат. И мы всегда ждем таких гостей, как вы, две паршивые овцы в нормальном стаде… Моем стаде!
– Вы не здоровы! – Анни прижалась к стенке. – Мы отсюда не сбежим, вы знаете, и все равно тыкаете в нас этой железкой. Вы взрослый мужчина и сейчас старательно пугаете детей. Не стыдно?
– Так вы и не дети. Вы уроды, мешающие жить простым людям. Потому и оказались здесь, за решеткой с защитными рунами и этой дверью. Были бы нормальными, не стояли бы у стены. А я…
Директор подошел ближе, мотнул стволом, блеснувшим в остатках заходящего солнца.
– А я знаю вам цену. Всей вашей братии, пока еще живой и свободной. Вам не повезло, но я только рад этому.
– Что мы вам сделали?
Мари задала вопрос и испугалась, глядя на его лицо.
Побелевшее, с резко прочерченными морщинами, злое… до ненависти.
– Вы?! Вы все одинаковы! Дети… вы дети? Вы подростки, вам пара шагов до настоящих ведьм, настоящих, убивающих вокруг себя все добро, человечность, порядочность, любовь к людям, вы…
Он замолчал. А Мари вдруг поняла две простые вещи.
Директор, чьего имени она даже не услышала, ненавидит их.
И слишком жадно смотрит на ее красавицу-подругу.
– Не трогайте нас! Вам же будет завтра хуже!
– Мне?!
Мари точно ошиблась, не надо было говорить такое, не надо…
За его аккуратно прилизанными блестящими волосами, такими строгими очками, отглаженной голубой сорочкой и узким галстуков, за должностью и возрастом прятался озлобленный до ненависти подросток, сейчас выбирающийся наружу.
Ствол револьвера подрагивал, поднимаясь.
Льдисто блестели стекла очков, сверкающих снайперским прицелом.
Кривился тонко-сухой рот, рвано прыгающий кончиками губ.
Острые темные глаза застыли, впившись в побелевшую от страха Анни.
– Мне?!
Ох…
Никто не понимал, почему они звали друг друга по-разному, коверкая такие простые имена. И не пытался хотя бы немного разобраться во всем остальном. Это все жизнь вокруг, да-да, делает людей жестче, хуже, темнее. Мари убеждала в этом и себя и подругу. Единственного близкого человека на всей земле. И дело не в людях.